© А.В. Савельев, автор, 2017

© А.Горшков, обложка, 2018

© Прогресс-Традиция, 2018

Публикация романа в стихах из эпохи горбачевской перестройки «Современный Евгений Онегин», ставшая несколько неожиданной для меня самого, станет, вероятно, неожиданной также для моих знакомых и друзей. Предвижу их резонный вопрос, адресованный мне: как мог я, скромный историк и педагог по образованию, совсем не избалованный вниманием элитных кланов и публикациями ни в научных, ни в популярных изданиях, решиться на написание литературного произведения, в основе которого лежит, по сути, культурный реликт, тщательно изучаемый и канонизируемый отечественными и зарубежными литературоведами и культурологами вот уже в течение более двух столетий, а в системе российского народного образования демонстрируемый в качестве литературного шедевра начиная со школьной скамьи. И еще (это тоже неясно): как мог я, нестатусный и неофициальный историк и человек, далекий и от поэзии и от профессиональной литературы вообще, бросить вызов своим стихотворным опусом самому А.С. Пушкину?

«А может быть, так надо. Может быть, именно в этом великая сермяжная правда», – прикрываясь известным литературным афоризмом, мог бы ответить я всем, кто стал бы задавать мне подобные вопросы, напоминая при этом, что ярлык нестатусного историка (точнее – историографа) А.С. Пушкин носил в 1830-х годах вплоть до конца своей жизни с неменьшим достоинством, чем сейчас ношу его я[1].

Что касается моего литературного «вызова» Пушкину, то очевидно, что подобные «вызовы» никому и никогда не запрещались. Я думаю, что не будь подобных «вызовов» – не было бы ни «золотого», ни «серебряного» периодов в истории русской литературы. Лично для меня любое соревнование (соревнование не социалистическое, а интеллектуальное) представляется полезным всегда, были бы только для него хоть малейшие предпосылки и условия. Если вы считаете, что соревнование с

Пушкиным в области стихосложения заранее обречено на неудачу и потому невозможно, то я вижу в таком психологическом настрое лишь особенности вашей ментальности, воспитания и образования. Быть может, вы и правы… Но попробуйте! Рискните! Возьмитесь, как говорят литераторы, «за перо». И кто знает, что может у вас получиться, особенно тогда, когда обнаружатся признаки пусть самобытного, но таланта в вашей, безусловно, неординарной персоне.

Я, впрочем, не могу отрицать (и охотно признаю), что литературное произведение, опубликованное мной, выглядит необычно и даже загадочно: то ли мистификация, то ли пародия, то ли стилизованный плагиат… И чтобы раз и навсегда избавиться от домыслов и спекуляций со стороны различных «знатоков», «экспертов» и прочих ученых мужей, обитающих в области литературоведения, я решил подробно, не боясь деталей, описать основные этапы выработки творческой концепции этого произведения – от зарождения замысла до конкретизации окончательного плана. В своем описании я постараюсь быть вполне откровенным с читателями, и потому прошу рассматривать эту «объяснительную записку» как объективную и достоверную (хотя и мемуарную по сути) разновидность литературного творчества.

Как зародилась идея этого произведения и почему я решил «переписать» знакомый с юношеских лет сюжет пушкинского «Евгения Онегина»? Вот те вопросы, на которые необходимо прежде всего дать объективные ответы. Никакого «творческого озарения» – увы! – не было, и события, о которых я начинаю рассказ, затянулись надолго почти на два десятилетия. Исходным рубежом этих событий можно считать мою случайную книжную находку в 1994 г. (Позднее я часто благодарил судьбу за этот неожиданный подарок и сравнивал свои восторги от обладания найденным «манускриптом» с теми переживаниями, которые, вероятно, испытал екатерининский вельможа-библиофил граф А.И. Мусин-Пушкин, обнаруживший среди книг одной из монастырских библиотек древнерусский сборник с текстом «Слова о полку Игореве». Хотя такое сравнение в историческом контексте очень условно, оно приятно мне до сих пор.) Итак, все началось осенью 1994 г., когда в одном из московских двориков среди груды выброшенных ненужных вещей, мусора, книг, бумаг и тряпья я обнаружил небольшую, скрепленную при помощи скоросшивателя стопку листов с бледным машинописным текстом. По форме и выделке это был типичный самиздат. На первом помятом листе, заменяющем собой обложку, от руки было выведено: «Евгений Онегин – 2». Фамилия и инициалы автора отсутствовали. Внизу была проставлена рукописная дата – 1994 г. Бегло просмотрев содержание найденных листов, я действительно обнаружил в них стихи.

Необычной могла бы показаться такая находка, но ведь и время то было необычное. Перестройка советского общества, начатая М.С. Горбачевым и его политическими сторонниками, только что завершилась полным, хотя и довольно неожиданным, развалом СССР, и страна вступала в новый, почти совершенно незнакомый ей период «капиталистического» (вроде бы) развития. Еврейское население СССР, настрадавшееся за годы советской власти от длительных антисемитских кампаний, массово устремилось за границу, преимущественно в Израиль. А так как увезти с собой «за кордон» все нажитое здесь десятилетиями добро было практически невозможно, то беглецы, отъезжая, оставляли многочисленные развалы барахла, в том числе и официально запрещенный ранее самиздат, то есть самодельную бесцензурную литературу советской эпохи. Хотя цензура в России в начале 1990-х гг. действительно была отменена, однако я был уверен в том, что стремление «тащить и не пущать» в нашем обществе проявится в дальнейшем еще не раз (и не ошибся в этом предположении), а потому полагал, что время самиздата отнюдь не миновало.

Вернусь, однако, к найденной мной тетрадке со стихами. Анонимный автор, которому она принадлежала, был, скорее всего, молодым начинающим поэтом, пытавшимся овладеть литературным мастерством при помощи приемов подражания классическим образцам. Поэтическая фактура найденного опуса не произвела на меня серьезного впечатления: автор, используя ритм и размер онегинской строфы, писал туго и довольно невразумительно, как и любой ученик-подражатель. Однако сюжет этого ученического «романа в стихах» показался мне достойным большего внимания. Как и у Пушкина, в центре повествования автора находились взаимоотношения четырех действующих лиц – двух мужчин (молодых москвичей – Евгения Онегина и Владимира Ленского) и двух женщин (жены Владимира Ленского – Ольги и ее кузины – Татьяны Лариной). Как и у Пушкина, взаимоотношения этих персонажей строились на основе любовных коллизий, но центральной была интрига, развивающаяся между Онегиным и Ольгой. Фигуры Ленского и особенно Татьяны воспринимались почти как второстепенно-периферийные. Так выглядела, кратко говоря, основная сюжетная линия анонимного поэтического произведения. Я, впрочем, довольно скоро забыл и об этой сюжетной линии, да и о найденной тетрадке со стихами. «Голые» девяностые, как и последовавшие за ними безликие «нулевые» годы, согласитесь, были не самым благоприятным временем для занятия литературой и изучения анонимных стихотворных произведений. Жизнь непрерывно подсовывала массу более неотложных и меркантильных проблем. Только о своих мытарствах в загадочной сфере московского жилищно-коммунального хозяйства я мог бы поведать заинтересованному читателю немало и удивительного, и поучительного. Именно бытовые проблемы превращались в те годы в проблемы чуть ли не глобально-эпического масштаба. Поэтому забвение моей стихотворной находки продолжалось более пятнадцати лет.

О существовании тетрадки со стихами анонимного автора я вспомнил лишь осенью 2009 г. в обстановке своей возросшей политической активности. К тому времени я успел вступить в Российскую объединенную демократическую партию (РОДП) «Яблоко» и в качестве активиста ее московской организации собирал подписи, необходимые для выдвижения кандидатов партии в Московскую городскую думу.