Не скрывая удивления, Гермиона тихо рассмеялась.

— Боже, я же и сама… так давно хотела узнать, каков на вкус ты. Попробовать твой вкус.

Опустившись на колени, она быстро расстегнула его брюки и стащила их вместе с трусами вниз, к самым щиколоткам. И Люциус довольно выдохнул, когда его измученное мужское достоинство наконец-то оказалось на свободе. Гермиона же, замерев, смотрела на крупный, слегка покачивающийся член и не могла отвести от него взгляда. А потом тихонько дотронулась, будто боясь прикоснуться, и Малфой ощутил, как задыхается, желая ее прикосновений и не только их. Сейчас он хотел эту женщину так, что почти сходил с ума.

Словно почувствовав его агонию, она медленно наклонилась и, слегка лизнув для начала головку, взяла ее в рот и опустила веки, смакуя его вкус и наслаждаясь этим точно так, как наслаждался всего несколько минут назад ее вкусом сам Малфой. Но надолго ее не хватило, терпение Гермионы подошло к концу, и она опустилась ниже, вбирая его член почти полностью.

Осчастливленный этой лаской (влажной и обжигающей), Люциус со стоном закинул остриженную голову назад. Ощущения от того, что вытворяла с ним сейчас эта молоденькая ведьма, а она проворно трудилась над его возбужденной плотью, казались Малфою невероятными. Хотя уже скоро он начал понимать, что заставить его излиться отнюдь не входит в ее сиюминутные планы. Ласки Гермионы скорее были направлены на то, чтобы продлить и усилить его возбуждение, а не помочь закончить все прямо сейчас. И их страстная нежность в сравнении с еще недавно демонстрируемой ею ненавистью порождала такой бушующий вихрь эмоций, что удовольствие казалось Люциусу просто божественным.

А потом она вдруг мягко выпустила член изо рта, заставив Малфоя застонать от ощущения потери, поднялась и пристально глянула на него сверху вниз. Глянула так, что Люциус сразу же понял: вот оно, свершение. Эта прекрасная ведьма все же смогла достичь того, к чему так стремилась — она смогла унизить его, растоптать, даже в какой-то степени разрушить, как личность, заставив при этом дико, бешено желать себя. И теперь готовилась воссоздать его заново. В эту минуту Люциусу казалось, что никогда еще за всю свою жизнь он не вожделел женщину столь глубоко и сильно, как желал сейчас Гермиону Грейнджер.

Которая наклонилась и, коснувшись ладошками его обнаженных плеч, прошептала на ухо, невольно щекоча лицо Малфоя своими разметавшимися кудрями:

— А теперь, Люциус, я собираюсь выебать тебя. Медленно. Сладко. Или ты возражаешь против того, чтобы твой чистокровный член оказался в моем грязнокровном влагалище?

Не сумев произнести ни слова, он лишь тяжело выдохнул и что-то невнятно прохрипел. Гермиона заглянула ему в глаза и поймала взгляд, просто кричащий о том, что у его обладателя нет никаких возражений. Абсолютно никаких возражений! На что счастливо рассмеялась и начала медленно опускаться на Люциуса, тут же довольно застонавшего от ощущений этого первого, самого приятного, хотя и мучительного из-за ее нарочитой медлительности, проникновения в такое желанное тело.

На полпути Гермиона остановилась и прикрыла веки. Член Малфоя казался ей огромным, но дискомфорт от его вторжения смягчался ощущением откровенного чувственного восторга, не испытанного еще никогда ранее столь остро и ярко. Переждав чуть-чуть, Гермиона продолжила опускаться, но тут же почувствовала, как Люциус нетерпеливо вскинул бедра, толкаясь навстречу, чтобы мощным рывком проникнуть еще глубже, и крик восхищения невольно слетел с ее губ.

С расширившимися от удивления глазами, она опять замерла, пытаясь привыкнуть к ощущению его плоти внутри себя и при этом понимая, что надолго ее не хватит: самой страшно хочется опуститься на него наконец, а потом двигаться и двигаться, с каждым толчком подводя и его, и себя к долгожданной разрядке.

И не успела претворить свое желание в жизнь, как ушей достиг едва слышный шепот:

— Ну же… пожалуйста.

Гермиона улыбнулась и опустилась на него полностью, инстинктивно сжимая мышцы влагалища и прижимаясь к Люциусу всем телом. Он же коротко и с удовольствием выдохнул, но на этот раз промолчал.

Какое-то время они так и сидели молча, не двигаясь, просто наслаждаясь долгожданным моментом, пока Малфой снова не выдержал и не прошептал ей на ухо. Глухо. Чувственно.

— Чего же ты ждешь, грязнокровка? Ты кажется грозилась выебать меня… Так давай же, не медли… Гермиона.

И это словно стало толчком. Неспешно, восторгаясь каждым своим движением, она начала двигаться, то поднимаясь, то опускаясь снова. И Люциус Малфой мысленно ликовал от всего, что она делала, потому что тело этой женщины словно интуитивно, но очень точно знало, что нужно его собственному телу.

Стараясь подладиться под ее ритм, Люциус осторожно толкался навстречу, когда Гермиона вдруг запрокинула голову и начала двигаться все быстрее и быстрее, а потом протяжно застонала. И стон этот чувственно нарушил тишину комнаты, наполненную до этого лишь звуками соприкасающейся плоти.

— Ты же тоже ощущаешь это? Скажи мне. Тоже чувствуешь, что мы подходим друг другу физически? И наши тела подходят друг другу идеально. Я знала это, Малфой, всегда знала… И знала, что рано или поздно ты окажешься во мне. Обязательно окажешься. И не пожалеешь об этом…

Ее слова и даже тембр голоса возбуждали его еще сильнее, хотя казалось, что сильнее уже некуда. И Люциус сам не понял, как начал отвечать ей:

— Нет, ведьмочка, сладкая… сладкая и прекрасная ведьмочка… Я никогда не думал об этом… и теперь понимаю, что напрасно… Не останавливайся же, девочка. Бери меня. Бери всего…

Он тут же ощутил, как движения Гермионы стали быстрее, хаотичнее, а потом она гортанно вскрикнула и задрожала, по-прежнему не останавливаясь. И Люциус, чувствуя, как сокращаются мышцы ее влагалища, взорвался и сам. И оргазм этот каким-то непостижимым образом разрушил весь его прежний мир, разрушил все, чем он был до встречи с этой женщиной. Разрушил. Но и восстановил заново. Никогда еще физическое наслаждение не становилось для Люциуса Малфоя таким всепоглощающим. Никогда оно не ослепляло его столь сильно, как это случилось сейчас.

С его губ невольно сорвался стон, который, слившись со стоном Гермионы, прозвучал гимном чему-то самому прекрасному, что может случиться между мужчиной и женщиной. Гимном плотской любви, страсти и самой жизни, воплотившейся сейчас в союзе двух тел.

Скоро они оба замерли и могли лишь молча сидеть, по-прежнему крепко прижавшись друг к другу, и смутно осознавать, что каждый из них вышел из этого соития уже иным.

Прошло несколько минут, когда Гермиона осторожно, едва касаясь, обхватила его лицо ладонями и, наклонившись, поцеловала в губы. А когда оторвалась и начала покрывать легкими и ласковыми поцелуями, Люциус облегченно выдохнул и сам губами нашел ее рот.

Этот поцелуй был мягок и почти спокоен: поцелуй-благодарность, поцелуй-прощение, поцелуй-узнавание… Они будто примерялись друг к другу, забыв сделать это раньше. Неспешно изучали один другого, скользя языками в горячие и влажные рты, еще совсем недавно изливавшие лишь ненависть и злобу. Но теперь все оказалось… нет, конечно же, не забыто… но как-то… неважно. Абсолютно неважно. Только он. Только она. Плоть к плоти. Тело к телу. И танцующие, играющие языки.

Потом она наконец отстранилась и, мягко поцеловав его напоследок в уголок рта, прошептала:

— Дай мне освободить тебя, дорогой…

Этого Малфой хотел сейчас меньше всего. Даже несмотря на уже вполне ощутимый дискомфорт в кистях рук, на периодически тянущие судороги в мышцах груди и общее неудобство, было кое-что, чего ему все же хотелось довести до конца.

— Погоди… Погоди, девочка. Я так и не сделал еще кое-что… Разреши мне… попробовать тебя. Я хочу попробовать, какая ты на вкус…

Густо покраснев, Гермиона тем не менее восторженно глянула на него и снова склонилась к его губам с поцелуями, бормоча в перерывах между ними:

— Тогда подожди… Я… скоро приду. Я ненадолго, только ополоснусь.