– Зря, – как мог проникновенно сообщил Арно. – Вы бы выглядели всяко не хуже, чем сейчас.

– Арно, – решила удивиться Екатерина, – теперь я не понимаю, что с тобой. Дарзье тебя чем-то задел?

– Именно, – нахально подтвердил Савиньяк, – я оскорблен за свою знакомую. Эдита достойна лучшего пастыря.

– Эдита? – захлопала отчего-то утратившими красоту глазами Корнелия. – Кто это?

– Гордость семейства Варнике. Если бы не война, Эдиту бы признали лучшей свиньей Придды, а может, и Надора.

– Милые кавалеры, – Екатерина укоризненно покачала украшенной трехцветными фиалками головкой, – вы явно голодны, иначе бы вы говорили о цветах или о нас, а вы говорите о будущих окороках.

– Никоим образом! – во весь голос запротестовал Дарзье. – Мы говорим исключительно о дамских прелестях и их противоположности. Я готов просить прощения у госпожи Эдиты. Она, вне всякого сомнения, красивей и приятней особы, которой я её невольно уподобил.

– Чтобы встретить госпожу Эдиту, вам придется проехаться в сторону войны, – теперь Арно говорил не тише корнета Понси. – Кроме того, я отнюдь не уверен, что вас к ней подпустят.

Разговорчик начинал привлекать внимание. По сторонам капитан Сэ не оглядывался, но впереди людей заметно прибавилось. Подтянулся упорно ожидающий своего часа надорец, мелькнул и пропал младший Гогенлоэ, развернули веера сестры Бигот.

– Решать за отсутствующих дурно, – бросился заполнять слишком уж красноречивую паузу кузен. – Оставим загадочную Эдиту в ее горах.

– Охотно, – кивнул Дарзье, – тем более сейчас неподходящее время для кабаньей или же оленьей травли. Простите, я должен найти и поблагодарить Валме. Печально, но теперь я его должник.

– Валмонам нужно только то, что им нужно, – Арно сам не понял, как оказался на пути собиравшегося удрать виконта. – Сукины дети им без надобности. Разумеется, я имею в виду не Готти, а тех, кто думает, что предвещает удачу.

– Господа, – мяукнула Корнелия, – мы с Леони ничего не понимаем…

– О да, – согласилась девица Дорак, – мы привыкли к другим беседам, эта становится неприятной…

– Вы, именно вы, могли оборвать ее в самом начале, – Арно слегка поклонился. – Но мы в самом деле рискуем запутаться в иносказаниях. Свиньи, серны, олени, собаки – это для притч.

– Тогда, – буркнул Дарзье, – объяснитесь. Я обещаю вас выслушать.

– Извольте. Вы с попустительства опекунов навязывали себя девице, которая, по вашему мнению, не могла вас отшвырнуть. Когда вас все-таки отшвырнули, вы принялись над ней за глаза издеваться, хотя по большому счету девушка достойна восхищения. Вас бы на то, чтобы пойти наперекор всем без надежды на поддержку, не хватило, да что там… Вас и с поддержкой-то не хватает, господин… Дурзье!

Сочиненная Валме дразнилка сработала отлично: наследник Дораков для начала слегка онемел, а потом залопотал, что, мол, так нельзя, неприлично, и при всем уважении к фамилии он не может этого так оставить. Дамы, поняв, что дело принимает серьезный оборот, не вмешивались, Франсуа тоже молчал. Видимо, дипломатично.

– Сколь упоительна бывает внезапная тишина, – переделал всплывшую в памяти слащавую ахинею Савиньяк. – Но она запоздала. Господин Дурзье не может чего-то оставить? Не соблаговолит ли он объяснить, чего именно, я весь внимание!

– Позволь к тебе присоединиться, – Валентин всплыл из своих глубин, как всегда, вовремя, – затронутая тема представляется исключительно интересной. Люди способны как оставить, так и перенести многое, но у каждого есть свой предел.

– У меня он точно есть, – тряхнул волосами Арно. – Сей господин имел наглость заявить о своем нежелании быть свинопасом, хотя решение принимал бы отнюдь не он. Я не сомневаюсь, что Эдита к нему по доброй воле не подойдет.

– Герцог Придд не слышал нашего не самого умного разговора, – вмешалась кузина, – не думаю, что его нужно посвящать в подробности.

– Я вернулся несколько раньше, чем вы полагаете, и слышал бóльшую часть беседы, – обрадовал Спрут. – Арно, на твоем месте я бы сказал примерно то же, но другими словами. Правда, последствия от этого не изменились бы. У тебя уже есть секунданты?

– Мы как-то не успели.

– Они настолько не успели, – заметил Франсуа, – что о дуэли как таковой речь еще не заходила. И вряд ли зайдет, по причине известного всем присутствующим эдикта. Мы все еще воюем.

– Мы? – так давать пощечину и если давать, то немедленно, или еще… поговорить? – Воюем мы, если под войной подразумевать место, где стреляют и скачут на лошадках. Если же под войной подразумеваются оскорбления тех, кто в ответ может разве что выйти в родовых цветах, то воюет твой приятель, и то из-за чужих спин. Господин Дурзье, зачем вам прикрытие? Боитесь, что при встрече лицом к лицу барышня вас поколотит?

– Я бы такого исхода не исключал, – согласился Валентин, – но положение в самом деле следует прояснить. Прошу вас не расходиться, я вернусь не позднее, чем через десять минут.

Теньент Костантини ничуть не изменился, то есть не стал ни трусом, ни умницей. Отпускать его к бывшим товарищам в одиночку было нельзя, проболтается, но показать следовало обязательно. Значит, через два-три дня на ойленфуртцев выскочит разъезд «маршала Лэкдеми», с которыми и будет теньент, сбежавший предупредить Савиньяка. Говорить станет Бертольд, а Костантини своей физиономией – свидетельствовать достоверность сказанного. Их дело устроить встречу уцелевших со времен Дарави офицеров с «Эмилем», пока на других дорогах заячьи разъезды совершенно неожиданно не наткнутся на… «вороных» все еще нет, значит, это будут алаты. Но не привычные легкоконные, а самые настоящие панцирники в медвежьих плащах. Витязи кадельцев попробуют перебить и перебьют почти всех, но кому-то да повезет, и Заль узнает сперва о появлении Карои, а затем и об обещании Савиньяка запечь зайца в семи и одном перце. Это ему не понравится, но выход шляпный умник отыщет сразу. Оллария! Столица, где его ждут и которую можно будет либо продать регенту, либо захватить для себя, но сперва нужно оторваться от этого кошмарного Савиньяка…

– Спасибо, теньент, – поблагодарил Лионель. – Бертольд.

– Да, монсеньор!

Первый полковой балагур, принявший после отъезда Давенпорта его роту, при всей своей живости офицером был толковым и к тому же слегка напоминал Ли не то его самого в первый торский год, не то Рокэ до Винной улицы.

– Костантини до конца рейда поступает к вам. Расскажите ему о наших делах, а завтра после полудня явитесь ко мне.

– Монсеньор, значит ли это, что мы можем выпить?

– Разумеется, у вас два повода на выбор.

– Приход алатов и победа у Хербстхен?

– Я ошибся, у вас три повода.

– К заячьей травле мы готовы!

– Спасибо, капитан.

– Не за что, монсеньор… То есть за что?

– За намек на очевидность. Приятного вечера.

Вспомнил ли в корпусе о дне рождения короля хоть кто-то, кроме Вальдеса? Вряд ли, армия и о дне рождения Фердинанда помнила не слишком, а рождения Франциска Невеликого и Алисы не праздновала из принципа. Отец рассказывал, как накануне высочайших торжеств в Торке у кого-то в роте обязательно умирала бабушка и все дружно начинали скорбеть. Если вдуматься, отнюдь не смешно.

– Томас, – тоже вышедший в синеватые сумерки Стоунволл тотчас остановился и вытянул руки по швам.

– Добрый вечер, господин маршал. Я хотел видеть полковника Рединга.

– Вы его увидите. – С некоторыми традициями надо заканчивать. – Вместе с другими офицерами через, скажем, два часа. Завтра начнем готовится к делу, а сегодня устроим праздник.

– Да, монсеньор. Победа над объединенными дриксенскими бесноватыми несомненно улучшит положение Талига, а подход алатской тяжелой конницы позволяет нам не зависеть от появления Шарли.

Значит, Стоунволл тоже не помнит. Не помнит никто, кроме Ротгера, а «верный подданный» Вейзель погиб. Будь артиллерист жив, он бы прижал памятливого племянника к груди, и правильно бы сделал. Королей, если они вредят королевству, убирать можно, вот чего нельзя, так это забывать о существовании монархов безвредных; это плодит сперва сильвестров, потом – фламинго и наконец – ызаргов.