В первый момент она испугалась, но потом взяла себя в руки. Она увидела его лицо и поняла, что надо быть естественной и непринужденной, чтобы попытаться все скрыть.

– А ты что так рано? – спросила она, сделав невинные глаза.

Он не ответил, только подошел ближе к постели.

– А я вот решила прилечь, знаешь, у меня что-то так страшно разболелась голова.

Он, не говоря ни слова, сорвал с нее покрывало. Простыня под ним была вся смятая. Кровь бросилась ему в голову.

– Я вижу, тебе очень не здоровилось, – мрачно сказал он. – У тебя был припадок или лихорадка? А? Что тебя так возило по этой постели? Или кто?

Он угрожающе навис над нею. Одна его рука упиралась в спинку кровати, другая лежала рядом с ней на смятой постели. Мэри испуганно сжалась.

– Ты что, Пьер… Ты что, я была одна. Клянусь тебе. Клянусь!

– Так, значит, ты принимаешь здесь мужчин, пока я работаю? И много их у тебя? Одного я только что встретил на улице. Это был он? Он только что вышел из моей спальни, ведь так? Говори!

Он вырвал из ее руки яблоко, которое она судорожно сжимала, и швырнул его об стену. Мимолетное касание ее руки привело его в бешенство. Мысль о том, что эта рука только что ласкала здесь другого мужчину, была невыносимой. Горькая обида и отчаяние захлестнули его. Он сжал зубы, ему захотелось ей сделать во сто крат больнее того, что он испытывал сейчас сам. Он схватил ее за руки и принялся трясти ее, как куклу.

– Пьер!.. Пьер!.. Я не виновата!..

И тогда он руками впился ей в горло. Он давил его так, насколько хватало ярости и сил. Она отбивалась, хрипела, раздирала ногтями его лицо, но он не придавал этому значения: одно лишь желание рассчитаться с нею полностью завладело им. Он не знал, хотел ли он ее убить или только заставить страдать, он ничего не помнил и не видел кроме этой смятой постели и ее полуголого тела в ней.

Она затихла и он понял, что она мертва. Тогда он отпустил ее и вышел из комнаты.

– Так вы застали вашу жену с другим мужчиной? – спросил его худой, заросший щетиной инспектор после того, как его дом наполнился полицией.

Он покачал головой.

– Ну тогда с чего вы взяли, что была измена?

– В этой комнате многое указывает на это, – устало ответил он.

Тогда он еще не знал, сколько раз ему придется отвечать на этот вопрос.

– Что, например? – поинтересовался инспектор.

– Что? – растерянно спросил Пьер, вытаскивая из кармана пальто сигареты. – Смятая постель, ее вид. Она была практически голая.

– Этого мало. Может, вашей жене не здоровилось и она прилегла. Ну а голая, так и что с того. У вас хорошее отопление. Вот если бы вы застали ее с другим мужчиной…

– Я встретил его на улице, – сказал он после недолгого раздумья.

Инспектор удивился.

– Мужчину? Вы с ним знакомы?

– Нет.

– Ваша жена с ним знакома?

– Возможно. Я почти уверен в этом.

– Как вы это поняли? Вы увидели у него какую-то вещь вашей жены?

– Нет.

– Тогда как? – инспектор терял терпение.

– Я это почувствовал.

– Ну, это… слишком неопределенно.

Инспектор помолчал, рассматривая смятую постель. Тело Мэри уже увезли к тому времени.

– И еще один вопрос. У вас были разногласия с вашей женой?

– Нет, – ответил Пьер.

Инспектор только скривился в усмешке.

Жалел ли он о том, что сделал? Об этом его спрашивали на суде, да и сам он себя спрашивал об этом в разное время. Нет, скорее, он не жалел. Он понимал, что не мог бы поступить иначе в той ситуации. Ее измену он простить бы не смог. Она была для него больше, чем жена, она была частью его самого, и он всегда считал, что ей он может доверять. Никогда он не ставил под сомнение ее верность и честность с ним. Это было само собой разумеющимися вещами, как воздух и вода, о которых даже особенно-то и не задумываешься, они есть, без них нельзя, и это непреложная истина. Поэтому ее измена, а она была для него, практически, доказанным фактом, была несовместима с жизнью. С ее жизнью. Он не смог бы просто так выйти из спальни, узнав о таком, в их случае это было невозможно.

Однако суд не признал факта измены и лишил его смягчающих обстоятельств. Ни на теле Мэри, ни в нем не нашли следов недавнего присутствия мужчины. Это могло означать, что он обвинял ее зря. И это было главным мучением для его совести. Получалось, что своей совести он не мог сказать: молчи, она подлая изменница! Совесть говорила на это: нет доказательств, может, она и не виновата, по крайней мере, ты не знаешь этого наверняка, ты не застал соперника в своей постели, а раз так, то это только твои домыслы.

После этого он оказался в Долгово. И здесь он будет жить теперь до тех пор, пока не получит открытку. Если получит.

Господин Пьер тяжело вздохнул и поднялся из-за стола. Он ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки и открыл окно. Ему не хватало воздуха. За окном стояла темнота, только фонарь освещал часть площади. Он решил выкурить сигарету и вернулся к столу за ней. И в это время раздался страшный грохот. Огромный камень с улицы ударился об стену и упал на пол. Мэр замер от неожиданности. Он растерянно созерцал эту странную картину. Грязный булыжник на полу его кабинета выглядел устрашающе. Он ждал, что будут и другие. Но стояла тишина. И тогда он погасил лампу и осторожно закрыл окно. Этот вечер ему предстояло провести в тревоге и размышлениях отнюдь не о своей печальной истории. Теперь он понимал, что недовольство толпы может принимать разные формы.

Хмурые Ада и Лиза молча сидели за столом. Утреннее солнце едва пробивалось сквозь единственное мутное оконце, скупо освещая темную комнату с разбросанными ломаными игрушками и старым тряпьем. Лиза неохотно ковыряла вилкой вареную капусту. Ада с раздражением смотрела на дочь, которая своим упрямством то и дело выводила ее из себя. Каждый новый день был похож на предыдущий и начинался он одинаково: с плача Лизы и криков Ады, пытавшейся поднять дочь с постели.

– Я не пойду… Я не хочу, – хныкала Лиза, натягивая на себя одеяло.

– Не хочет она! – кричала Ада. – А что ты есть будешь? Кто тебя кормить станет? Думаешь, ты самая умная? Не пойдет она… Вставай сейчас же! Кому я сказала? Ты слышишь меня?

Но Лиза всё ныла и ныла. Ада потеряла терпение и накинулась на дочь. Не помня себя от бешенства, она с силой схватила дочь за руки, стараясь стащить с постели, и тут ее пронзил взгляд Лизы, полный беспомощности и страха. Она отпустила ее и направилась к выходу.

– Чтобы сейчас же была за столом, – бросила она дочери, не оборачиваясь.

Сейчас, сидя вместе за одним столом, мать и дочь украдкой бросали друг на друга испытывающие взгляды. Ада старалась определить настроение дочери и понять, будет ли продолжение бунта, Лиза – насколько агрессивно настроена мать.

– Сегодня мы пойдем к мэрии, – примирительно сказала Ада.

– Оттуда гонит охрана, – отозвалась Лиза.

– Однако это лучшее место. Там всегда подают. Ну ладно, ешь.

– У тебя есть яблочко?

Ада нерешительно посмотрела на дочь, раздумывая, стоит ли так баловать Лизу, но потом вспоминала свою вспышку ярости и решила дать лакомство, чтобы примириться с малышкой. Лиза, хотя и была девочкой всего лишь шести лет от роду, она могла и заупрямиться, как ослик, и тогда ее невозможно было сдвинуть с места. Только, если убить. Ада это знала и иногда держала свою ярость в узде. Но не сегодня. Вот и приходится теперь платить.

Лизино лицо просияло, когда мать принесла ей из кухни яблоко. Оно было сморщенное и зеленое, но она с восторгом откусила кусочек и крепко зажмурилась от терпкого с кислинкой сока.

– Мама, не кричи больше на меня.

Кровь бросилась в лицо Ады и она замерла от неожиданности.

– Я всегда буду вставать с постели, когда ты попросишь. Ты только попроси. Ладно?

– Ладно, – выдавила из себя Ада.

Они молчали, пока Лиза ела свое яблоко.

– Ну, идем одеваться, – сказала Ада и протянула руку дочери.      Та взглянула на мать и крепко ухватилась за ее руку.