У входа в игровую комнату их встретила молодая симпатичная девушка-аниматор с очень приветливой улыбкой. Она представилась Еленой, сосредоточив все свое внимание на дочери Лизы, как будто не замечая ни ее маму, ни Виктора. Познакомившись со Светой, которая, к удивлению матери, легко пошла на контакт, Лена пригласила ребенка к столу, за которым, к этому времени, уже сидело несколько детишек приблизительно того же, что и Света возраста, что называется: плюс-минус. На столе были разложены чистые листы бумаги формата А-3, карандаши, фломастеры и еще что-то. Лиза вдруг, может быть даже впервые в жизни, почувствовала себя лишней на этом празднике детской жизни. В такой нестандартной для нее ситуации ей не оставалось ничего, кроме как принять предложение Виктора наблюдать за дочерью, расположившись в креслах на террасе его номера.

Все происходящее на детской игровой площадке с террасы превосходно просматривалось, и, как оказалось впоследствии, не только с террасы, но из самого номера тоже. Виктор оставил ее ненадолго, удалившись в свой номер через затемненные стеклянные террасные двери.

Лиза, провожая уходящего мужчину взглядом, искренне поразилась тому, что через стеклянные, а значит, по определению, прозрачные стены номера Виктора ничего не было видно, даже его силуэта, когда он задвинул эти стеклянные панели за собой. Когда Виктор проходил сквозь них, она успела заметить стол, типа журнального, на котором были разбросаны какие-то бумаги, расположенные около стола легкие кресла. Ничего этого не было видно, как только он закрыл за собой двери. Увиденное настолько поразило Лизу, что она подошла вплотную к двери и присмотрелась. Ничего! Она приложила к лицу руки, как бы предохраняя взгляд от попадания солнечных лучей, надеясь, что это позволит ей, все-таки разглядеть что-нибудь внутри. Ничего! Может быть, она предприняла бы еще что-нибудь в этом же роде, что бы удостовериться в абсолютной непрозрачности стеклянных стен номера снаружи, но, вдруг, отчетливо осознала, насколько смешно она выглядит, если стекла прозрачны изнутри. Она, как будто посмотрела на себя с противоположной стороны, прижимающуюся вплотную к стеклу, с расплющенным от соприкосновения со стеклом носом и деревенской гримасой удивления на лице.

– Стыдно – подумала Лиза, и вдруг, прислушавшись к собственным ощущениям, осознала, что нет. Не стыдно. Просто смешно, ужасно смешно. Почему ей не стыдно? Совершенно непонятно. Должно быть стыдно! Обязательно должно! … Но не стыдно!

Она вернулась на кресло террасы и продолжила наблюдать за дочуркой, которая, в этот момент, как и все остальные детишки, что-то рисовала.

Виктор вернулся довольно скоро, переодевшись в голубую майку, которая подчеркивала чистоту цвета его небесно-голубых глаз, и короткие шорты, на тон или два темнее майки.

По выражению его лица Лиза попыталась понять, видел ли он ее недавние смехотворные телодвижения, но безуспешно. Либо он их, действительно, не видел, либо умело скрывал, что видел.

И снова Лиза удивилась сама себе, что ей это не так уж и важно.

Какое-то время они сидели в тени, создаваемой, отчасти, декоративным кустарником справа от них, отчасти, расположенной чуть поодаль, пальмой и беседовали.

Теперь говорила, в большей степени она. Лиза рассказала Виктору, как давно она мечтала оказаться в Египте, как отказывала себе в покупках, как тщательно выбирала отель. Виктор продемонстрировал редко встречающееся в людях умение слушать, чем заслужил еще большее расположение Лизы. Поэтому, когда вскоре солнце переместилось настолько, что, ни пальма, ни кустарник не могли обеспечить тени, и Виктор предложил переместиться в его номер, откуда, с одной стороны, детская комната просматривалась ни чуть не хуже, чем с террасы, а, с другой стороны, было гораздо комфортней, это не вызвало у Лизы возражений.

Когда они вошли в номер и разместились в креслах у журнального столика, напротив друг друга, Лиза уже знала, что снаружи номер не просматривается никак, а теперь убедилась в правильности своего предположения, что изнутри стены номера Виктора практически прозрачны, хоть и приглушают солнечный свет приблизительно как солнцезащитные очки.

Виктор еще раз на короткое время оставил ее в одиночестве, выйдя вновь на террасу, чтобы сделать какой-то звонок. Этого времени Лизе хватило, что бы осмотреть номер Виктора, который кроме диковинных, прозрачных изнутри и непрозрачных снаружи стен, был, в общем-то, достаточно обыкновенным: двуспальная кровать, трюмо с тумбочками по его разные стороны и стол с двумя креслами, на которых они с Виктором и расположились.

Внимание Лизы привлекла лишь лежавшая на столе открытая папка с акварельными листами, изрисованными карандашными портретами разных людей. Поэтому, когда Виктор вернулся с террасы в комнату, она спросила.

– Виктор, что означают эти рисунки на Вашем столе? Вы художник? Я почему-то не могу в это поверить, хотя абсолютно убеждена, что все эти рисунки рисовали именно Вы.– Лиза с удивлением посмотрела на Виктора.

– Вы абсолютно правы, Лиза, я не художник. Я рассматриваю рисование, как тренировку для мозга. Я рисую потому, что считаю, что для сохранения относительной свежести ума, тренировать мозг также необходимо, как тренировать тело для противодействия его дряхлению. К сожалению, в моем возрасте, актуальность подобных тренировок с каждым годом только возрастает. Не понимать этого, значит сдаться. А я сдаваться пока не собираюсь. – Проговорил Виктор, и явно не желая продолжать эту тему, закончил ее вопросом.

– Вам не показался какой-нибудь из этих портретов знакомым?

Такой вопрос искренне удивил Лизу. Откуда вообще может оказаться в его рисунках портрет знакомого ей человека, когда они сами едва знакомы? Фраза «едва знакомы», как-то непонятно кольнула ее. И почти моментально она поняла почему. Они действительно были знакомы чуть больше часа, если не принимать в расчет мимолетную утреннюю встречу, а она уже сидит в его номере и рассматривает его рисунки. Но, что самое ужасное, даже осознав какую-то нереальность происходящего, она все равно не испытала желания немедленно встать и уйти.

Виктор не дал ей времени полностью разобраться в своих ощущениях, потому что продолжил.

– Посмотрите сюда. Не узнаете? – он протянул Лизе листок, на котором было карандашом выполнено три портрета, по-видимому одного и того же человека. В центре листа человек был изображен с лукавой улыбкой в позе, очень похожей на образ Василия Теркина на картине, которую Лиза не раз видела в городском доме офицеров. Полотно (кажется, оно называлось «Отдых после боя») было огромным и занимало собой всю стену между пролетами широкой и невероятно торжественной мраморной лестницы. Каждый раз, пробегая мимо него в зрительный зал, который по случаю проведения дискотек переоборудовался под танцпол, Лиза поражалась диссонансу сюжета картины с тем, что происходило вокруг.

– А ведь это один из участников Вашего утрешнего перфоманса ужасов, товарищ пострадавшего. – Ориентируясь по взгляду женщины, принялся комментировать Веденеев. – Тот орал, как бык зареченский, потому, что наступил на морского ежа.

– Нам морского ежа? – Женщина посмотрела на Виктора преисполненными удивления глазами. – Это опасно? – Она перевела взгляд на дочь, безмятежно развлекавшуюся в компании новых приятелей.

– Да, на ежа. – Подтвердил Веденеев. – Боль от такого укола, действительно, очень сильная, но проходит быстро и практически бесследно. Я сам однажды ее испытал на себе, правда, не здесь, а в Таиланде, на острове обезьян.

– На острове обезьян? – Вновь переспросила Лиза.

– Да. Недалеко от Паттайя в море есть такой островок небольшой. Там живет стая мартышек….

Виктор принялся живописать женщине проделки мартышек и то, как наступил на ежа. По мере развития сюжета Веденеев, воспользовавшись правом авторского вымысла, нещадно привирал. Он приукрасил свое повествование о мартышках отрытыми в памяти цирковыми трюками. Лиза, слушая, охотно откликалась смехом на каждую небылицу, подстегивая сочинительские возможности Виктора к придумыванию новых эпизодов.