Теперь Малфой двигался размеренно и неспешно, а когда потянулся, находя пальцами клитор, то ощутил, как она задрожала. Как сквозь болезненные спазмы ее начинает охватывать сладкая дрожь предвкушения еще одной разрядки. Он принялся нежно кружить по набухшему комочку, будто пытался компенсировать этой лаской жестокость основного проникновения. И добился своего: скоро Гермиона снова закричала, но на этот раз уже охваченная оргазмом. Неожиданным и невероятно сильным. Который длился и длился, не желая прекращаться. Она забилась, словно в бреду, и это окончательно погубило Люциуса: не выдержав, он откинул голову назад, глухо застонал и излился, почти сразу же замерев, лишь продолжая тихонько поглаживать ее пальцами.

Ощущая, как тела превращаются в некую аморфную субстанцию, оба устало повалились на кровать, и Люциус осторожно вытащил чуть обмякший к тому времени член. Сейчас, выплеснув накопившиеся за день яростные эмоции, он уже был способен на нежность. Тяжело дыша, он обнял Гермиону, прижался к ее спине и уткнулся лицом в копну спутанных каштановых волос.

— Каждый раз, когда нахожусь внутри тебя, я чувствую, как шаг за шагом отдаляюсь от своего прошлого. От прежнего Люциуса Малфоя… — услышала Гермиона его негромкий, срывающийся голос и слегка нахмурилась.

— А это хорошо или плохо?

Ничего не отвечая, Малфой лишь глубоко вздохнул.

Она повернулась на другой бок, приподнялась на локте и склонилась, глядя ему прямо в глаза.

— Я уже говорила, что люблю тебя целиком и полностью… И не хочу, чтобы ты менялся. Да, изменились твои взгляды на что-то, постепенно меняются твои убеждения, но сам ты остаешься прежним. И не должен стыдиться этого…

Малфой лишь молча смотрел на нее, но почему-то именно его молчание доказывало Гермионе, насколько важно сейчас для него то, что она говорит. И это заставило ее продолжить:

— Знаешь, мне даже не стыдно признаться, что тогда… в парке, увидев перед собой бывшего Пожирателя Смерти и то, как он расправляется с напавшим на нас подонком, я… гордилась тобой. Восхищалась. Любовалась. Да и в сексе… меня совершенно не напрягает твое стремление доминировать, я просто знаю, что ты — это ты. И когда я нахожусь рядом с тобой, то почти постоянно возбуждена и не только сексуально: мне хочется общаться с тобой, узнавать все больше и больше тебя и о тебе, узнавать этот мир вместе с тобой. Порой мне кажется, что ты — это не что иное, как зеркало моей души. И именно через тебя я познаю и принимаю саму жизнь. И все, что она может предложить мне: радость, удовольствия, тоску, веселье, боль, восторг, страх… Никогда раньше я не была настолько полна жизни, как теперь, рядом с тобой. Никогда не чувствовала себя живущей столь интересно, — она запнулась, не зная продолжать ли, но потом закончила мысль: — И я решила, что больше не хочу разгадывать тебя… и раскладывать по полочкам, как собиралась поначалу.

Какое-то время Люциус молчал, просто глядя на нее и нежно поглаживая разметавшиеся локоны. Потом убрал один из них с лица и, усмехнувшись, спросил:

— Стало быть, ты намеревалась разгадать меня?

— Ага, — кивнула Гермиона.

— Но с чего бы?

— Ты же знаешь меня. Я никогда не могла сопротивляться интеллектуальным вызовам.

— Значит, я для тебя был нечто вроде «интеллектуального вызова»? — Малфой иронично приподнял бровь.

Она вздохнула, понимая, что на самом деле никогда не рассказывала Люциусу о своих ощущениях в тот период: о своих эмоциях, мыслях, о причинах, толкающих ее в то время на те или иные поступки.

— Когда мы впервые столкнулись с тобой после всех этих лет, ну, в тот день — во «Флориш и Блоттс»… помнишь?

— Конечно, помню. Как я могу забыть тот день?.. Я уже говорил тебе…

И Гермиона вспомнила их разговор всего несколько недель назад.

— Да, говорил, — она улыбнулась и положила голову на грудь Люциуса. — Просто сейчас хочу рассказать тебе о том, что случилось тогда, но с моей точки зрения… Это… это было ужасно, Люциус. Ведь сказать по правде, я надеялась больше никогда в жизни не видеть никого из семейства Малфой. И, вдруг, в магазине натыкаюсь на Драко. Уже тогда мне стало очень и очень не по себе. То прошлое, что я пыталась забыть все эти годы, обрушилось на меня, словно лавина. Боль, ужас, опустошенность… Мне казалось, что еще минута, и свалюсь в обморок прямо там. И встреча только с одним человеком на этой земле могла бы причинить мне еще большие страдания. Я попыталась уйти… и натолкнулась на этого самого человека.

Остановившись, она глубоко вдохнула тот же самый аромат мускуса и специй, что послужил тогда еще одной причиной ее срыва, а в последующие дни заставил сходить с ума, тоскуя по его обладателю, и подумала, как же сильно с тех пор все изменилось. Не произнося ни слова и уставившись в потолок, Малфой тихонько погладил ее по руке, будто напоминая о том, что рассказ не окончен. И Гермиона продолжила:

— Поначалу я оказалась страшно ошеломлена. Когда увидела тебя, натолкнулась, ощутила твой запах — все это словно вернуло меня в прошлое… Кошмарное прошлое, состоящее из агонизирующей боли, которая заставляла сходить с ума. Мне казалось, что сознание заливает огненная лава, сжигающая меня заживо, и сквозь неимоверную боль я слышу собственные крики, выворачивающие душу наизнанку. Это было ужасно…

— Знаю.

Она снова глубоко вздохнула, напоминая себе те эмоции с помощью запаха и быстро начала рассказывать дальше:

— В тот день мне было очень плохо… Даже когда вернулась домой, не могла избавиться от мыслей о тебе. И… что-то во мне изменилось. Я думала о тебе уже по-другому… Без боли. Без страха. И сколько бы я не пыталась притворяться, но думала постоянно. Что-то странное пробудилось во мне, благодаря той встрече. Что-то скрытое… даже от самой себя. Как будто, спрятавшись за любимые книжки, за работу, за репутацию героини войны, за Рона и отношения с ним, я… забыла каково это — жить по-настоящему. А столкнувшись с тобой, поняла, что прежние эмоции (пусть даже острые и болезненные) еще могут родиться в моей душе. И источником их… стал ты.

Гермиона перевела дыхание.

— А потом… произошла наша встреча в опере… И я изо всех сил пыталась вести себя привычно: даже бурно негодовала от твоего присутствия там. Но потом… снова ощутила, как теряю над собой контроль. И чуть не потеряла сознание…

— О-о-о… Этот момент я помню очень хорошо…

Даже не глядя на Люциуса, Гермиона поняла, что он подразнивающе усмехнулся, и сама тоже рассмеялась.

— Да уж! Встреча была… волнующей. Кстати, а откуда ты узнал, что я подхожу к лестнице, ведь в театре была уйма народу? Как ты смог оказаться так удачно в нужном месте в нужное время, а?

— Подозревал, что тебе может понадобиться помощь, и находился неподалеку.

Она улыбнулась.

«Неужели уже тогда мы чувствовали друг друга даже на расстоянии?»

Но Люциус продолжил:

— Я следил за тобой. Шел по пятам. Потому что ничего не мог с собой поделать — меня неотрывно тянуло к тебе, словно на веревке. Видел, как ты сорвалась на Шеклбота. Потом смотрел, как с остекленевшими глазами продираешься через толпу… И точно знал, что вот-вот с тобой может произойти нечто очень неприятное.

— Тем вечером я впервые поняла, что хочу тебя. Физически. Очень хочу. И осознавать это было для меня страшно и… стыдно. От этого стыда я готова была провалиться сквозь землю. Все, что было мне дорого (Рон, работа, друзья) вдруг потеряло всякий смысл… Все, кроме тебя. И хотя было мучительно скрывать свою необъяснимую тягу, жить по-прежнему я больше не могла и решила, что самым лучшим (нет! самым правильным) решением будет — разобраться в тебе, понять, разложить тебя по полочкам, как сложнейшую задачу. Мне казалось, что, поняв причины своей необъяснимой и иррациональной реакции на тебя, я пойму и саму себя. И когда на следующий день Кингсли сообщил мне о твоей программе… О-о… — Гермиона громко рассмеялась, вспоминая то утро. — Меня охватила почти что эйфория…

— Хм… так значит, мисс Грейнджер, начиная программу, вы собирались разложить меня по полочкам, словно подопытного кролика?