Артём, сидевший в самом центре и с упоением что-то объясняющий Кристине, встал и, сделав пару шагов ей навстречу, остановился. Несколько часов назад Громова хладнокровно тиражировала кадры с его послематчевого интервью, мастерски используя его слезы для накаливания драматизма, но сейчас, когда увидела его покрасневшие глаза вживую, сама чуть не расплакалась.
Девушка кинулась к другу, обнимая его и крепко прижимая к себе.
— Ты — герой, Тёмка, народный герой! — шептала она ему в грудь, чувствуя, как его сильные руки сжимают ее плечи. — Я так горжусь тобой.
— Я не верю, что все это закончилось, — со слезами в голосе, прошептал он ей в макушку.
— Ничего не закончилось, сердце мое! — воскликнула Кира, поднимая на него голову и вглядываясь в печальные голубые глаза. — Все начинается только, и для тебя, и для сборной! Ты посмотри, что со страной творится!
— Это ты все сделала, — усмехнулся Дзюба, касаясь пальцем кончика ее носа.
— Нет, это ты, — покачала головой Громова. — Вы все!
Артём шумно сглотнул, глядя на нее сверху немигающим взглядом, и медленно провел пальцем по ее скуле, опускаясь вниз к подбородку, слегка задевая нижнюю губу. Кира резко выдохнула и опустила глаза, разрывая зрительный контакт и смахивая эту тягучую пелену, в которую они оба погружались незаметно для себя самих.
— Тём, держи себя в руках, — прошептала она, слегка отстраняясь и нервно перекладывая волосы на другую сторону. — Все будет хорошо.
Дзюба вздохнул и, потерев лицо ладонями, встряхнул головой, возвращая себя к реальности, в которой они были не одни в этой вселенной. Запустив пальцы в волосы и неуклюже почесав виски, он смущенно и будто через силу проговорил:
— Там еще один герой расклеился немного…
— Где он? — без дополнительных уточнений понимая о ком он, тихо спросила Громова.
— Во дворе, — кивнул в сторону задней двери Артём и, совсем уже засмущавшись, сдавленно добавил. — Ты это… Наверное, иди к нему. Ты ему сейчас нужна.
— Тём, нет… — промямлила Кира, снова хватаясь за него, и замотала головой. — Я с тобой останусь.
— Иди, говорю, — отцепляя ее руки и легонько подталкивая к выходу, повторил он и добавил, глядя в сторону. — Иди, пока я не передумал.
Громова послушно отошла к двери и обернулась, ловя взглядом одобряющий кивок и улыбку Кристины и грозный взгляд Вадима, который показывал ей кулак в знак полного отсутствия путей к отступлению. Девушка глубоко вздохнула и вышла во двор.
На улице моросил мелкий дождик, норовивший в любую секунду превратиться в настоящий ливень, как это обычно бывает на юге. Капли барабанили по пустым шезлонгам и со звоном падали в подсвеченный огоньками бассейн, создавая на воде веселую кутерьму сверкающих пузырьков. Денис стоял на бортике к ней спиной, опустив голову и вглядываясь в танец дождевых капель, будто не замечая заливающейся за ворот его спортивной куртки влаги.
— Черри! — окликнула его Кира издалека, остановившись под навесом у выхода во двор. — Ты чего тут делаешь под дождем? Пошли к ребятам!
Он обернулся на нее и, скользнув взглядом по ее фигуре, снова отвернулся, ничего не ответив. Громова обреченно вздохнула и, кинув недовольный взгляд на некстати прохудившееся небо, подошла к нему ближе.
— Денис… — снова позвала она, останавливаясь в нескольких шагах от футболиста и ловя на руку теплые капли. — Не расстраивайся так. Вы уже сделали очень много, особенно ты.
— Я не бил пенальти, — глухо отозвался он.
— Зато ты гол забил! Очень крутой гол! — с легким перебором в энтузиазме воскликнула девушка.
— Это не помогло, — хмыкнул Черышев, продолжая стоять к ней спиной.
— Черри, это игра, ты ведь лучше меня знаешь… — протянула Кира, ежась от влажности, которая уже не казалась такой теплой.
— Пришла пожалеть меня? — ехидно спросил Денис, наконец, поворачиваясь к ней лицом.
— Даже если так. В древнерусском значении слово «жалеть» было синонимом слова «любить», — пожала она плечами, вглядываясь в его лицо и пытаясь прочитать в его взгляде ожидаемую реакцию на такое смелое заявление.
— Это признание? — грустно усмехнулся мужчина, засовывая руки в карманы.
— Понимай, как хочешь, — кокетливо улыбнулась девушка, надеясь расшевелить его.
— Тебе лучше уйти. Ты простудишься, — опуская глаза, проговорил Черышев и снова отвернулся к воде.
— Я без тебя не уйду, — поджав губу, неожиданно для самой себя вдруг сказала Громова.
Она сама не поняла, откуда появились эти слова, будто услышала их со стороны и сама удивилась им, но очень четко почувствовала в эту минуту, что физически не может оставить его здесь. Пусть он ненавидит ее, презирает, считает ничтожеством и дешевкой, но только не стоит тут под дождем один, не рождает внутри нее это невыносимое неподъемное чувство вины.
Кира застыла на месте, сгорая от стыда и не зная, что еще сказать. У нее не было никаких аргументов, никакой заготовленной речи, кроме упрямого сопения и хмурой уверенности, что она не должна, не может сейчас уступить. Словно чувствуя ее замешательство, Денис вдруг пришел ей на помощь и заговорил первым.
— Кира, я виноват перед тобой, очень виноват, — произнес он, снова поворачиваясь к девушке лицом и грустно глядя ей в глаза. — Ты говорила мне с самого начала, а я не верил, продолжал настаивать, потому что думал, что любовь выше этих условностей, сильнее всех правил и привычек. Но ты была права — мы из разных миров. И я никогда не смогу понять, почему ты так поступаешь. И простить не смогу.
Громова опустила взгляд и почувствовала, как ее лицо заливается краской, поджигая огнем даже корни волос. Воздух вокруг внезапно закончился, а его остатки сдавили горло, выжимая из глаз крупные тугие слезинки, тяжелыми гроздьями нависающие на ресницах вместе с каплями дождя. Он не сказал ей ничего нового, ничего такого, что бы она не твердила ему с первого дня их знакомства, доказывая с пеной у рта свою правоту и его слепоту. Но услышать это от него вдруг оказалось невыносимо больно, будто вместо слов он втыкал в ее кожу раскаленные своим разочарованием острые иглы, безжалостно посыпая свежие раны солью правды, которую они и так оба прекрасно знали.
— Я обидел тебя, и мне очень жаль, что так вышло. Но я человек и тоже ошибаюсь, — продолжал мужчина, понижая голос. — Я не могу жить в вечном страхе, что сделаю что-то не так, и ты окажешься в чужой постели. Это невыносимо, когда не можешь доверять тому, кого любишь. А после того, что ты сделала, я не смогу доверять. И я не знаю, кто бы смог.
— Ничего не было, — на выдохе резко выпалила Кира, идя в разрез со всеми своими планами и за долю секунды выбрасывая из головы все благие намерения по устройству чужого счастья, желая только одного — отбелить себя в его глазах. — С Сашей ничего не было. Я просто спала в его комнате.
— Почему ты мне сразу не сказала? — сквозь зубы процедил Черышев, сжимая кулаки.
— А зачем? Ты же сам все решил, — с вызовом ответила Громова, начиная злиться на свое ущербное положение при полной ложности вмененных ей обвинений.
— Ты могла просто мне об этом сказать! — надрывно закричал Денис, теряя над собой контроль.
— А ты мог бы и сам понять, что мне никто, кроме тебя, не нужен! — взорвалась Кира, тоже срываясь на крик.
Они стояли друг напротив друга, тяжело дыша и медленно осознавая смысл повисших в воздухе слов, прорывающихся в их сознание сквозь крик и злость друг на друга. Растерянность от ситуации, в которую они загнали себя собственными домыслами, гордостью, ревностью и недоверием к себе, сковывала руки и тяжелыми кандалами придавливала ноги к земле. Все, что они могли, — это молча смотреть друг на друга, пытаясь во взгляде затуманенных страхом глаз увидеть свет, так ярко освещавший спальню минувшей ночью, казавшийся таким незыблемым, но чуть не угасший от глупого недопонимания, от недосказанности, беспочвенной неуверенности.
В кустах слева от бассейна раздался тихий шорох, и ребята инстинктивно обернулись на шум, разрывая зрительный контакт и переводя дыхание. Через несколько секунд шелест листьев стих также внезапно, как появился, но ему на смену вдруг пришла музыка — тихие, плавные гитарные переливы нежной мелодии, которую Кира узнала по первым нотам, еще до того, как к ним присоединился вкрадчивый голос, постепенно заполняющий собой внутренний двор отеля:
