– Анализ подтверждают патологические отклонения плода в части хромосом, – помедлив, произнес он. – Но это не стопроцентный приговор. В десяти процентах случаев с такими результатами рождаются полноценные дети.

– А в остальных девяноста процентах рождается кто? – тихо спросил Иван вдруг осипшим голосом.

– В остальных рождаются детки с синдромом Дауна. Я обязан вам рассказать об этом. И о возможных вариантах развития этой ситуации. Более того, ни к чему вас не призываю. Решение, оставлять ребенка или нет, принимаете только вы, – Иван Васильевич говорил спокойным и монотонным голосом.

У Ивана шумело в ушах, сказанные слова доносились, как через вату.

– Вы меня слышите? – доктор даже дотронулся до плеча Ивана. – Вам плохо?

– Я… Нет, ничего… Продолжайте…

* * *

Через час Морозов вышел из ординаторской и на негнущихся ногах медленно пошел к выходу из больницы. В сквере он обессиленно опустился на деревянную лавочку. Ничего не хотелось. Неизвестно, сколько бы он так просидел, находясь в прострации, если бы не звонок мобильника.

– Да? – он даже не посмотрел, кто ему звонит.

– Привет, дорогой! Ты где? Времени десятый час. Что-то на работе случилось?

– Да, милая. Отчет доделываю. Ложись без меня.

– Хорошо. До ночи, пожалуйста, только не засиживайся! Я переживаю, когда ты поздно возвращаешься.

– Хорошо. Я закажу такси. Не волнуйся. Целую.

– У тебя все нормально? Голос какой-то странный у тебя, – взволнованно спросила Маша.

– Да, конечно! Все хорошо, не волнуйся, милая! – с бесконечной теплотой ответил он. – Ложись, не жди меня. Тебе доктор рекомендовал соблюдать режим, помнишь?

– Помню, – добродушно пробурчала она. – Целую, пошла ложиться.

Иван ощутил, наконец, холод, который пробрался до самых костей. Встал и направился пешком в сторону дома. Он понимал, что сегодня просто не сможет своей любимой Машеньке выговорить эту страшную правду.

В окнах их квартиры на третьем этаже было темно. Иван выдохнул и зашел в подъезд.

Впереди его ждал выходной, самый ужасный выходной в его жизни. Они с Машей должны выбрать и принять решение. Иван вдруг ясно осознал: сегодня их жизнь изменилась навсегда, вне зависимости от решения, которое они примут.

* * *

Катя вытащила из пакетика тестер.

– Ну что, жизнь, удиви меня еще чем-нибудь! – с этими словами она направилась в уборную.

Разглядывая второй в своей жизни тест с двумя красными линиями, Катя громко расхохоталась.

– Да хрен вам всем! – зло выкрикнула она.

Ненависть вошла в нее окончательно, заслонив собой весь белый свет. Ненависть к каждому, кто, так или иначе, был с ней рядом. К матери, которая ее никогда не любила. К отцу, который ее вообще за человека не считал. К Ольге, которая вычеркнула ее из своей жизни, как только узнала о ее беременности. К Леониду, этому гаду, который лишил ее девственности, воспользовался и бросил. Наконец, к самой себе. Она не хотела больше сопротивляться этому чувству. Ненависть давала ей силы жить дальше, несмотря ни на что.

После окончания девятого класса Катя поступила в колледж на парикмахера. Кое-как училась, с трудом сдавая сессии. Она ждала своего восемнадцатилетия. Цель работать проводником и ездить по стране была теперь ее единственной мечтой в жизни. Уехать и забыть – это все, к чему она стремилась.

Дворовая компания, в которой Катерина случайно оказалась, стала для нее островом свободы. В ней она чувствовала себя и легко, и весело, и непринужденно. Один из ее друзей, Митька, долговязый конопатый парень, в этой компании слыл «ди-джеем Кедро». Он всегда носил в рюкзаке колонки. В Медведковском лесопарке, который находился в километре от ее дома, они часто устраивали тусу. Жгли костер, пили вино и танцевали, разделяясь на парочки. Кедро очень смешно стал за ней ухаживать. Она отдалась ему сразу, изображая из себя искушенную львицу. Ни о каких отношениях речи не шло. Ей просто нравилось проводить с ним время на крыше соседней многоэтажки. Они пили вино, рассуждали о взрослой жизни. Потом целовались, страстно стягивая друг с друга одежду. Потом молча лежали, прижавшись друг к другу и думая о своем.

Катя зашла в ванную. Посмотрела в зеркало.

Больше надо мной никто не посмеет издеваться! Попробуйте только вякнуть! И вы увидите, что дальше будет! Никаких абортов! Никаких искусственных родов! Я буду рожать! Пусть мамаша порадуется!

Хищный оскал изменил ее лицо. Она отвернулась. Слез не было. Чувств не было. И горя тоже не было. Им на смену пришли равнодушие и пустота.

Катя достала из шкафчика эластичные бинты: «Привет, друзья мои. Мы снова с вами вместе, теперь вы будете меня охранять все девять месяцев».

* * *

Когда отец узнал о том, что его младшая дочь беременна и нужно дать согласие на искусственные роды, случился скандал.

Он отвел Зинаиду Степановну на кухню, прикрыл дверь и дал волю своему копившемуся столько лет гневу:

– Какая же ты тварь! Подлая. Ты мне испоганила всю жизнь, я бы уже давно отсидел за то, что… Такую тварь как ты! Зачем я женился на тебе тогда?! Чего боялся?! Уже давно бы вышел! – Он не кричал, но говорил очень громко, вены на его шее вздулись от распирающего его возмущения.

Мать молчала.

– Ненавижу тебя, ненавижу! Если бы ты знала, как ты мне отвратительна была всю жизнь. Если бы знала! Все! На этом конец, – он замахнулся на нее с перекошенным от гнева лицом, но в последний момент сдержался, только с отвращением сплюнул супруге под ноги. А потом стремительно вышел из кухни. Через мгновенье входная дверь громко хлопнула.

С тех пор, он все реже и реже стал ночевать дома. Спал отдельно от жены. У него был такой устрашающий вид, что Катя с матерью старались не попадаться ему на глаза.

А Зинаида Степановна после этого замкнулась в себе. Перестала обращать внимание на Катерину вовсе. Теперь, каждый раз, когда они сталкивались в коридоре или на кухне, она шарахалась от нее, как от прокаженной.

Катя опять оказалась предоставлена сама себе. Она жила в квартире, где теперь царила равнодушная ко всему тишина.

* * *

Так что Митька-Кедро, с которым она познакомилась спустя месяц после операции, подвернулся как нельзя кстати. Он веселил ее своим неуклюжим поведением. Кормил ее, когда мать забывала купить продукты, а, может, и специально это делала. Научил ее пить вино, от которого у Кати приятно кружилась голова. Словом, он стал для нее настоящей отдушиной. Катя его не любила. Ей просто было хорошо с ним, весело и спокойно. Их тайное место на крыше, где они проводили иногда и ночи, было для нее в разы роднее, чем квартира, в которой прошло ее детство.

– Митька, а ты когда-нибудь задумывался о детях? – отпивая из бутылки абхазское «Лыхны», спросила Катя.

– О каких детях? Вообще о детях? Конечно! Дети – цветы нашей жизни! Или ягоды? Не, на самом деле, дети – самая большая нелепость нашей жизни!

Катя засмеялась.

– Почему?

– Если мы все равно умрем, зачем рождаться вообще?

– Ну-у-у-у… Не знаю.

Он перехватил у нее бутылку и отхлебнул из горлышка.

– Вот и я не знаю, зачем рожать детей, которые все равно умрут. Чтобы каждый день потом думать про их смерть? Нелепость.

Митька потянулся на матрасе, который приволок из батиного гаража.

– Давай лучше музыку послушаем, я тут новые треки закачал, – он сел, достал телефон и включил рэп.

– Кайф! – он смотрел на Катю, раскачиваясь в такт речитатива.

– Иди ко мне, – Катя потянула его за свитер. Ее взгляд не нуждался ни в каких словах.

Она вернулась домой под утро. Не расправляя постель, легла и задумалась: зачем ей все это нужно? Действительно, зачем она родилась на этот свет?

* * *

Иван лежал с открытыми глазами. Рядом тихонько посапывала Маша. Он не сомкнул в эту ночь глаз. Мысли, одна за другой, рисовали в его голове причудливые лабиринты. Он с остервенением искал выход, перебирал варианты и каждый раз натыкался на глухую стену горького осознания. Решение он принял сразу. Да он даже его и не принимал. Оно было заложено в нем изначально, каким-то невидимым кодом.