«В общем, повторяется марсельская история», – грустно подумал Кранцев, вздохнул, но ничего не сказал товарищу.

– В конечном счете бояться французской контрразведки не стоит, – продолжал Тарасюк, – они со временем во всем разберутся, ху есть кто. А вот среди наших найдутся те, кто решит, что безродный Кранцев «не по праву занял их место в Париже».

Короче, выходило так, что парижский пирог не так уж сладок, как казалось издалека. «Ничего, прорвемся!» – решил про себя Артем, поднимая бокал непонятно за кого и рассматривая через плечо собседника «настоящий Париж» за окном.

Приблудный, Кранцев все же не был чужаком в совпосольстве. Кроме небольшого рабочего кабинета на втором этаже он получил право на обладание малюсенькой двухкомнатной квартирой в жилой части Бункера, на четвертом этаже, и скромным, но приличным «пежо» для разъездов по служебной надобности, то есть в личное пользование. Номера резвой беленькой машинки, как и в Марселе, начинались с числа 115, однозначно определяя ее «советскую» принадлежность. Но буквы СД как бы обещали владельцу дипломатическую неприкосновенность. Для выезда за пределы Парижа дальше 40 км советские дипломаты в те незабвенные времена были обязаны подавать в полицию заявку с обозначением маршрута, за соблюдением которого соответствующие французские службы строго следили. Делалось это на основе взаимности, так как в Москве западных дипломатов контролировали еще жестче. Но на первых порах Кранцеву и 40 км казались избытком, тут бы с Парижем разобраться, окунуться в каждый квартал жизни не хватит.

Конечно, дипломатические номера ни в коей степени не предохраняли от неизбежности: любого и каждого советского дипломата рядовые и официальные французы априори считали шпионом, засланцем или агентом влияния, то есть благоверным служителем тоталитарного советского режима и, значит, врагом свободолюбивой и демоктратической Франции. Шансов доказать обратное не было никаких, кроме публичного оглашения инакомыслия или измены того или иного лица. Поэтому автономера, начинающиеся числом 115, с симпатией могли быть встречены только на улице Буассьер, где располагалось общество дружбы Франция – СССР или на площади героя-полковника Фабьена, где размещалась штаб-квартира ФКП. Маленькие чертики, появившиеся еще в Марселе, корябали душу Кранцеву, хотя и не были способны испортить его отныне прекрасное ощущение просто от пребывания в Париже. Qui vivra, verra!? Поживем – увидим.

Прошли три долгих недели до момента, когда на Северном вокзале любящий папа наконец смог обнять свою драгоценную Аннушку вместе с мамой Светой. Багажа у прибывших было немного – все необходимое предстояло приобрести по парижским меркам. Весенним мартовским днем термометр в Париже показывал +8, а в Москве в день отъезда было –8, поэтому настроенние и у девочек сразу задалось весеннее. Аннушка улыбалась во весь рот, осматривая незнакомый город, Светлана улыбалась более томно, осознавая суть происходящего и нежно поглядывая на мужа. Основные вопросы решены: они будут жить вместе в Париже, дочка продолжит учебу в «советской» школе при посольстве (спасибо дяденьке Беловенко), мама будет совершенствовать французский в музеях и в магазинах, готовить обеды и наслаждаться жизнью. Аннушка была рада видеть папу ничуть не меньше, чем блестящий никелем велосипед, ожидавший ее в углу комнаты. Ее большие, как у мамы, глаза блестели ярче велосипеда.

Ознакомительная прогулка с семьей по Бункеру впечатлила всех троих. Как в волшебном ящике, здесь одно за другим открывались служебные и представительские помещения, огромный концертный зал и еще один приватный, школа на добрую сотню учеников, медпункт, включая кабинет гинеколога, спортзал, магазин, бухгалтерия и множество разных подсобок и потаенных комнат неизвестного назначения. Похоже на океанский лайнер международного класса. Полная автаркия с вертолетной площадкой на крыше. Ко всему этому надо было добавить партком, скрывавшийся под именем «профком», для сплочения рядов бойцов передовой дипломатического фронта и формального наблюдения за моральным обликом «поголовья», как то пьянки и разврат. Неформальное наблюдение обеспечивала когорта фантоматических, т. е. неизвестных миру, но угадываемых сотрудников, коим в обязанность вменялось предупреждать случаи перебежки или, по-иностранному, дефекции. Этим же сотрудникам поставлялось долгом давать анонимную оценку личности и поведения того или иного дипломата, что по возвращении на родину могло обернуться некоторыми сюрпризами в отделе кадров. Но до этого момента Кранцеву было еще далеко. Пока же предстояло бежать вперед, не сбавляя темпа, преодолевая мелкие препятствия и превратности погоды.

Первые тучки появились на небе, когда Светлане предложили занять место секретаря посланника в связи со срочным отъездом мужа действующей секретарши. Работа на полдня за какие-то копейки все равно была подарком, потому что валютных копеек у советских людей за границей набегало не густо, за временные рабочие места в посольстве шла борьба, и Света подоспела кстати со своими двумя языками, французским и английским, и дипломом МГИМО. Но на это место, как выяснилось, метила жена Тарасюка, довольно нахрапистая дама с дипломом строителя и, соответственно, корявым французским. Были и другие претендентки. Одна из них, жена сына министра рыбного хозяйства, трудиться за копейки не захотела, но в коридорных разговорах обронила: мол, эта, без роду-племени, едва приехала, а уже на валюту села… «Старший брат» Тарасюк теперь сворачивал улыбку на лице при встрече с Кранцевым и смотрел волком.

Еще неприятнее поглядывал на Кранцева его непосредственный начальник, советник по культуре Дремов. Сам он, через жену, приходился родственником большому, ну очень большому начальнику в КГБ, почему и оказался в Париже, где держал себя на редкость высокомерно. Глупый фанфарон. Особое неудовольствие у него вызвал тот факт, что его подчиненый Кранцев, только прибывший в посольство, посмел не разделить его предложение осудить недостойное поведение двух известных советских писателей, находившихся в Париже по приглашению своих французских собратьев по перу. До начала горбачевской перестройки оставались считаные месяцы, застой находился в своем апогее – еще не забыли Андропова и только что похоронили Черненко. Но писатели как бы предчувствовали дыхание свободы и высказывались о делах в родной стране без оглядки на власти и тем более на посольство. К этому моменту посол Евгений Голубцов уже прибыл в Париж и по тому, как просто и внимательно он прошел по коридорам посольства, знакомясь с персоналом, стало ясно, что это руководитель нового типа, с «человеческим лицом». Дремов же то ли не понял этого, то ли, желая продолжать принципиальную (советскую) линию, как бы советуясь с подчиненными, изложил Кранцеву свой план шельмования писателей. Согласиться с ним означало попасть в глазах посла в общий отсек с идиотом Дремовым, и инстинкт самосохранения приказал Кранцеву отмежеваться, даже ценой начальственного гнева. Хитрый Дремов, однако, открыто своего недовольства не показал, записку о писателях послу направлять не стал, но обиду затаил.

Повод отомстить представился быстро. Посольство готовилось к подписанию очередного двустроннего соглашения о сотрудничестве в области кино, для чего из Москвы прибыл самолично глава Госкино, жирный кот, избалованный вниманием льстецов и подлиз всех мастей. Борец за чистоту советского киноискусства любил останавливаться в Париже в самом дорогом отеле «Георг Пятый» и столоваться в отборных гастрономических ресторанах за счет братской фирмы «Галактика», жившей в основном продажей популярных французских комедий и боевиков в СССР. «Галактика» была частью общей системы добывания средств для братской французской компартии. Верхушку системы занимала транснациональная компания «Агроэкс Интернасиональ» во главе с «красным» миллиардером Демаресом. Это через нее в голодные советские края поступали сливочное и растительное масло, сахар, мука и прочие нужные для здоровья продукты питания. Поэтому экспорт и импорт кинофильмов, турне Большого театра и ансамбля Моисеева, как и все остальные источники материальной поддержки французских коммунистов, находились под самым пристальным контролем руководства ЦК КПСС. Для этого в совпосольстве в Париже существовала специальная должность – первого секретаря по связям с французской компартией.