— Завтра не умрёт никто!
========== 4. Le jour de gloire arrive… ==========
Толпа начала заполнять подходы ко Двору Чудес, как обычно, с первыми лучами рассвета, после утренней стражи. Парижане любили созерцать, как среди торжествующей справедливости являет себя милосердный Бог, устами парижского прево объявляющий королевское прощение тому из двадцати четырех преступников, кто сумеет выжить среди всех опасностей, что ждут его на поле испытаний. Публике поплоше приходилось довольствоваться малым — стоячими местами в промежутках между шестью многоярусными помостами, расположенными по окружности площадки для ристаний. Четыре из них были открытыми, с рядами деревянных скамей, а две — напоминали переносные дворцы с удобными занавесчатыми ложами, где знатные зрители могли укрыться от дождя, ветра, яркого солнечного света или неприятного взгляда кого-то из неучтивых плебеев. Естественно, заполнялись они в последнюю очередь — благородным господам не приходилось толкаться, чтобы занять лучшее место. Они еще только подтягивались верхом или в портшезах к отдельному входу к их павильонам по огороженной лучниками капитана Шатопера улице Барбет через ворота старых, возведенных в славные времена короля Филиппа-Августа, городских укреплений, мимо заброшенного особняка коннетабля Оливье Клиссона, построенного около полувека тому назад, когда немного опомнившись от военных неудач, парижане ненадолго превратили столицу в рай для плотников и каменщиков. Передышка была короткой, вскоре одноглазый мясник, успешно сражавшийся с английскими отрядами и давивший восстания фламандских горожан, был выгнан с королевской службы стараниями герцога Беррийского, и Отель-Клиссон опустел, мрачно взирая на соседние дома пустыми и темными узкими окнами, больше похожими на крепостные бойницы. Сегодня, однако, проезжающие заметили в воротах маленького замка вооруженных людей.
— Капитан Феб де Шатопер отрядил сюда десяток бойцов, — понимающе переговаривались в портшезах, — на всякий случай… времена сейчас неспокойные… — и не всегда можно было понять, что звучало в голосах — смутная тревога или затаенная надежда.
Двор Чудес, как и в несколько последних лет был устроен неподалеку от Отель-де-Тампль, зловещей твердыни нечестивых храмовников, злоядеяниям которых положил предел христианнейший король Филипп и его верные слуги. С тех пор, когда вождь заговорщиков Жак де Молэ окончил свою полную предательств и преступлений жизнь на костре, миновало уже без малого столетия, но его парижская крепость до сих пор внушала добрым жителям Парижа суеверный ужас, а ее донжон и башенки, выпиравшие над северными зрительскими помостами и невольно служащие декорацией Арены, добавляли остроты ощущений тем, кто располагался на лучших местах, благоразумно устроенных на ее юго-востоке. Даже если день будет погожим, а представление несколько затянется, бьющее в глаза солнце не помешает знатнейшим людям Столицы наслаждаться зрелищем.
Все остальные дружной толпой стягивались к главному входу по улице Тамплиеров — это название, несмотря на неприятные воспоминания, намертво прилипло к дороге, ведущей от Шатле к новой городской стене и огибавшей Отель-де-Тампль с правой стороны. Не раз и не два королевские глашатаи и приходские кюре рассказывали о разгромленном Ордене Храма Гроба Господня ужасные вещи, но среди их послушных овец всегда находились козлища, готовые поведать доверчивому парижанину о том, что храмовники, на самом деле, пострадали за правду и любовь к простым людям, а его скаредное величество решил просто-напросто поживиться их деньгами, которые они были уже дескать готовы раздать нищим и убогим… Но так или иначе, перед тем, как войти на Арену, почти каждый бросал испуганный взгляд на стены крепости, ныне использовавшейся для хранения всяких нужных для ристаний принадлежностей, быстро крестился и проходил внутрь.
— Дорогу! Очистить дорогу! Расступись! — узковатая улица огласилась криками, лязгом оружия и конским храпом. Это значило, что кортеж с участниками Игр покинул ворота Шатле, чтобы меньше чем через четверть часа достичь Двора. Те немногие парижане и парижанки, что не любили смотреть на резню, редко отказывали себе в возможности нанять одно из окон на втором этаже какого-нибудь дома по пути следования кавалькады из воинов в блестящих латах и трибутов в двенадцати каретах. Рассказывали, что в первые годы игр идущие на эту затейливую казнь выглядели так, как было положено осужденным. Они были полураздеты, босы, оборваны, завшивлены и грязны. Теперь вот уже несколько лет все было не так. Сначала преступников наряжали в костюмы тех провинций, откуда их привезли. Потом в костюмы каких-то дальних стран, населенных язычниками и прочей нехристью. Однажды распорядитель решил представить зрителям двенадцать паладинов Карла Великого, а на прошлых Играх Клопен Труйльфу превзошел, казалось, самого себя, когда трибуты изображали двенадцать рыцарей Круглого Стола и двенадцать дам королевы Гвиньевры. Зрителям особенно запомнился вращающийся замок, стоивший жизни аж пяти несчастным, включая «Гавейна», «Ивейна» и «Галахада»…
— Смотрите, кто это?
— А вон там с черным лицом?
— Перьев-то! Перьев! Сколько птичек ощипали! Изверги!
— Не знаешь, кума, что это за ведро на голове у того прынца?
— Послушай, а вот тот на последней повозке ничего! Хорошенький!
— Да уж, не то, что та мышь с бледным лицом!
В этот день, словно в день карнавала, никто не стеснялся ни в чувствах, ни в выражениях. Все правила приличия, казалось, были напрочь отменены, тем более, что добрые парижане хорошо знали — те, кто перед ними — гнусные преступники, не заслуживающие сочувствия и жалости.
— Эй, ведьма, — кричали по адресу благочестивой Катрин из Валансьенна, всю дорогу шептавшую «Отче наш», — скажи спасибо нашему королю! Это тебе не на костре гореть! Чего бормочешь, шлюха!
— Ты — оборотень, — предназначалось как будто Кристофу, — жаль тебя охотники не поймали, когда ты волком бегал… Шкуру бы с тебя спустить!
Между тем под шум копыт, возгласы и пение рожков кортеж добрался до въездных ворот Двора Чудес, где, совершив сопровождаемый аплодисментами и приветственными выкриками круг почета, остановился перед главным помостом, на котором в центральной ложе уже успели занять почетные места первые лица: парижский наместник Пьер дез Эссар, прево Клод Фролло, Феб де Шатопер — капитан роты королевских лучников, и ректор Сорбонны доктор богословия Пьер Кошон.
— Добрые и благочестивые граждане Парижа! — зычным голосом кавалерийского командира взревел наместник лишь только пятерка трубачей дала знак толпе смолкнуть и ловить каждое слово. — В моих руках грамота о королевском помиловании. Сегодня я вручу ее тому или той, на ком остановит свой перст наш милостивый Бог, тому или той, кто останется в живых здесь — на славном поле Двора Чудес. Вы были осуждены человеческим судом, но человек, бывает, ошибается. Так пусть Господь укажет на того, кто из вас невиновен! Вперед! По местам!
По знаку наместника помощники распорядителя стали разводить трибутов по их загончикам, расположенным на равном расстоянии друг от друга по окружности Арены. Когда колокол отзвонит двадцать четыре удара и прозвучит труба, засовы будут сняты, и они начнут свой грозящий многими опасностями забег к «королевской палатке», где находятся мечи, копья и палицы, чтобы завершить свое сражение.
«Палатка», представлявшая собой небольшое двухэтажное каменное сооружение без входной двери, располагалась в центре, на площади импровизированного городка, в домах и амбарах которого для трибутов явно были приготовлены какие-то сюрпризы. Горбатый человек с огромными мускулистыми руками, перекошенным лицом и густой гривой черных волос, держащий в руках тяжелый топор, был явно из их числа. Еще в утренних сумерках он занял свой пост в крайнем домике к югу от «площади». На дощатом столе перед ним лежал мягкий пшеничный калач, копченый окорок и кувшин с вином, успевший потерять половину своего содержимого. Заслышав, что речь наместника подошла к концу, Квазимодо остановил трапезу и осторожно, чтобы не выдать себя, приблизился к окну. Посмотреть, с кем ему придется иметь дело по воле его хозяина.
