Эта ночь будет для нее нескончаемо длинной.
========== XXV ==========
Лисса Голдман держится расслабленно — впрочем, как и всегда, временами даже забывая о том, что в последние годы ее расслабленность нарочита. Погиб еще один трибут, на радость президенту и столичным жителям: особо слезливые дамы могут всплакнуть — ах, как напряженно, какой эмоциональный момент, — а те, кто жаждет большего, становятся теперь на шаг ближе к победителю. И все снова идет по плану — на экране дают гимн, портрет улыбающейся Линарии Шоу на несколько мгновений озаряет небо, и еще долго Лисса видит перед глазами ее каштановые кудряшки и невесомые ямочки на щеках. Красивая девочка. Была.
— Сколько еще осталось? — равнодушно и в то же время как-то надсадно уточняет президент Борк, расположившийся в кресле напротив.
— Четырнадцать, — не задумываясь, отвечает Лисса, готовясь услышать в ответ: «Как-то медленно дело идет». Этим вечером президент снова решил переговорить с ней, так что сейчас за ходом Игр госпожа Голдман наблюдает в качестве простого зрителя — ареной заправляет мистер Хоффман, помогая Талассе петлять по потайному ходу (или же запутывая ее).
— Вам не кажется, что Бойня затягивается? — словно угадывая ее мысли, спрашивает президент Борк, но у Лиссы уже давно готов ответ.
— К концу подошел лишь четвертый день, и трибуты продолжают умирать каждые сутки. Вы ведь не хотите, чтобы в один день погибла половина? Дайте зрителю вкусить их отчаяние, безумие, страх, боль, что еще они там испытывают… — (Отсрочьте гибель; нет, Лисса, ты не должна говорить так, не должна даже думать). — Все должно быть вкусно, господин Борк. — Она улыбается. — К тому же, на завтра у нас с Эротом Хоффманом припасено кое-что интересное — думаю, зритель оценит. — В ее глазах сверкает огонек; думая об арене, Лисса Голдман, как и во время самых первых Игр, испытывает особое воодушевление.
— Вы полагаете? Запомните, госпожа Голдман, я хочу, чтобы повстанцы страдали, расплачиваясь за свои грехи.
«И вам дела нет до чувств жителей Капитолия, — мысленно продолжает Лисса, — а между тем они могут возмутиться откровенной жестокости, если я переубиваю всех на арене в первые несколько дней». Да, капитолийцы жадны до зрелищ, но показывать на экране бездумные, быстрые, неосознанные смерти…
— У нас ведь шоу, господин президент. Мне снова повторить, что в его финале каждый останется доволен? Ну, кроме жителей дистриктов, разумеется.
— Надеюсь на это, госпожа Голдман. Вы уже не вернетесь в комнату управления?
— Нет, теперь до завтра.
— Быть может, проводить вас до номера? — Приторно галантен, но принимать предложение президента у Лиссы совсем нет желания — лишь поскорее расстаться с этим человеком, стерильным, жестким и холодным. Ни одной эмоции на лице — госпожа Голдман не понимала, как можно оставаться таким, не терпела этого, устала подстраиваться.
— Благодарю, но дойти совсем недолго, и меня ждет муж. Доброй ночи, господин президент. — Она толкает белую дверь с лепниной и выходит в коридор, глубоко вдохнув. Лицо, бесстрастное до сих пор, расслабляется, перетекает из облегчения в раздражение и обратно, и Лисса Голдман широким шагом идет к лифтам, теребя меж пальцев лазурно-зеленую ткань пышной юбки.
Меркурий встречает ее мягкой улыбкой — она буквально падает в его объятия, уставшая, и он гладит ее по спине:
— Все в порядке?
Она кивает, а затем отрицательно мотает головой.
— Я слишком устала от всего этого за двадцать пять лет. Мне нравится то, что я делаю, но с каждым новым разом в моей голове все меньше идей, все меньше вдохновения, и я чувствую все меньше отдачи. Голодные Игры опошлились, Меркурий! Я так больше не могу.
— Ну-ну, тихо. Осталось совсем немного подождать…
— Как там трибуты? — она поднимает голову и подходит к плоскому экрану на стене. С работой на сегодня покончено, но проверить, как дела у ее питомцев, главный распорядитель обязана, как бы Меркурий ни качал головой.
На экране — четырнадцать ячеек, по числу живых трибутов. Вживленные под кожу датчики отслеживают местоположение, незаметные камеры на арене и с планолетов — показывают картинку, передаваемую в эфир, и другую, более подробную, с различных ракурсов — организаторам.
Лисса поочередно просматривает записи с разных камер. Вот Диаманд Уиндем сторожит Рог изобилия — у него все спокойно. А вот Марбл и Сандал нашли подземный ход, где скрылась Таласса, и преследуют ее: совсем скоро перед ними появится развилка, и они либо верно выберут направление, где скрылась девушка, либо выйдут на поверхность в другой части леса, за болотом: оттуда путь до Рога не близкий. А Таласса уже выбилась из сил и теперь лишь тяжело и горько всхлипывает, лежа на холодном сыром полу подземелья и зябко обхватывая жилистые плечи руками: у нее даже верхней одежды нет, чтобы немного согреться — от кафтана ничего не осталось после стычки с призраками. Но есть спальный мешок, и девушка забирается в него, а ее преследователи решают не рисковать при выборе пути — возможности оставлять отметины на каменных сводах тоннеля у них нет, и Марбл резонно предполагает, что они могут заблудиться. И его решение вернуться к Диаманду, возможно, спасает Талассе жизнь.
Хион бредет по арене почти бездумно. Он ушел от девушек без особой цели — просто выбрался из палатки, прихватив кинжал и немного еды, а отойдя на приличное расстояние, устроился на ночлег, и Лисса недоумевала, почему он решил разорвать союз так рано. Хотя и дал своим напарницам понять, что не хочет чувствовать себя помехой, госпожа Голдман предполагала, что это не единственная причина. Но Хион не торопился искать на арене камеры и рассказывать всему Панему, что у него на душе, и Лисса просто мысленно желает ему спокойно пережить эту ночь.
Айвори тихонько желает Хиону того же, устраивая голову у Терры на коленях и глядя в звездное небо. Терра теребит меж пальцев кончик ее косы и с облегчением выдыхает: хорошо, мол, что пока их бывший союзник жив. Очевидно, она чувствует свою вину за то, что он ушел. Хотя если быть честной с самой собой, Терра Салливан наверняка понимает, что смерть Линарии лишь оттягивает момент гибели всех остальных.
Ора Борегард беспокойно спит, прикрываясь большим отрезом ткани, а рядом лежат сваленные в кучу мелкие косточки: у землячки Хиона закончились продукты, и уже второй день она мучится от голода и ловит крыс, хотя на лице ее читается при этом такое отвращение и такая ненависть, что любая брезгливая капитолийка могла бы позавидовать. Очевидно, Ору пугает то, что грызуны могут быть переносчиками заразы, но выбирать не приходится.
Выбирать на арене, впрочем, не приходится никому — так, Маркус и Сиена, чья охота сегодня не увенчалась успехом, едят подвяленное на солнце мясо змей, убитых утром. Сиена хорошенько замариновала его с соком всевозможных пряных трав, чтобы обезвредить яд на случай, если он каким-либо образом мог остаться в их телах, и Лисса поняла, что эта девушка отлично разбирается в растениях. Так, обнаружив после утреннего происшествия ссадины и занозы на ладонях Маркуса — он посадил их, карабкаясь на дерево, — Сиена промыла их пенящимся настоем кореньев от маленьких белых цветков, которые назвала мыльницами, и приложила к ранам мясистые листья какой-то травы. Маркусу стало, кажется, заметно легче, и теперь, когда Сиена меняет повязки на его руках, Лисса замечает, что царапины почти затянулись. И этот союз пока кажется нерушимым.
Союз Иштар и Тимиса более зыбок, хотя Лисса все еще уверена, что Кардью будет до последнего защищать свою напарницу. Сейчас он спит, предоставив ей нести вахту, но совсем недавно чертил на земле примерный план арены: они решили сменить местоположение завтра утром, и Тимис прикидывал их путь, после чего помог Иштар собрать все пожитки, чтобы на рассвете тронуться немедля. Сама же Иштар, пообещав, что все будет в порядке, отправила его спать и теперь сидит, прислушиваясь к каждому шороху. В ее руках — какой-то механизм: Лисса не знает наверняка, что это, но Иштар говорила что-то о прожигающем луче, которые она мастерит уже не первый день. Он сильно поможет ей на арене, если все получится.
