====== Глава 24 ======
Комментарий к Глава 24 Огромная глава с двойным дном в Сочельник) Ох, надеюсь вам понравится!
С праздником, дорогие мои читатели!
Нас с тобой забыли в перепутанном мире,
Это мы так сели, или это нас сбили?
Мне известен твой новый прикол:
Ты мешаешь кислород и метанол,
И бросаешь свое тело акулам в перегретый танцпол.
Я признаюсь в любви, если это так надо.
Тебя мучает жажда, на моем бокале помада.
Даже если прилетит звездолет,
Кроме нас он никого не возьмет,
Мы целуемся на заднем в такси, и водитель не в счет.
«Я живая», — шептала мне, — «Я живая.
Я почти что святая, Московская Сторожевая!»
СегодняНочью «Московская Сторожевая»
Осознание пришло так внезапно, что Кира выронила зубную щетку, которая со звоном упала в раковину, забрызгав ее каплями пасты.
— Твою ж мать, — выругалась девушка, мокрыми пальцами оттирая белые следы от шелковой пижамы, и посмотрела на себя в зеркало.
Линзы уже были на своем обычном месте, надежно отгораживая ее от внешнего мира и придавая зрачкам мягкий темно-ореховый цвет, идеально сочетающийся с ее внешностью и разрезом глаз. Отечность век, благодаря бесконечному потоку слез державшаяся несколько дней, окончательно спала, оставляя под глазами лишь легкую припухлость, свойственную азиатскому типу и придающую лицу милую детскость. Кожа все еще была слишком бледной, но это легко корректировалось тональным кремом.
Громова провела ладонью по заострившейся скуле и улыбнулась своему отражению:
— Вы просто бешеная истеричка, Кира Юрьевна…
Это было так очевидно, так до нелепости просто, что теперь казалось невероятным, как она не поняла этого раньше. Истина все время лежала на поверхности, витала вокруг, касаясь ее тонкими перьями легких крыльев, но она не замечала ее, успевая ухватить лишь ощущение прикосновения, но не позволяя сути проникнуть глубоко в сознание и совершить в нем революцию. Девушка была слишком погружена в свои эмоции, эгоистично наслаждаясь эстетской болью, питаясь жалостью к себе и оправдывая ею свою слабость и слепоту. Она так зациклилась на себе, что не заметила то большое, что все время было рядом с ней, — великое, бескрайнее, почти святое чувство, способное озарить всю жизнь своим светом. Светом больших, глубоких, как лесные озера, и бездонных, как ночное небо, зеленых глаз…
— Максим, — тихо произнесла она, сжимая пальцами кулон на своей груди.
Кира больше не боялась его имени, испытывая невероятное удовлетворение от того, что, наконец, могла произнести вслух это простое сочетание букв, звучащее для ее сердца, словно божественная музыка. Оно так долго разносилось эхом внутри нее, не оставляя ни днем, ни ночью, но не находя выхода наружу, что она почти забыла, как приятно чувствовать его покалывающий шелест на языке, его мягкую гладкую букву «М» на губах.
Только сейчас она поняла, что потратила все силы на бессмысленную борьбу, пытаясь вписать в привычный мир, в понятные ей стандарты и схемы чувство, которое было больше этого мира, больше их самих, больше всей Вселенной. И чем яростнее она сражалась, тем глубже были раны и разгромнее поражения. В пылу атаки, вооруженная впитанными с детства канонами общества и законами природы, диктующие женщинам естественные желания семьи, потомства, дома и быта с любимым мужчиной, Кира не замечала, что чем ближе они друг к другу, тем сильнее между ними электромагнитное поле, раскидывающее их на разные полюса.
Теперь все поступки и решения Макса виделись ей в совершенно ином свете, все, за что она проклинала и ненавидела его, оказалось лишь проявлением любви и заботы. Каждым своим действием, каждым шагом он воспитывал ее, учил жить с этим чувством в сердце, быть счастливой уже от того, что оно есть, быть самодостаточной и независимой, находить в преследующей их боли источник силы и развития. Им не нужно было находиться рядом, чтобы быть вместе, не нужно было разговаривать, чтобы слышать друг друга, не нужно было дотрагиваться, чтобы чувствовать прикосновение. Они и так были частями единого целого, но Кира была слишком занята врабатыванием их чувств в стандарты института семьи и брака, чтобы заметить это.
Нет, эта любовь не терпела обыденности и повседневности, ей не было места в ЗАГСах и роддомах, она не подчинялась правилам и законам людей. Она парила в облаках, прекрасная и чистая, любовь, которой никогда не суждено было сбыться, и поэтому она будет жить вечно.
Громова вышла из ванной и остановилась, прислонившись плечом к встроенному платяному шкафу. Черышев все еще спал, уютно подмяв под себя одеяло и едва различимо посапывая. Он выглядел таким спокойным и умиротворенным, таким милым и родным, что девушка невольно улыбнулась.
Неслышно присев на край кровати, Кира осторожно провела кончиками пальцев по его волосам, тревожа растрепавшиеся пряди. Она смотрела на него и думала о том, что, по-хорошему, надо было бы его прогнать — снова попытаться объяснить невозможность их союза, придумать какую-нибудь новую причину, которую он сочтет весомой, или попросту обидеть побольнее, чтобы уж наверняка… Так было бы намного правильнее и честнее, чем сидеть сейчас возле него и наблюдать за ним спящим, исподтишка разглядывая длинные, подрагивающие во сне ресницы. Но в исходящем от него потоке тепла было так хорошо и уютно, в его ровном дыхании было столько спокойствия и уравновешенности, которые в ее издерганной полярными эмоциями нервной системе отсутствовали, как класс, а в налитых под кожей мышцах столько надежности и защиты, которых ей так недоставало, чтобы идти дальше, что у девушки просто не хватило духу отказаться от всего этого прямо сейчас.
«В конце концов, я не виновата, что он выбрал меня», — подумала Громова, прерывисто вздыхая и отходя обратно к шкафу, в который вчера кое-как распихала свои вещи. — «Сам вляпался, вот пусть сам и выпутывается».
Выбрав из подготовленного Диего черно-белого стилевого разнообразия черный брючный костюм мужского кроя и белую рубашку, Громова переоделась и, придирчиво оглядев свое отражение в зеркальной дверце шкафа, неслышно прошмыгнула за дверь.
Только зайдя в столовую и погрузившись в буйство царивших там ароматов, Кира поняла, что последние двое суток ее организм функционировал исключительно на кофе и кокаине. Голод внезапно стал нестерпимым, и повинуясь первобытному инстинкту, девушка набрала на свой поднос в два раза больше еды, чем была способна съесть. Не замечая никого вокруг и даже не здороваясь, она уселась за первый попавшийся столик и засунула в рот сразу половину круассана, попутно смахивая с лацканов пиджака щедро осыпающиеся на него слоеные крошки. Протолкнув застревающую в горле сдобу внутрь с помощью кофе, Громова намазала оставшуюся половину булки толстым слоем абрикосового джема и отправила вслед за первой. Не успела она дожевать свою добычу, как чьи-то немаленькие ладони перекрыли ей обзор, игриво закрывая глаза.
— Дзюба, твои гигантские руки невозможно ни с чем перепутать! — хихикнула она, прикрывая ладошкой набитый рот.
— Мало ли, может тебе теперь по вкусу другие, — капризно протянул Артём, опуская руки ей на плечи. — Маленькие такие, испанские…
— Не такие уж и маленькие, — хмыкнула Кира и кивнула на стул напротив себя. — Сядь.
— А чего так строго-то? — проворчал футболист, обходя стол и неприкрыто разглядывая ее костюм. — Или про него уже и шутить нельзя? Любовь навеки?
— Тём, я скажу один раз, и больше мы к этому возвращаться не будем, — дождавшись, пока он сядет и наклонившись к нему ближе, проговорила Громова. — Оставь Дениса в покое. Я не шучу.
— С радостью! Как только он оставит в покое тебя, — широко улыбнулся Дзюба, нагло окуная палец в блюдце с ее джемом и с самодовольным видом засовывая его в рот.
— Все останется, как есть, и ты в это влезать не будешь, — пробурчала девушка, отодвигая от него тарелку.
— Неплохо он тебе точку «Джи» простимулировал, аж до мозга достал, — усмехнулся Артём, вытирая руки салфеткой и сверля ее испытующим взглядом.
