Снова коротко хохотнув ему в грудь, Гермиона подняла голову.

— Собиралась. Но позже, мистер Малфой, я пришла к выводу, что раскладывать человека по полочкам — это такое же скучное занятие, как и банальный трах.

Люциус ухмыльнулся и протянул с характерными интонациями:

— Ну-у… дорогая, я бы не назвал наши с тобой трахи скучным и банальным занятием.

Гермиона звонко шлепнула его по животу, и он притворно ойкнул и засмеялся. А потом взял ее руку и поцеловал маленькую ладошку.

Они долго лежали в тишине, ласково поглаживая друг друга кончиками пальцев, когда Гермиона вдруг нарушила молчание.

— Я хочу, чтобы ты распечатал ту гостиную, Люциус. И взял меня туда с собой…

========== Глава 37. Доверие ==========

Слова ее просьбы повисли в тяжелом воздухе, сгустившемся сейчас вокруг них. Люциус ничего не ответил, и Гермиона замерла в ожидании. Прошла целая вечность, когда Малфой тяжко и глубоко вздохнул и медленно, будто неуверенно, проговорил:

— Не проси меня об этом.

Даже ощущая, насколько болезненна для Люциуса эта тема, Гермиона не смогла не почувствовать некоего ироничного разочарования от такого ответа. Раздраженная отказом, она мысленно возмутилась и приготовилась противостоять ему, настаивая на своей просьбе. Даже понимая, что настойчивость может лишь усугубить возникшее вдруг между ними напряжение, удержаться Гермиона не смогла. Она перевернулась на спину, слегка отодвинулась и несколько категорично заявила:

— Я готова зайти в ту комнату.

Малфой снова долго молчал, но в конце концов ответил. Ответил просто, коротко и твердо:

— А я нет.

Охваченная плохо контролируемой яростью, Гермиона приподнялась на локтях. Она ничего не могла поделать с собой — ведь тот вечер касался ее больше, чем кого бы то ни было!

— Ты, кажется, забываешь, что именно меня мучили тогда в твоей гостиной, Люциус. Именно я билась в агонии на твоем дорогом ковре от Круциатуса этой… садистки. Я, а не ты! И если я решила, что могу зайти в эту чертову комнату, то, значит, чувствую себя готовой к этому. И никто! Слышишь? Никто не смеет запретить мне сделать это!

Она ощущала, как от горькой обиды и злости кровь просто бурлит в жилах.

Люциус отвернулся, будто не в силах взглянуть на нее, и ничего не ответил. Молчание привело Гермиону в еще большее бешенство. И хотя в какой-то степени она и понимала, что ведет себя сейчас, словно капризная школьница, все же не смогла удержаться и картинно откинулась на кровать, отворачиваясь от него.

В спальне снова повисла тягостная тишина.

— Неужели ты не понимаешь, что значит эта комната и для меня тоже? А теперь — тем более. Особенно… теперь… Когда в моей жизни появилась ты.

Гермиона прекрасно понимала, о чем он, но собственное (причем, достаточно эгоистичное) желание успокоить свою исковерканную измученную душу, не позволяло ей услышать Люциуса по-настоящему.

— Не понимаю, почему это так беспокоит тебя, — вызывающе начала она и сморщилась, услышав недовольный вздох. — Насколько я помню, ты был довольно невозмутим в то время, как она мучила меня. Я бы даже сказала — отстранен.

В голосе Гермионы сквозил холод и намеренный антагонизм. Она сознательно вела себя так, понимая, что реакция Люциуса будет страшна. И оказалась права: приподнявшись, он с силой схватил ее за руки и навис, словно скала. Гермиона почувствовала, как задыхается от гнева и… от чего-то еще. А в глазах Малфоя горела мрачная горькая ярость.

— Значит, отстранен? — желчно выплюнул он.

Не отводя взгляда, Гермиона лишь тяжело и прерывисто дышала, зная, что рано или поздно их обоюдный гнев, их взаимная сиюминутная агрессия переродятся в знакомое чувственное волнение. Она просто не могла не ответить на вызов, брошенный Малфоем.

— Да, Люциус… Отстранен! — отозвалась злобно, желая намеренно причинить ему боль.

Не сделав ни единого движения, тот замер, все еще крепко сжимая ее запястья. Удивленная, что он ничего не отвечает на ее злобный выпад, Гермиона, которую словно черти надирали, продолжила, сама не осознавая, что говорит:

— А может быть… Может быть, ты чувствовал что-то другое… когда я снова и снова билась в агонии у тебя на глазах? Может, вас это лишь… возбуждало, мистер Малфой?

Этого оказалось чересчур.

Одним мощным рывком Люциус поднялся, потянув ее за собой, бросил почти на самый край кровати и выпрямился на коленях.

Только теперь гнев во взгляде Гермионы чуть смешался со страхом. Нет, он не сделал ей больно, более того, она прекрасно знала, что Люциус не сможет и не захочет причинить ей боль по-настоящему. Но то, что он ужасно зол, сомнений не вызывало. И особо не пугало. Скорее даже Гермиона ощутила некую смесь возмущения и вожделения одновременно, заставившую почувствовать себя чуть ли не извращенкой.

С горящими от ярости глазами, Люциус возвышался над ней, глубоко и быстро дыша. Грудь его тяжело вздымалась и опадала от этого неровного дыхания, кожа слегка блестела в лунном свете, пробивающемся в комнату, и, видя это, Гермиона не смогла подавить тихий тоскливый вздох.

Она знала, что сейчас он глубоко обижен ее предположениями, а может быть, и оскорблен. Но не могла предугадать, какова окажется реакция на подобную обиду. В крови бурлило волнующее любопытство: в какой-то момент ей даже показалось, что он готов потянуться за палочкой, чтобы наказать ее каким-нибудь изощренным проклятием.

Но нет… Вместо этого глаза Люциуса по-прежнему горели от гнева, когда он мучительно медленно наклонился вниз и, пробежав ладонью по животу и груди, обхватил ее шею. Так же, как и тогда… во время их первой встречи у нее в кабинете. Вспомнив тот день, Гермиона затаила дыхание. Страха она уже не испытывала, наоборот, с каждой минутой все больше и больше ощущала, как тело начинает плавиться от привычной физической жажды.

Сомкнув пальцы на ее шее, он крепко сжал их и наклонился. Гермиона резко вдохнула, удивляясь, что пока еще может сделать это.

Приблизив рот к ее уху, Люциус заговорил и голос его (полный ледяной злобы, не слышанной ею со времен войны) проникал в сознание, заполняя его целиком и полностью:

— Ты не знаешь, дитя, что я видел на своем веку… Не знаешь, что делал с людьми… Делал вот этими вот руками. И что могу сделать с тобой. Что мог бы сделать с тобой… в тот день. Так что не стоит играть с темными сторонами моей души, девочка… Если бы ты знала, каким чудовищем я был, какие ужасные вещи творил, ни на секунду не утруждаясь угрызениями совести, то не была бы сейчас так безмятежно храбра. Не стоит толкать меня обратно, моя наивная отважная гриффиндорочка. Потому что это не просто шаг назад — это страшный путь к прошлому безумию, к монстру в самом себе, к агонии и боли… — он наклонился еще ниже и прошипел Гермионе прямо в ухо: — Не боишься, что на этот раз я захочу взять тебя с собой?

Чуть отстранившись, он заглянул ей в лицо, и Гермиона вдруг ощутила ужас. Дыхание перехватило. Рука Малфоя, все еще крепко обхватывающая ее горло, теперь безумно пугала, а взгляд будто касался языками адского пламени, обжигая не только тело, но и душу.

А потом Люциус резко отпустил ее, поднялся с кровати и, на ходу натянув мантию, вышел из комнаты прочь.

Какое-то время она лежала неподвижно, размышляя о том, что в охватившем только что страхе, как ни странно, не было никаких опасений на предмет угрозы физической расправы… Абсолютно никаких! Она и в самом деле ни капли не боялась, что Люциус причинит ей боль. Однако его слова пугающе напомнили о том, что ей и самой приходилось противостоять собственной тьме: страшной, ужасающей, наползающей неведомо откуда… тьме, которая начинала беспощадно душить, как тихо и безмолвно душат свои жертвы дьявольские силки.

Остро ощутив воцарившуюся гнетущую тишину, Гермиона почувствовала себя одинокой.

«Неужели Люциус прав? Неужели я невольно толкнула его назад? Но ведь я не хотела! Потому что и сама знакома с тьмой, таящейся в глубинах человеческой души. Потому что знаю не понаслышке, как отвратительна моя тьма. Как глубоко можно увязнуть в щедро даруемых ею кошмарах, стоит поддаться им хотя бы на миг…»