Сентябрь Не стало кукушки. Не стало лучей. И ничего не стало. Репутация сказочного сентября рушится с пьедестала. Вода в бочаге не холодна, но это – ненадолго. Бабье лето – не по любви, а так… исполненье долга. Но тропа через лес еще суха. И за гнилым вязом по очереди начнутся щелчки. А за ручьем – разом… Не помню, кто – может быть, Юнг, – открыл полтергейст. По мне, так Было бы странно, если бы к нам не прорывался предок сквозь темные чащи небытия иль бытия иного, хрипя, как в испорченный автомат, измученное, но – слово. Господи, как я, когда помру, буду скучать о живущих. Это ведь – грех? Или не грех?.. тихо в сентябрьских кущах. А июньские бунты тугой листвы? Это было прекрасно! Пахнущий медом и млеком лес – земного образ соблазна! Цепляется опустошенный куст, не жалевший для нас малины… О, Дыхание Божьих уст внутри сатанинской глины! Классическая музыка Да, вита бревис, арс, ей-богу, лонга… Дрожит от наслажденья перепонка под тяжестью классических ладов. И все равно: пластинка, диск иль пленка: оно не рвется там, где даже тонко. Вот – истина. И – никаких понтов. Переча мути норм, тщете постов, затягивай, волшебная воронка! Мне кажется порой, что мастера хотели бы, чтоб некая стена пред ними возвышалась неприступно, будь это суд спецов иль вкус двора. Да, в мире, где есть жизнь, а есть игра, что-что, а нарушать канон преступно, ты проиграешь, и довольно крупно: Ты будешь нищ, гоним et cetera. Рассудок, помолчи – потом, чуть позже… Мне нечего сказать, а лишь «О, Боже!..», когда из тишины то мрак, то свет, и время встало вдруг – чего же больше? – в пространстве, а в Германии иль в Польше гадать ни смысла, ни желанья нет. А лишь дыханья огненного след, а то наоборот – мороз по коже. Деревья Вы еще скажите про Лысенко мне, скорей я, чем в его ботанику поверю в благодать. Лучшее из созданного Господом – деревья. Да и трудно что-то лучше дерева создать. Убеждать меня в обратном – зряшная работа. Любишь человеков ты? Ну, что же, в добрый час. Где ты видел дерево иль мстящее за что-то, или замышляющее что-то против нас? Ты, любитель строек и бульдозерного скрипа, не жалей минут своих, смотри, открывши рот, как живет в свой смертный час трехвековая липа, помни, как жила она и как она умрет. «Лист клена, в пути вспоминая кошмарное лето…»
Лист клена, в пути вспоминая кошмарное лето, слетает на спину скелетной сквозной худобы. Печальный фашист, превращенный в еврея из гетто, бредет вдоль руин, не предвидя дальнейшей судьбы. Чего же вы ждали еще, почитатели райха? Ведь это законный конец всех подобных начал, во имя ли Одина или во имя Аллаха фальшивый их голос в окрестностях не прозвучал. Простая идея – убрать постоянный излишек – убрать до конца, уничтожить его на корню! – всех женщин, мужчин, всех старух, стариков и детишек, и жить, без конца улыбаясь грядущему дню. «Вновь по радио – марши. И снова…» Вновь по радио – марши. И снова в свежий утренний час за стеной особиста, давно отставного, скорбно шкаф заскрипел платяной. То ли старые раны не парят, то ли вовсе их нету, хоть плачь – ишь, как он притулился – на память шефом спьяну подаренный плащ. По делам его, страшным и скучным, можно долго его обличать. Но не им же, ребятам подручным, за священный-то долг отвечать! Породнились и кровью, и водкой… Но в душе-то ведь он не таков. Жаль, у Родины, тихой и кроткой, слишком много священных долгов. Потакая прорехам и дырам, тщетно балуя то, что мертво, здесь с сыновним сержантским мундиром затлевает одежда его. А Угодник – невьянская школа – ни словца. Конфискованный, чай… Что же ты отвернулся, Никола? Твой разбойничек-то… Отпущай! Бывшее местечко Горе не просит совета. Впрочем, наверно, не зря. Это – кленовое гетто. Жить ему до декабря. Желтые звезды негромки. Тонуса не омрачат. Прочие кроны в сторонке чуть обалдело молчат. Только какие-то бревна – но при ветвях, при корнях – плещут ликующе, словно лично спалили Танах. Вечно в любые невзгоды явствен им привкус мацы. Необъяснимой породы бешеные образцы. Поезд Москва – Владивосток О, Запад есть Запад, Восток есть Восток… Р. Киплинг |
