Покинув сквер, Кранцев вышел на Зубовскую площадь, недалеко от родного института, и долго шагал по шумному и задымленному Садовому кольцу в сторону от Крымского моста. Увидев афишу на площади Восстания, он неожиданно решил пойти в кино, размещавшееся в здешней высотке. Через полчаса в темном зале он уже полусознательно следил за грустными перипетиями французского фильма «Двое в городе» с Делоном и Габеном в главных ролях. Действие картины происходило в Марселе. Счастливое знамение или простое совпадение? Впервые появилось ощущение, что заветная дорога на Запад вроде бы наконец открылась. Главное теперь – не совершить новых ошибок в предстартовый момент.

Накануне отъезда, пока еще не рассеялась угроза репрессий за «аморальный» перевод, предстояло выказать особое рвение в труде на благо родины своим начальникам и партийным боссам, которые в любой момент могли отменить назначение во Францию. То есть надо было хамелеонить по отношению к режиму, все более утомительному для души и мозгов. И Кранцев с удвоенной энергией взялся за ИБД – имитацию бурной деятельности – самый распространенный в СССР тип поведения на службе и в обществе – «самом справедливом на земле».

В Париж добрались к вечеру. Смеркалось, но фонари еще не зажглись. Это не мешало сразу уловить великолепие города-светоча. «Вот мы и в Парижске», – радостно гудело сердце. В посольстве Кранцева никто не ждал: то ли телеграмма из Москвы не пришла, то ли сообщение о переводе залежалось в папке у местного кадровика, убывшего в отпуск, и он не успел доложить о ней начальству – подумаешь, какое важное событие во франко-советских отношениях. Тем не менее щеголеватый и худощавый посланник Флавицкий любезно принял вновь прибывшего и разглядывал его вполне дружелюбно, хотя и с недоумением, поверх своих очков в позолоченной оправе. В данный момент он обеспечивал временное руководство посольством в промежутке между отъездом монументального Беловенко и приездом знаменитого Голубцова и, видимо, полагал, что появление посланца из Марселя – это какая-то задумка или интрига нового посла, и поэтому ломал голову, как правильнее поступить. А поскольку все-таки Кранцев был свой, мидовский, профессиональное сознание Флавицкого взяло верх, и он распорядился, чтобы административная служба срочно занялась командированным. Что означало разместить его пока в служебной двухкомнатной обшарпанной квартире на площади Сен-Клу, в нескольких минутах езды на автобусе от посольства. Сомлевший от счастья и усталости Кранцев, почти не раздеваясь, завалился на широкую кровать и заснул сном праведника до начала следующего утра.

С рассветом глаза открылись сами. Чтобы получить горячую воду в передовой Франции, надо было включить бойлер на кухне. Эдакую старомодную машину на газе, которая откликнулась дурным голосом изгоняемого дьявола, а потом заревела, как два мотоцикла. На звук тотчас же откликнулся звонок входной двери, и когда удивленный Кранцев ее открыл, то столкнулся нос к носу с маленькой, но достаточно злобной дамочкой неопределенного возраста, которая определенно и без обиняков потребовала: «Выключите немедленно ваш мотор!» Чтобы не начинать войну с французами, обогреватель пришлось выключить, а значит, умыться и побриться холодной водой. В полутьме незнакомой кухни Кранцев доел надкушенную накануне грушу вместо завтрака, вышел на площадь Сен-Клу и пристроился за столиком в кафе «Три снаряда», чтобы съесть круассан и выпить свой первый парижский кофе. Не будучи склонным верить в светлое будущее, он вполне довольствовался безоблачным и приятным настоящим, то есть, смакуя отменный кофе, впитывал грудью и порами пьянящий воздух французской столицы, пребывая в благостном расположении духа, наподобие своего любимого литературного героя – медвежонка Винни. В этом городе, полном соблазнов, самое главное было сохранять спокойствие, не суетиться, держась подальше от КГБ и ДСТ, вместе взятых, и в стороне от всех политических партий мира, особенно от левых. «В общем, первое утро в Париже вполне удалось», – подумал он, садясь в автобус, чтобы ехать в посольство. Но уже на следующей остановке выскочил, чтобы пройти пешком бульвары Мюра и Ланн до Бункера и заодно собраться с мыслями.

Парижские бульвары – это особый мир, не столько потому, что они воспеты Монтаном, а потому, что эта неотъемлемая часть истинного Парижа дышит особой свободой и поэтому наполняет сердце неким спонтанным восторгом. Тысячи советских граждан мечтали прошвырнуться по парижским бульварам, но только несколько сотен из них могли осуществить это въявь, и в том числе он, Артем Кранцев, меряющий бульвар Мюра своими собственными ногами.

Между тем сообщение о его переводе, после небольшой заминки, пришло-таки из отдела кадров МИДа. Дело в том, что в списке кандидатов на выезд во Францую в родном МИДе имя Кранцева не значилось – у кадровиков были на этот счет свои планы. Но к тому времени бывший посол во Франции, всемогущий товарищ Беловенко, занял пост заведующего зарубежным отделом ЦК, то есть прямого куратора выездных мидовских кадров. И по просьбе Кранцева его дружок Стас Хлебников из секретариата замминистра запросил помощника Беловенко о дальнейшей судьбе своего марсельского дружбана. И надо же, Большой Начальник подтвердил свое решение о переводе Кранцева из Марселя в Париж во имя воссоединения молодой семьи. Говорят, что дружба длится всю жизнь, на самом же деле она замечательно срабатывает в молодости, а потом постепенно выдыхается…

Посланник Флавицкий принял Кранцева уже почти как родного и сразу же сообщил, что тот определен в группу культуры и будет трудиться на ниве распространения русского языка и отечественного кино во Франции. Потому что сотрудник, который занимался всеми этими вопросами, «должен был срочно вернуться на родину». Одновременно Кранцев узнал, что его семья вскоре прибудет в Париж. В общем, вроде бы можно было облегченно вздохнуть.

– Привет, братан! – первое, что услышал Кранцев в полутемном коридоре служебной зоны посольства. Конечно, этот бодрый голос он сразу узнал. Загорелое лицо яхтсмена, ясный взор, не допускающий сомнений. Жора, он же Георгий Тарасюк, старший товарищ по институту. Когда-то они делили с ним комнату в общежитии, без устали бегали на лыжах, пренебрегали женским обществом как бесполезным и даже вредным для мужской дружбы, так что кое-кто их даже держал за голубых. Жора был стойким борцом за крепкую дружбу между советским и французским народами и за лучшую жизнь в личном плане, т. е. желательно без выезда из Франции. Это была уже его вторая командировка в Париж. Парень из провинции, как и Кранцев, он умудрился еще в институте прочно войти во французскую обойму, в которой доминировали блатные дети высоких лиц. Этому в немалой степени способствовала активная позиция Жоры в партийной организации. Ну и, конечно, помогало его реноме рабочей лошадки и мастера «внутренней дипломатии» – кто-то в посольстве ведь должен был и делом заниматься, а не только шопингом и при этом не раздражать других.

В общем, Кранцев и Тарасюк ощущали некоторое родство душ. В тот же вечер старший товарищ галантно пригласил новичка отведать устриц с белым вином. Сидели в простом пивбаре на Монпарнасе. На зарплату советских дипломатов в Париже особо не разгуляешься, поэтому ограничились дюжиной моллюсков и бутылкой дешевого Сансерра, главное – поболтать о Москве, институте, общем прошлом. Родство душ закрепили, тайком разлив под полой, как водится у русских, четвертинку водки. Разговор пошел легче и откровеннее о радостях жизни в Париже – к чему лицемерить – и о скрытых подводных камнях жизни в совпосольстве.

– То, что французы называют Бункером, – понизив голос, вещал Жора, – на самом деле даже не улей, а осиное гнездо, здесь ухо тебе надо держать востро, блатники недолюбливают рабочих лошадок, мол, карьеристы, а лошадок тошнит от блатников, мол, ловко устроились, паши за них, но главное – за теми и другими следит зоркий глаз «соседей», не дай бог оступиться или ошибиться – в поведении, в выборе «товарищей», в установлении связей с французами. Короче, дремать не надо, а то ужалят. Надо бдеть, бдеть и бдеть, чтобы избежать ловушек. В культурной службе традиционно много «соседей», и последний по времени, Олег Капустин, отправлен на родину без шума по просьбе французов, поэтому сменщика они будут пристально изучать и, возможно, испытывать на прочность.