Вспышкой непроизвольной магии озарились глаза, и Гвин ощутил, как что-то нежное и мягкое возникло в его руке. Приподняв голову от подушки, он с болью открыл глаза. В ладони лежал ярко-синий цветок, похожий на василек, но сотворенный волшебством.

Быть может, в усиливающейся тьме Гвина все-таки есть маленький, едва заметный огонек света по имени Марлин Маккинон.

И пусть ни одна свеча не заменит солнце, это оставляет в разбитой душе надежду. Если не на спасение, то хотя бы на покой.

Только заслужил ли он этот покой после всего, что совершил?

***

- Круциатус!

Это было так просто – преступить запретную черту. То, что еще недавно казалось недопустимым, мерзким, невозможным. Предать свои прежние принципы и идеалы. Свои убеждения. Вложить в одно слово всю свою ненависть и боль. Так легко, потому, что эта злость уже почти лилась через край.

И мужчина на полу, обездвиженный Древней магии, судорожно задергался с мучительной гримасой на лице. Но с губ его не слетело ни звука, отражающего всю ту невыносимую боль, что причиняло ему заклинание. Лишь зрачки неистово метались под сомкнутыми веками.

Люди не изобрели более совершенного заклинания для пыток и причинения боли. И им этого было достаточно, чтобы добиться своего. Чтобы позабавиться, узнать что-то или просто заставить страдать. Нестерпимые муки.

Но Гвину этого было мало. Слишком просто. Это не то, что заслуживал Жрец. Какой бы сильной ни была боль, она не достаточна. Совершенна, но не изощренна. Для того чудовище, чем он был, этой боли мало.

Юноша опустил палочку. Жрец импульсивно дернулся еще несколько раз, прежде чем затихнуть. Медленно он разлепил глаза, и вся их адская чернота уставилась на Гвина.

- Неплохо… – прохрипел он сиплым голосом, словно сорвал его, крича внутрь себя, чтобы мучитель не смог насладиться его воплем, - для министерского мальчишки…

Гвин с легкостью вскинул брови.

- В самом деле? – холодно произнес он, снова направляя палочку в сердце убийцы. Рука не дрожала. Словно он всю жизнь применял непростительные заклятия, а не делал это впервые. – Жрец. Так это только начало. Поиграем?

Очередной залп Круциатуса пронзил Жреца, и тот снова беззвучно стал содрогаться от боли, катаясь по полу, как в припадке. Губы его дрожали, а зубы, сжатые так крепко, тихо скрипели. Должно быть, все его силы уходили на то, чтобы не закричать. Не доставить этого удовольствия Гвину. Но не зря же он был Жрецом. Пусть он убийца и чудовище, но это не лишало его могущества и выдержки. Не лишало тех сил, что жили в нем.

Когда Гвин вновь убрал палочку, мужчине понадобилось больше времени, прежде чем он открыл глаза. Такие же ясные и ненавистные, как и до пытки. Лишь в самом уголке левого глаза лопнула тонкая красная нитка сосуда. Очевидно, этого было слишком мало для Жреца Древней магии.

Взгляд его оставался таким же жестоким и полным презрения, а на висках выступил пот.

Уверенно прошагав вперед, Гвин опустился на корточки перед мужчиной, не сводя с него пристального ледяного взгляда. И Жрец плюнул в его сторону, попав на ботинки розовой слюной. Наконец-то его хладнокровие дрогнуло.

- Как низко, - искривил губы Гвин. – Хотя, что это я. Ведь такие жесты – последнее, что тебе остается.

- Не будь я обездвижен, ты бы… – начал в ярости Жрец, но юноша лишь с усмешкой перебил его:

- Что бы тогда, м? Ты ведь уже проиграл. Я не пришел, когда ты спал, не ударил в спину. Ты стоял ко мне лицом и думал, что я слаб, чтобы победить тебя. Расслабился. Потерял бдительность. Так причем здесь твоё «бы»? У тебя был шанс, и поверь, лучше тебе было им воспользоваться.

Синие глаза озарились золотой вспышкой, и в руке Гвина очутился прекрасный кинжал с ручкой виде головы змеи. Жрец покосился на оружие, когда юноша поднес лезвие к его лицу и с легким нажимом провел вертикально по нижней губе. Там же, где когда-то в лесу сам Жрец оставил ему шрам. Выступившие алые капли крови замерли на лезвии и затем медленно, неторопливо, стекли вниз, капая на подбородок. Прекрасные в своем ужасе. Словно рубины. Или слёзы. Следующий порез пришелся по щеке, той, что не была изувечена от ударов, легко распоров мягкую загорелую кожу. И из складки тотчас засочилась кровь. Если надавить сильнее, можно распороть до самого черепа. Услышать, под лезвием скрежет кости. И как рвутся натянутые струны капилляров. Так же было, когда Жрец уродовал лицо Розы?

Мужчина стиснул зубы, но молчал. Его черные аметисты-глаза не отрывались от кинжала. Но на уверенном лице ничто не выдавало боли. Словно не его кожу резали, а он просто наблюдал за действом со стороны. Абстрагировался. Так учил вести себя Гвина первый Жрец. Самообладание. В любой ситуации.

Вспышка воспоминаний о первом Жреце, умирающем на его руках, убитом им же, вызвала боль.

Но этот Жрец был слишком спокоен.

И это равнодушие злило. Словно обезумев, Гвин истерично стал наносить режущие кожу удары по груди Жреца. Не убивая, но разрывая кожу, заливая все вокруг кровью, которая лилась на пол, брызгала в лицо, окрашивала руки и волосы, застывала горьким вкусом на языке. Блестящее лезвие кинжала стало багровым, как и сжимающие его пальцы.

Тук-тук. На мгновенье ритм сердца Жреца сбился от боли. Всего на миг. Но Гвин уловил это и замер. Как бы ни сдерживал ровную маску на лице мужчина, не чувствовать боли он не мог. Выдержка не спасает от мучений, она лишь скрывает их факт от других. Так учил переносить боль Гвина первый Жрец. Но даже Жрецы – всего лишь люди.

И юноша замер с поднятым кинжалом. Помутнение прошло так же внезапно, как началось, и он уставился на то, что совершил. На торсе Жреца не было живого места. Кожа ошметками свисала с груди и боков, превратив тело в единую кровавую кашу из остатков эпителия, порванных капилляров, проглядывающих мышц и мяса. Окрашенная в неистово красный. Цвет, преследующий Гвина по ночам.

Дыхание Жреца было сбито. Как и Гвина.

Это сделал он?

На самом деле он. Его руки в крови.

И юноша поднял свои заляпанные багровые руки, почти не веря.

Он.

Лицо Жреца исказилось от разбитой челюсти, кровавых губ с розовой пеной слюны и длинного глубоко пореза через всю щеку, кровь от которого стекала прямиком в ухо и терялась в волосах.

Гвин опустился на колени, отбросив на пол и палочку, и кинжал и склонился над мужчиной так низко, что мог ощутить на лице его горячее скомканное дыхание и запах крови.

- Тебе нравится? – прошипел юноша. Жрец не ответил. Лишь с ненавистью, такой ощутимой, почти осязаемой, смотрел в ответ, не мигая.

- Что, пропало желание говорить? – с презрением выдавил Гвин, лихорадочно сверкая глазами. Как больной. Или сумасшедший. – Прежде ты был куда болтливей.

Мужчина хрипло закашлялся – то ли смех, то ли подавился слюной, сложно было понять. В глазах его отражалось рыжее пламя свечей – словно сам ад смотрел из глубины тьмы. Ад, который будет ждать Гвина за всё, совершенное этой ночью.

Но это будет потом.

А сейчас есть только это мгновенье.

- Слышал бы ты, - сквозь кашель ухмыльнулся Жрец, и пузырьки крови стекали по губам к шее и кадыку, - с каким звуком крошится череп твоей сестры…

Стремительный сильный удар впечатал лицо Жреца в пол так, что его звук надолго повис в воздухе.

- Не смей!

Очередной удар пришелся не в лицо, а прямиком в изрезанный до мяса живот. Жрец задохнулся, и первый полузвук слетел с его мерзких губ. Не крик боли, но уже и не молчание.

- Nimer wolfqs, - прошептал Гвин с тайным злорадством, направляя раскрытую ладонь на голые стопы противника. Так, чтобы Жрец услышал. Чтобы понял, что его ждет прежде, чем это начнется. И в глазах мужчины вдруг увидел мелькнувший страх. О да, Жрец понял…

Синева вспыхнула золотым отблеском. Заклинание волков, так звали его в Древней магии. Одно из запрещенных темных заклятий. Жрецы не применяли его, считая злом. Но Гвин не Жрец. И ради мести он нарушит любые правила и законы. Он низвергнет небо, но услышит, как убийца его семьи молит о смерти с криком на губах.