Тяжело дыша, она уставилась в темноту спальни, ощущая, как сознание заполоняют метущиеся мысли. О себе. О Люциусе. О Роне. О том, как запуталось все в ее жизни с тех пор, как в ней появился Малфой. Малфой, который сейчас страшился и не хотел сделать и шагу назад, к своему прошлому. И с которым она оказалась теперь так крепко связана, что уже почти не различала, где заканчивается один из них и начинается другой. Осознание этого факта стало для Гермионы неким откровением, к которому она даже не знала, как отнестись.

Она перевернулась на бок, свернулась калачиком и горько заплакала. Произошедшее вдруг начало казаться ей гораздо яснее и понятнее. Даже если и учесть, что ничего изменить она уже не могла. Но нет! Потому что, несмотря на это, обдумать ситуацию, в которую завела сама себя, было бы все равно не лишним. С каким-то странным облегчением Гермиона вздохнула и ощутила, как по щекам безудержно покатились слезы. Она даже не могла объяснить себе — по кому и из-за чего именно плачет в эту минуту. Из-за ссоры с Люциусом… Из-за того, что предала Рона… Да это было и неважно.

«Так кто же из нас ведет себя мудрее, ответственней, человечней? Кто умеет остаться сильным и сохраняющим достоинство даже в самой непростой и неоднозначной ситуации? Я? Люциус? Рон?» — голова раскалывалась от вопросов, задать себе которые она не решалась все последние недели. От вопросов, задать которые, в конце концов, все равно пришлось.

Сейчас она с невообразимой ясностью поняла вдруг, насколько постыдно и трусливо вела себя по отношению к Рональду. Нет… Изменить то, что разлюбила его, она не могла, но… лгать одному из самых близких людей, прятаться за ним от своей тьмы, использовать его и потом… безжалостно бросить — это было подло. Оглядываясь назад, Гермиона не узнавала в той трусливой душонке саму себя. Она ведь так и не сказала Рону, честно и прямо, к кому уходит…

«А ведь за все нужно расплачиваться! Рон не заслужил ни такого отношения, ни этой гадкой лжи во имя какого-то гипотетического спокойствия. Чьего спокойствия?! Признайся, что думала больше о себе, не желая затягивать тягостное объяснение…» — новая волна стыда и вины накрыла Гермиону с головой, и она снова задрожала от тяжких всхлипов, заставляющих тело содрогаться на кровати.

Все еще ощущая себя страшно одинокой, в эту минуту ей ужасно хотелось, чтобы Люциус оказался рядом: чтобы он пришел, обнял ее, успокоил, помог забыть эту горькую вину. Но Гермиона ясно понимала, что вернуть Люциуса она должна сама. И, прежде всего, извинившись за свою узколобую категоричность, за то, что осознанно обидела и оскорбила его.

«Вряд ли он хочет видеть меня сейчас. Ну что ж… За все нужно уметь платить!»

Слишком долго она игнорировала эту простую и мудрую мысль, но теперь поняла, что зря. Пришла пора хоть как-то попытаться снова контролировать собственную жизнь. Объясниться с теми, кто ждал и имел право на эти объяснения. По-настоящему попрощаться с прошлым. Безоговорочно принять все новое, что появилось в ее жизни. Гермиона как никогда понимала, что их полноценная духовная близость с Люциусом напрямую зависит от того, насколько зрелой и повзрослевшей она сможет показать себя, насколько сможет избавиться от присущей ей инфантильного упрямства и нетерпимости. Ведь именно он, благодаря своей сдержанности, своему неприятию прошлого и страху вернуться в него, открыл ей глаза на то, насколько смешно и по-детски она ведет себя порой. Гермиону снова охватило чувство неудержимого стыда.

Наконец, поднявшись с кровати, она надела халат и спустилась вниз. А поискав в каждой известной ей комнате, поняла: Люциуса нигде нет. Из глубины души начало подниматься знакомое ощущение паники, и Гермиона вдруг почувствовала, как покрывается холодным потом.

«Что, если он ушел? Но… он же вернется? Как он мог уйти и бросить меня здесь?»

На какой-то миг она оказалась почти сражена чувством какой-то нелепой и смешной детской незащищенности.

«А если он отправился… к Нарциссе?» — в ней вдруг вспыхнуло, затмевая разум, пламя безумной горячечной ревности. Ревности, показавшейся даже самой себе глупой и пошлой. Никогда еще она не ревновала мужчину так, как сейчас Люциуса к его прошлому. И это было объяснимо: Нарцисса была близка ему. Она могла бы понять его! Они вместе прошли через те, прошлые кошмары! Гермионе хотелось кричать от жгучей боли.

Снова и снова блуждая по пустым и темным комнатам поместья, она продолжала звать Люциуса, пока рядом, наконец, не появилась Тибби.

— Где он?! Где твой хозяин? — в голосе Гермионы уже слышалась истерика.

Эльфийка расстроено развела руками.

Гермиона всхлипнула, слезы снова побежали по щекам. Бросившись по коридору назад, она подбежала к входной двери и, распахнув ее, выскочила в лунную ночь, продолжая громко выкрикивать его имя. Громко… и безответно.

Не помня себя от отчаяния, она побежала вокруг дома: туда, где начинался парк, и бросилась по первой же дорожке, огороженной живой изгородью, мимо фонтанов и аккуратно постриженных лужаек.

Сознание медленно, но верно заполнял ужас, и Гермиона громко зарыдала в пустоту и безмолвие холодного ночного воздуха. В тот миг ей казалось, что жизнь кончена, и она уже больше никогда не сможет быть счастлива. Задыхаясь от рыданий, бросила взгляд на далекую скамейку в самом конце сада. Скамейка стояла на том самом месте, откуда открывался вид на знаменитые уилтширские холмы. На ней-то и сидел сейчас он. Люциус.

Сердце замерло от ощущения счастья, и Гермиона стремительно побежала вниз по лестнице и дальше — по дорожке, не обращая внимания на гравий, больно колющий ступни.

«Скорее! Скорее… Лишь бы он выслушал меня…»

Добравшись до Малфоя, она жутко запыхалась и остановилась в странном замешательстве, не способная сказать ни слова.

Стоя чуть в сторонке, Гермиона не отводила от него глаз. Люциус же, напротив, не повернул в ее сторону и головы. Со спокойным и бесстрастным лицом он сидел, уставившись вдаль, и никак не прореагировал на ее появление.

Собравшись с силами, она сделала глубокий вдох и быстро заговорила:

— Прости меня. Я… глупая молодая девчонка. И обидела тебя. Ты был прав. Просто знай: что бы ни делал кто-то из нас двоих, ты или я, все будет хорошо, если мы будем вместе… Если будем поддерживать друг друга. Помогать… Пытаться понять.

Люциус наконец повернулся и взглянул на нее.

— Ты уже не маленькая и должна понимать, что некоторые вещи слишком сложны… Слишком болезненны… — в его голосе звучал холод. — И не стоит играть с ними.

— Я понимаю, — стыд заставил ее опустить голову, и слезы начали капать прямо на траву. — Потому и прошу у тебя прощения. Я… я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил о тьме, живущей в каждом из нас. Я и сама не раз ощущала ее мерзкое присутствие. — Гермионе ужасно хотелось, чтобы он поверил ей. — И хочу сказать, что… принимаю в тебе все, и ее тоже. И люблю тебя всего: с твоими недостатками и достоинствами, с твоими желаниями, болью, прошлым и будущим. Пусть наша тьма остается с нами. Она не сможет больше убивать нас, если мы научимся контролировать ее…

Малфой поднялся и подошел к ней.

— Контролировать? Неужели ты и вправду надеешься на это? — усмехнулся он и двумя пальцами взял ее за подбородок, внимательно вглядываясь в лицо. — Тогда ты глупее, чем я думал.

Его тон сейчас безумно напомнил Гермионе хладнокровного и жестокого Пожирателя смерти, с которым она столкнулась в Отделе Тайн много лет назад. Слова, что он произнес, причинили жуткую боль, и она даже задохнулась от обиды, но потом сумела взять себя в руки.

«Слишком далеко у нас зашло все, чтобы обижаться на сказанное в сердцах».

— Что ты хочешь от меня, Люциус? Чего ожидаешь от наших отношений?

Малфой медленно опустил руку и отвернулся. Его гордый профиль оказался ярко освещен призрачным лунным светом.

— Тебе это известно.

— Порой мне кажется, что — нет.

— Я уже говорил тебе, чего желаю и жду. Еще тогда… в кабинете.