— Трудно. Он ничего не нарушил. Ни один человек не пострадал. А легкий ущерб имуществу — это административка…

— Придумай что-нибудь.

— Трудно…

— Офицер Роберт Тодд, за этот год ты выпил тридцать один литр виски, пятьдесят четыре раза воспользовался услугами заведения. Ваша контора нам должна. Мне вынести вопрос наверх?

— Вау, полегче, не кипятись. Видать, достал он тебя. Ладно, посмотрим, что можно сделать. Плесни-ка.

В рекреационном блоке прохладно. Бледная Рената сидит, привалившись к стене. На шее синие отпечатки. Когда я вхожу, она делает попытку встать и падает обратно, закашлявшись.

— Дерк, я сейчас… еще пять минут отдышусь и пойду дорабатывать.

— Отбой. На сегодня ты освобождена. Сейчас я отвезу тебя домой.

— Но смена…

— Смену закроем с оплатой. Я сказал. Одевайся, поехали.

Аэромобиль скользит в потоке по магистралям Пентахида, послушный автопилоту. Рената молчит, глядя в окно на проплывающие мимо древние стоэтажки. Молчу и я, держа ее за руку. На руке одно серебряное детское кольцо, обручального нет.

Настоящие биороботы дороги, как плазменные танки, поэтому у нас их всего три, для инспекций и особых случаев. Работают девушки, которых научили имитировать легкую угловатость движений андроидов и некоторые другие особенности. Отличить на непритязательный взгляд очень трудно. А платят у нас куда больше, чем где-либо еще.

Всё ради проклятых денег.

— Мне осталось четыре года, я рассчитаюсь за жилой бокс, — вдруг говорит она, когда мобиль начинает снижаться, — и тогда всё. Пойду по специальности, учителем. Всегда мечтала учить детей. Но зарплаты у них, сам знаешь.

Я соглашаюсь, что это хороший план. И добавляю:

— Наверное, если правильно учить, из них не будет вырастать такое…

У подъезда Рената говорит:

— Спасибо. Я не девочка, с кинсеаньеры работаю. Но сегодня это было что-то с чем-то. Ты очень вовремя подоспел. Как подумаю, что он еще придет… а ведь он обязательно придет…

— Нет, — обещаю я, — больше не придет. К нам — нет.

Она улыбается немного грустно. Потом спрашивает:

— Поднимешься?

Пока я подыскиваю слова для ответа, она с жаром продолжает:

— Просто хочется чего-то человеческого, понимаешь, после этих скотов. Мне ничего не надо. Никаких обязательств. Джавиер сегодня отпросился к другу. Только ты и я, на одну ночь?

Глажу Ренату по щеке, она пробует удержать мою ладонь, но у нее это не получается.

— Тебе нужно отдохнуть, — говорю я.

Она уходит в подъезд, не оглядываясь. Ее плечи вздрагивают.

Мне некомфортно. Но ей действительно следует восстановиться перед завтрашней сменой.

Ближе к утру «Галатея» закрывается, гаснет свет во всех помещениях. Я сижу в полумраке рекреационной зоны и думаю о многом. О возможностях и их отсутствии. Об уродах и людях. О безысходности и надежде.

Интенсивный мыслительный процесс потребляет слишком много энергии. Куда больше, чем даже беготня по коридорам с гравидубинкой наперевес.

Когда я констатирую у себя состояние усталости, то снимаю наконечники с указательного и среднего пальцев правой руки и вставляю их в розетку.

С уверенностью о новом клиенте Лерочка могла сказать только одно — член у него был что надо.

Об этом Лерочка могла говорить с полной уверенностью — уж чего-чего, а такого добра она за свою пока еще не слишком долгую, но весьма бурную жизнь уж повидала так повидала. Этот был белый, изящный, словно выточенный из мрамора, под стать самому клиенту — рослому блондину с очень, до прозрачности, светлой кожей. Неудивительно, что Лерочка на него запала.

«Люблю все белое», — шутила она порой. В облике блондина белизны было изрядно и помимо волос, и белизна эта была всех возможных оттенков: от пинг-понговой целлулоидности склер, подернутой нитяно-красной сеточкой капилляров, до благородной, оттенка слоновой кости, матовости аккуратно ухоженных ногтей.

Из-за зеркала, укрепленного над раковиной в процедурной, она завороженно наблюдала за тем, как его кулак, обхватив ствол, ходит по нему туда-сюда, словно поршень, и напряженная, похожая на шляпку диковинного гриба головка то скрывается в тугом кольце бледных пальцев, то появляется вновь, заглядывая прямо в Лерочкину душу чуть приоткрытым глазком уретры.

Чтобы не пропустить ни единой детали, Лерочка присела на корточки; лицо ее оказалось на одном уровне с пахом клиента. Если бы не разделявшее их стекло с однонаправленной прозрачностью, она могла бы, чуть подавшись вперед, легко коснуться губами разгоряченной мужской плоти или взять ее в рот — целиком, до гланд, до самого горла, как любила когда-то.

Выражение лица пациента было сосредоточенным. Из-под полуприкрытых век он следил за своими действиями в зеркале — мужики любят смотреть, как они дрочат, непроизвольно зажмуриваясь в самом конце. Тогда истекающая из тела страсть заставляет их лица, сделавшиеся по-детски открытыми и беззащитными, конвульсивно морщиться в такт ударам семени и на короткие секунды яркого мужского оргазма терять маски напускного, искусственного, ненастоящего. Те самые маски, которые каждый из нас, и мужчин, и женщин, носит большую часть суток, становясь самим собой лишь в мгновения истинной страсти, когда самые странные и страшные звери, живущие в душе у каждого, срываются с удерживающих их поводков.

У всех свои маленькие слабости. Кто-то самозабвенно мастурбирует в душе при живой жене и паре страстных любовниц, кто-то предпочитает общение с изящными мальчиками, будучи при этом примерным семьянином, заботливым отцом и столпом общественной морали, кто-то ложится под первого встречного в любом подходящем для этого закоулке, оставаясь при этом любящей женой.

Лерочка любила подглядывать.

Тайное это увлечение, столь невинное в детстве, когда проклевывающаяся, намечающаяся еще только сексуальность побуждает маленьких мужчин и женщин на необъяснимые самим себе поступки, и совершенно естественное в подростковую пору, несколько лет назад, когда после развода Лерочка устраивала свою растреклятую жизнь, удачно совпало с обязанностями, которые налагала на нее новая должность в только что открывшемся Центре Современной Биорепродукции.

***

Такая комната за зеркалом есть в каждой клинике, хоть сколько-то причастной к зачатию, деторождению и планированию семьи. Она скрывается за неприметной дверцей с маловразумительной табличкой, на которой значится «Техническое помещение» или «Только для медперсонала». За дверью короткий коридор, за поворотом которого небольшое затемненное помещение, в одной из стен его мягко светится приглушенным светом окно.

Зеркало.

Сексопатолог, скрытый за зеркалом, следит за парой, которая отрабатывает новый модуль поведения в спальне, раз за разом терпит фиаско, но не оставляет в силу весомых причин попыток наладить свою сексуальную жизнь; он делает пометки в блокноте и ведет запись очередного видео для своей коллекции человеческих проблем и недоразумений. Это его маленькая слабость — как и то, что его рука время от времени чувственно занимается промежностью его дорогих, сшитых у модного портного брюк.

Семейный психолог наблюдает исподтишка за оставленными — словно бы случайно — в одиночестве женой и мужем, вслушиваясь через скрытый микрофон в их перебранку, ловит каждое слово и вскоре уже знает, чем помочь каждому из супругов и им обоим. А еще ему известно, как без особых усилий соблазнить привлекательную жену клиента; он знает даже время, в которое сможет без помех этим заняться.

Задачей Лерочки, врача-лаборанта, было, не вступая в контакт с клиентом, следить за тем, чтобы донорская сперма собиралась надлежащим образом, без нарушения обозначенной в договоре технологии. То есть — никаких подружек, никаких принесенных с собой гондонов, никаких «я помогу тебе ротиком, милый» и уж точно никакого секса на умывальнике с обязательным «я успею вынуть, успею, дорогая, успею!..».