Тимер продолжал пристально наблюдать за реакцией своих гостей. Лица воинов бея оставались бесстрастными, их не интересовали разговоры начальников.

А «Эскен-бей» утвердительно кивнул головой и, выдержав изучающий взгляд половяка, добавил:

— Ты так прав, повелитель степей. Обо мне не беспокойся. Я уже преподал урок вежливости твоему глашатаю, поверь, и с кнесной справлюсь. Хрорик, похоже, поощрял самостоятельность супруги, и его действия еще вернутся к нему сторицею.

Бей и каган смерили друг друга тяжелым взглядом и на том завершили беседу.

Как только гости вышли, Тимер подозвал одного из прислужников и что-то долго шептал ему на ухо, затем отпустил со словами:

— И помни! Чтоб никаких почтасы булэгэ, пусть выпадут все их волосы! Доставить только лично!

Наутро небольшой отряд «Эскен-бея» собрался возле границы ставки в ожидании своего противника, чтобы пройти первое испытание — скачки.

Эскен, в легкой одежде, не смотря на прохладное весеннее утро, стоял возле своего тонконогого и невысокого скакуна. Ни седла, ни попоны на лошади не было, только одна скромная уздечка.

Тем временем Гуннар внимал эмоциональному диалогу Эрвара и Скапти. Парни сопровождали свой рассказ недвусмысленными жестами и ругательствами: «эти дети шакалов прячутся по кустам, терновник им в ребра!», «я видел, как они, канюк на их лысые головы, ослепляли друг друга кусками зеркал, приговаривая, что вот так Эскен-бей проиграет заезд», «они думают взять нас хитростью, козьи морды!»

Дослушав близнецов, Гуннар подозвал Бирна и что-то тихо сказал, на что географ улыбнулся по-детски и, захлопав в ладоши, подпрыгивая на каждом шагу, направился в сторону степи.

*

По равнине, недалеко от ставки кагана, неспешно ехал одинокий акын и, лениво перебирая струны старой думбры, напевал себе под нос:

«Еду я по бескрайней степи,

Путь мой долог был и тернист,

Но теперь я приехал домой

И гляжу на родные долины…

Вижу — солнце над степью встает,

Расцветает терновника куст …

Куст встает предо мной в полный рост!

И не куст это, а человек!

Он кустом притворялся зачем?

Чтоб к врагу незаметно ползти!

И теперь этот враг побеждён!

И валяется тихо в грязи!

Вот так куст необычный растёт…

Только это геолог — не куст!

Я его бородатую рожу

И приметный бесовский костюм

Не забуду уже никогда,

Столько песен испортил он мне!!!

— Я географ, — строго поправил акына Бирн и, прихлебнув ароматный байховый чай из помятой жестяной кружки, снова превратился в куст.

*

Тем временем молодой бей, проводив Бирна удивленным взглядом, проверил копыта своего жеребца и провел по его хребту пучком сена от хвоста к голове, а прежде чем отдать это сено, прошептал лошади на ухо: «Истину говорю: как хребет от спины этой не отходит, так и меня, Лыбедь, конь мой не сбросит. Услышьте мою мольбу, святые Духи, и помогите мне». После чего похлопал животное по шее и легко вскочил ему на спину — без седла и уздечки или иного снаряжения.

Проходящие мимо половяки только присвистнули, а какой-то особо противный половяк выкрикнул:

— Тебя, бей, обманули! Не лошадь это — горбатый шакал! На таком только кещкенэ малайлар (маленьких мальчиков, половяцкий, примеч. автора) катать, да и тем обидно, поди, будет!

Засмеялся специально громко, а его товарищи подхватили.

— Если он придет первым — я съем шапку, клянусь Урдой! — продолжал насмехаться он.

Конь взвился было на дыбы, копыта уже поднял и фыркать гневно начал, а бей ему снова на ухо шепчет:

— Погоди, конь-Горбань, мы с тобой в конце над ними посмеемся вволю.

Горбань головой помотал, пофыркал еще немного, но копыта опустил и встал смирно, только глазами проводил обидчиков, явно их запоминая.

Тут и наездник кагана вывел своего коня — черногривого, высокого, статного и мощного. Сам идёт — красуется, головой машет так, что грива во все стороны летит. Сбруя у него — кованая, узорчатая, богатая, из дорогих металлов, да вся ещё каменьями и драгоценными самоцветами изукрашена. Тяжелая даже на вид. Попона — бархатная, простеганная золотыми нитями и тоже вся в камнях да самоцветах. Глаз не отвести. Но тоже, очевидно, тяжёлая.

Гуннар с Хейдаром переглянулись, и Хейдар тихо сказал вслед наезднику кагана:

— Мы все думали где кочку ставить, а тут телега сама о трех колёсах, да и те без спиц.

Вышел каган Тимер, сел на приготовленный для него под навесом трон и вальяжно махнул рукой.

Затрубили глашатаи в сорнаи (длинная труба, половяцкий, примеч. автора), оповещая участников, что начались скачки.

Первым с места стартовал великолепный черный конь кагана. Полетел как выпущенная стрела в стан противника, быстрее ветра, сильнее урагана, только сбруя да попона зазвенели камнями да самоцветами.

Усмехнулся молодой бей, пустился вслед за соперником, а сам снова к уху коня склонился и шепчет:

— Горбань, ты пока не торопись и во всю силу не несись. Мы с тобой в конце покажем нашу удаль молодецкую.

Летят скакуны вокруг ставки, впереди несется на всех парах, как черный ворон, почуявший падаль, наездник кагана. Следом за ним не отстаёт Эскен-бей.

Преодолели наездники первую треть пути, как на дороге, между редких юрт, расположенных на окраине ставки, показались терновые кусты. А в кустах тех притаились люди хитреца Тимера, подосланные для того, чтобы бею помешать. Приготовились они пустить бею в глаза солнечный свет, ослепить его и повалить с коня, чтобы проиграл он бой и лишился жизни.

Неожиданно терновый куст поднялся, вытянулся в человечий рост и треснул по макушкам нечестным врагам новыми жестяными кружками.

«Бзынь!» звонко пропела правая кружка и помялась с одного бока. «Бзынг-банг-бзяк!» отозвалась её подруга в левой руке. Два злодея, так и не успев осуществить свой коварный план, повалились под ноги терновнику, подняв пыль.

Проезжавший мимо этой сцены акын в сердцах ударил думброй по седлу и, проклиная куст почему-то геологом, пришпорил коня и припустил дальше своей дорогой.

Куст философски вздохнул и, прихлебывая байховый черный чай из теперь уже помятой жестяной кружки, напутствовал акына словами:

— Я — географ.

Наездник кагана на вороном коне и его соперник «Эскен-бей» на Горбане не уступали друг другу и уже выровнялись и шли ноздря в ноздрю.

С прилегающей территории в бескрайнюю степь неспешно выезжала повозка, полная половяков. Некоторые успели удобно устроиться и сидели качая ногами в такт телеге. Кто-то шел рядом и удерживал свою поклажу, а несколько человек в центре арбы даже умудрялись о чем-то громко спорить.

Первый молодой половяк кричал:

— Ты нахал! Здесь места для женщин, стариков и детей!

Второй молодец не отставал от товарища:

— Ты нахал! У меня есть белешмэ (справка, половяцкий, примеч. автора) за подписью совета Урды, что я — герой сражений и почетный житель Улуса!

Первый наседал:

— Да какой ты воин! Ты студент-эндэ! Прохвост и обманщик, и белешмэ твоя липовая!

Второй возмущался:

— А ты тогда кто? Йекле хатын (беременная женщина, половяцкий, примеч. автора) что ли, чтобы требовать лучшее место в телеге?

Возница неспешно руля телегой напевал:

— Тухта паровоз, не стучите коепчеклере…

А когда спор совсем стал мешать ему ехать, он рявкнул:

— А ну замолчали оба! Уступите место эбике (бабуленьке, половяцкий, примеч. автора), а сами за проезд передавайте! А то сейчас быстро с телеги вылетите.

Студенты притихли и передали монетки за проезд, и место эбике уступили, пристыженные грозными взглядами пассажиров.

Повозка продолжила свой неспешный путь вдоль большой дороги и уже почти выехала на неё, как мимо пронесся сначала огромный и богато украшенный черный конь, а затем небольшой пегий.

Пожилой извозчик покачал головой и уже было хотел сказать какую-то мудрость по поводу неаккуратной езды, как мимо них со свистом, поднимая вокруг себя пыль, пронеслась еще одна арба — так же груженая людьми и поклажей.