Люциус же коснулся руки Гермионы и повел ее прочь. Но не успели они сделать и пары шагов, как вслед снова раздался мерзкий ядовитый голос:

— Слышь, ты, герой! Когда будешь ебать эту сладкую сучку, ты все-таки помни, что если б опоздал минут на пять, то я бы успел ей вставить. И тогда б ты был уже не единоличным владельцем ее тесной и горячей пиз…

— Круцио!

Резко развернувшись, Люциус буквально швырнул в него заклятие, и от ярости в его голосе Гермиона вздрогнула. Вылетевший из палочки красный луч ударил насильника прямо в грудь, и он тут же закричал от боли, в конвульсиях падая на землю. Дергаясь, он бессвязно орал что-то, и Гермиона, памятуя о собственных мучениях от «Круциатуса», поймала себя на мысли, что не испытывает сейчас ни капли жалости и никакого раскаяния. Абсолютно никакого. Вообще.

Отойдя от нее, Люциус приблизился к никак не успокаивавшемуся уроду. Он наклонился и, схватив за горло, поднял того с земли. Приблизившись к искаженному от боли лицу, Малфой посмотрел ему прямо в глаза, и Гермиона снова ощутила дрожь, увидев в этом взгляде невероятную, леденящую злобу. Но попросить его остановиться и прекратить, желания не испытала. Люциус же тем временем заговорил, и в голосе его звучало неприкрытое пренебрежение:

— Я не люблю ничего повторять дважды. Поэтому могу лишь добавить к тому, что уже сказал, следующее: если я услышу еще хоть слово, произнесенное твоим грязным ртом, то испытанное только что, покажется тебе ничем иным, как актом милосердия с моей стороны, магл! Я достаточно ясно выразился? — он слегка тряхнул все еще дрожащую от ужаса и боли фигуру.

Насильник что-то невнятно проскулил, и Люциус сжал его горло чуть крепче.

— Я, кажется, задал вопрос: ты понял, что тебе было сказано?

— Д-да… П-п-по… нял… — наконец удалось выдавить из себя подонку, и Малфой резко убрал руку, позволяя обмякшему телу снова упасть на землю, вызвав тем самым новый крик боли.

Люциус же развернулся и, подхватив Гермиону под локоть, стремительно потащил ее на освещенную фонарями аллею.

Какое-то время они быстро шли к выходу из парка и не произносили ни слова. С трудом поспевая за Малфоем, Гермиона видела, что он о чем-то напряженно думает, но спросить о чем именно, почему-то боялась.

Вскоре она увидела телефонную будку и заставила его остановиться. Ничего не объясняя, сделала звонок, и тот оказался очень и очень краток. А когда вернулась, увидела вопросительный взгляд Люциуса.

— Я позвонила в полицию. Сообщила им о нападении и дала ориентир, где они смогут найти его.

На лице Малфоя промелькнуло неясное выражение, очень напоминающее досаду, но потом оно снова стало напряженным и сосредоточенным. Не произнося ни слова, он коротко кивнул и опять устремился в сторону выхода. Гермионе же оставалось лишь поспешно двинуться следом. Они быстро шли через огромный и пустой парк, когда она вдруг поняла, что идти дальше не может. Резко остановившись, замерла на месте и, заметив это, Люциус тоже приостановился, повернувшись, чтобы серьезно и даже почти сурово взглянуть на нее.

Какое-то время Гермиона молчала и просто смотрела на него. Вспоминая о происшедшем, она так и не смогла ощутить в себе какого-то особого ужаса от пережитого. Какой бы отвратительной не казалась вся эта ситуация, больше всего ее волновало другое: собственная реакция на то, как повел себя в этом случае Люциус. Ведь на те несколько минут он вновь стал прежним — жестоким и беспощадным Пожирателем смерти. И это должно было ужаснуть ее! Но почему-то не ужасало… Более того: она даже восхищалась им! А теперь еще и откровенно вожделела, справедливо считая, что мерзкий подонок получил в итоге по заслугам. Гермиона не могла не признаться себе, что восхищение Люциусом и гордость за него каким-то невероятным образом переродились внутри нее в острое и почти болезненное возбуждение. И именно оно, это самое возбуждение, клокотало в ней сейчас, требуя выхода наружу. Немедленный выхода!

Остановившись, Малфой недоуменно всматривался ей в лицо, будто пытаясь разобраться, что именно тревожит ее сейчас и предугадать свои дальнейшие шаги. Не дожидаясь его решения, Гермиона подошла почти вплотную и закинула руки ему на шею. Вперилась пристальным взглядом в глаза, и Люциус невольно вздрогнул от того, насколько сильная жажда светилась сейчас в этом взгляде. Ее нескрываемая похоть заставляла гореть и его. Гореть почти заживо! И это было почти страшно, но и неимоверно прекрасно.

Зажмурившись, чтобы прийти в себя, Малфой слегка отодвинулся назад. Напрасно! Гермиона лишь прижалась еще крепче и потянула его на себя. Понимая, что позыв ее несвоевременен, а может даже и неправилен, остановиться она, тем не менее, не могла. Да и не хотела.

Потребность в близости (сиюминутной, немедленной близости!) оказалась сильнее ее самой. Причем жаждала она в эти самые минуты именно такого Люциуса, который шел с нею рядом: холодного, сосредоточенного, внешне бесстрастного. Того, которого до сих пор захлестывали волны острой и безжалостной ярости, так и не перестававшей гореть у него внутри.

Не отводя глаз, она лишь сумела прошептать еле шевелящимися губами:

— Пожалуйста… — и потащила его с освещенной аллеи в сторону густых зарослей, так своевременно оказавшихся у них на пути.

Они прошли совсем немного, прежде чем очутились на небольшой поляне, и Гермиона с наслаждением отметила, что в глазах Малфоя уже сверкает такой знакомый огонек страсти, столь обожаемый ею. Хотя с губ его все же слетело совсем другое:

— Гермиона… прошу тебя… не сейчас. И не здесь…

Но было уже слишком поздно. Быстро сбросив с себя одежду, она осталась совершенно обнаженной и опустилась на землю, с мольбой протягивая к Малфою руки:

— Пожалуйста… Хочу очиститься от его мерзких касаний… Умоляю тебя! Сейчас. И здесь. Именно здесь… — казалось, выгибающаяся на земле Гермиона пребывала в каком-то трансе.

Малфой молчал, ничего не отвечая, и лишь неотрывно смотрел на нее. Вихрь эмоций, бушующих в нем в эти минуты, почти сводил с ума, заставляя тяжело и прерывисто дышать. А услышав, как она мучительно застонала, Люциус не выдержал: быстро опустился на землю рядом с Гермионой, расстегнул брюки и уже в следующий миг оказался внутри нее. Гортанно вскрикнув от резкого и глубоко проникновения, она откинула голову и крепко впилась ногтями в его спину, заставляя Малфоя что-то яростно прошипеть в ответ. Оба понимали сейчас, что эта взаимная боль помогла каждому из них почувствовать себя живыми. Настоящими. И принадлежащими один другому целиком и полностью. Их обоюдное возбуждение достигло своего пика так неимоверно скоро, что не прошло и нескольких минут, как Гермиона забилась под ним, выкрикнув его имя в темноту ночи и с силой царапая кожу спины. В ответ на это он и сам вздрогнул, прежде чем со стоном излился в жадное, горячее и пульсирующее влагалище.

Тяжело и громко дыша, какое-то время они не размыкали объятий, но потом Малфой скатился и лег на спину, молча уставившись в звездное небо. С губ обоих в уже холодном ночном воздухе слетали чуть заметные облачка пара. Повернувшись на бок, Гермиона устроилась рядом и положила голову ему на плечо. Так они и лежали довольно долго, пока Люциус в итоге не заговорил:

— Ты же понимаешь, что все это значит, не так ли?

Не осознавая, что он имеет в виду, Гермиона промолчала. Хотя голос Люциуса, прозвучавший сейчас серьезно и даже обреченно, заставил ее напрячься.

— Я только что использовал непростительное заклятие. Для меня это может означать лишь одно — пожизненное заключение в Азкабан.

От ужаса, охватившего от этих слов, Гермионе показалось, что сердце только что безжалостно выдрали из разорванной груди. Рот моментально пересох, а сознание будто онемело от ощущения неизбежно надвигающегося кошмара. Кошмара, спасения от которого она не видела. В голове же билось лишь одно:

«Почему?!! Почему он не сказал мне об этом раньше?»

Быстро поднявшись, она села и, обернувшись, заглянула Малфою в лицо.