«Это простуда, обыкновенная простуда», – уговаривал себя Баки, хотя давно было понятно, что ни о какой простуде речи не идет. Его потряхивало последние несколько дней. Правда, легкий озноб не покидал его с того дня, как он сошел на берег с корабля, только теперь он был сильнее. Чуть-чуть.

«Грипп или вроде того», – думал он, вытирая рукавом совершенно сухой нос. Его мысли путались, но он знавал одного парня, царство ему небесное, который и на свое имя откликался не с первого раза. Зато стоило ему взять в руки автомат, как тут же… Баки передернуло от воспоминания. В свое время он отдал бы левую руку, только бы не оказаться с ним по разные стороны баррикад.

«Долбаная итальянская зараза», – выругался Баки, пнул фонарный столб и едва не рухнул, потеряв равновесие. «Почему я? Почему сейчас?» – взвыл он, цепляясь за ледяной металл. Он обнял столб, пытаясь удержаться на ногах. Мир вокруг вращался с умопомрачительной скоростью, свет из окон мелькал перед глазами длинными невыносимо яркими полосами. Даже брусчатка казалась зыбкой, Баки качало, будто на волнах. «Только бы не упасть», – думал он. Нельзя. На нем была форма. И найди его кто лежащим на обочине, рано или поздно доложат Стиву. Госпиталь был совсем близко, за углом, может быть, никто и не подумает, что он пьян. Да, блядь, лучше б он был пьян.

«Стив», – напомнил себе Баки, но стало только хуже. «Нужно было соглашаться», – малодушно думал он, медленно, но верно соскальзывая вниз по столбу. Кожа стала болезненно чувствительной, настолько, что казалось, разденься он сейчас, и обнаружит царапины и кровоподтеки там, где на одежде располагались швы. Баки взмок, а на улице холодало, так что он чувствовал, как раздраженную щеку примораживает к железу. Но столб был единственным, что удерживало его на месте. И Баки даже немного устыдился, что пытался его пнуть. «Стив мог бы помочь. Да, мог бы…» – билось у него в голове, но Баки гнал эти мысли прочь. Стив и правда мог бы помочь ему. Но вот беда: он был единственным, чью помощь Баки сейчас не мог принять ни в каком виде.

Баки никогда не считал себя рабом физиологии и не был им. Иногда его накрывало, и он стискивал зубы покрепче и терпел, пока не пройдет само, или принимал необходимые меры, если не проходило. Но так, чтобы падать с ног из-за такой херни – об этом Баки только в книжках читал, причем таких, что и обсуждать неловко среди приличных людей. Засмеют.

Если только не считать первого раза. Но Баки было пятнадцать, и он думал, что навсегда останется расклеившимся мешком покорности с дрожащими коленками, хотя сейчас и понимал, что больше испугался, чем на самом деле нуждался в сессии. Некоторое время он чувствовал себя странно: недостаточно плохо, чтобы остаться дома, и недостаточно хорошо, чтобы отсидеть полный день в школе, поэтому повадился сбегать с последнего урока. Он болтался по району, дожидаясь Стива или убивая время, чтобы не вернуться домой слишком рано. В один из таких дней, видимо, когда он был особенно рассеян, он столкнулся со Стивом. Если можно так назвать встречу двух людей, один из которых крадется к дыре в заборе, а другой – бежит за ним через весь двор.

– Тебе нельзя больше прогуливать, – выдавил Стив, поравнявшись с ним. Он сопел и глотал слова, как человек, который очень сильно запыхался, но изо всех сил пытается не показать виду, и от того задыхался и захлебывался собственным дыханием еще сильнее. – Мистер Эндрюс уже заметил, что тебя нет. Вернись назад.

Стив выглядел встрепанным: слишком большая куртка перекрутилась и сбилась в талии, и он, слава богу, перестал пытаться дышать только носом. Смотрелся он плачевно даже по меркам Баки, которому обычно вообще не приходило в голову как-то оценивать его внешний вид. Но его рука лежала на плече Баки, а взгляд был таким уверенным и взрослым. «Это же Стив. Ему четырнадцать, и это Стив», – успел подумать Баки, прежде чем обнаружил, что плетется назад к школе. Хоть и не собирался. Хоть и не хотел.

Баки смирно досидел до конца учебного дня. За компанию со Стивом он сходил в лавку забрать не очень гадкий чай, что бакалейщик отложил для миссис Роджерс. Потом Стив за компанию с ним – посмотреть, что за машины сегодня подъезжают к мастерской. Вместе они засели дома у Баки за уроки и даже закончили раньше обычного. Когда Стив ушел, Баки сел на диван, сложив руки на коленях, как примерный мальчик, выждал пятнадцать минут, чтобы не столкнуться ненароком, а потом, распотрошив отцовскую заначку, выбежал из дома.

Он пошел к дантисту. Даже сопливые пацаны знают, что если требуется провернуть что-то незаконное, то нужно идти именно к нему. А Баки сжигал такой стыд, что сомневаться в том, что его дело не для огласки, не приходилось. Врач ухмыльнулся так хищно, что у Баки пробежал по спине холодок. Впрочем, тогда ничего не случилось. Врач за умеренную плату, видимо, не желая связываться с подростком, вколол такую дозу успокоительного, что Баки еле добрел до дома, а потом еще двое суток провалялся в постели. Хуже всего, что ему понравилось.

Когда он немного пришел в себя, то получил нагоняй от отца за заначку и от матери – за самодеятельность. Но в целом его отпустило, и он был благодарен врачу за укол и небесам – за то, что после лекарства отправился именно к себе домой.

– Не делай так больше, – сказал он Стиву потом, когда почувствовал, что в состоянии увидеть его и не упасть на колени.

– Не делать что? – переспросил тот.

– Сам знаешь, – зашипел Баки.

Наверное, Стив и правда не понимал, что произошло между ними, но больше никогда не говорил, что ему делать, а Баки – не прогуливал уроки.

Позже, когда он разобрался, что к чему, если становилось совсем худо, раз или два, он обращался в больницу, к профессионалам. Такие сессии приносили мало удовольствия. И чем-то правда напоминали визит к дантисту. В процессе не очень-то приятно, но результат приносит облегчение. Сейчас же Баки вспоминал тот первый раз, дантиста с масляным взглядом и надеялся, что отделается, как и тогда, лошадиной дозой успокоительного. Раз уж он числится в элитном подразделении, он хоть раз имеет право потребовать себе поблажку? Ждать. Просить. Умолять. Дать им все, что они захотят, и, может быть, заслужить… Баки вскинулся, будто его окатили ведром ледяной воды, с отвращением сплюнул на землю и поднялся на ноги. Его все еще немного мутило, но он, проигнорировав головокружение, зашагал к дверям госпиталя.

*

Баки прождал в коридоре не меньше двух часов. В общем-то, он должен был быть благодарен, что его вообще согласились принять, учитывая, что он пришел под вечер, и, очевидно, не собирался умирать ни в ближайшие пару часов, ни в ближайшие пару дней. Но с каждой минутой, с каждой прошедшей мимо медсестрой, каждым прохромавшим солдатом его решимость улетучивалась. Он собрал остатки сил и сосредоточился на замысловатой дверной ручке, чтобы не сбежать. Должно быть, здесь до войны был театр, во всяком случае, Баки чувствовал себя так, будто его голого под бурные овации вытолкали на сцену. Никому нет дела, чем ты занят за закрытыми дверями, пока ты не тычешь этим в лицо окружающим. Но Баки явился сюда, намереваясь вытряхнуть все свое грязное белье, выставить всю свою внутреннюю извращенность напоказ. Впрочем, возьми его кто сейчас за загривок и вытолкни перед строем, что же… Ему могло бы даже понравиться.

Баки достаточно пробыл на войне, чтобы понять – здесь мало у кого проявляет себя эта сторона жизни. В армии и без того хватает и насилия, и контроля, чтобы хотеть добавки. Баки ничем не отличался от своих сослуживцев. Он с любопытством слушал о том, что есть в Аризоне одна девчонка, которая может надрать задницу целому взводу, о чьей-то жене, приказавшей разобраться с этой идиотской войной не позднее Рождества, и попробуй не послушайся. Но все это виделось таким далеким, почти выдуманным, и казалось невозможным, что приказы и синяки могут приносить что-то, кроме смутного раздражения и безграничной усталости.

Баки ничем не отличался от других. Он мало спал, плохо ел, мерз, и самые сладкие его мечты не уходили дальше ночи под сухим одеялом подальше от линии фронта. Он, как и все, немного жаловался на жизнь, подтрунивал над теми, кто жаловался больше, но, в общем-то, не унывал, уговаривая себя, что хуже все равно быть не может.