— Молчи, сучка! Убью! Чтоб ни звука не слышал!

Гермиону обдало гнусной вонью: от напавшей на нее мрази отвратительно несло потом, застарелым алкогольным перегаром и прогорклым смрадом из нечищеного рта. На секунду она даже зажмурилась от этого зловония, хотя надо отдать должное — сознание ее по-прежнему оставалось четким и ясным. Но и понимая, что вляпалась в какую-то на редкость дерьмовую историю, Гермиона знала одно: Люциус находится рядом, и очень скоро он вернется и… разберется со всем этим сюрреалистичным кошмаром.

Продолжая крепко прижимать к ее горлу нож, напавший тем временем достал из кармана грязную тряпку, которую огромным комком сунул Гермионе в рот. А затем почти сразу же резко толкнул ее на землю, при этом падая сверху и крепко удерживая жертву за запястья, поднятые над головой. Он явно спешил, и Гермиону снова обуял животный страх.

«Если Люциус не поторопится, этот урод начнет насиловать меня прямо сейчас! Нет! Нет… — успокаивала она себя. — Он найдет нас. Еще несколько секунд, и он появится. А если нет, то я и сама начну бороться с этим гадом! А там еще посмотрим, кто кого!»

Заставив себя успокоиться, она сосредоточилась на том, чтобы как-то примериться коленом к паху насильника, в надежде правильно и сильно пнуть его. Ужас исчез, оставив лишь холодную решимость продемонстрировать этой мерзкой скотине, какую боль на самом деле может причинить мужчине женщина, не желающая его и решившая бороться с насилием изо всех своих возможностей. Тот же наклонился к ее лицу, снова обдавая Гермиону отвратительной вонью, и прошипел, словно змея:

— Экая прелестная девочка попалась мне сегодня… Изящное платье, густые волосы и божественный запах. Жаль, конечно, дорогуша, что мне придется порвать твою явно недешевую одежонку… Ну, сама виновата, глупенькая! Нехер было разгуливать по парку в одиночку, да еще и так поздно, — его вторая рука уже лихорадочно блуждала по ее телу, заставляя Гермиону содрогаться от отвращения и ощущения закипающей ярости. — Что ж поделать, милая? — продолжал глумиться насильник. — Не ты первая, не ты последняя. Зато теперь ты не одна этой прекрасной ночью, правда?

— Она и так была не одна! Тут ты, мудак, немного ошибся.

Отпрянув от Гермионы, мерзавец резво вскочил и развернулся в сторону прозвучавшего голоса. На лице его мелькнуло выражение ужаса. Гермиона же быстро поднялась с земли, наконец-то ощущая, как от облегчения и при этом нахлынувшей на нее запоздавшей паники готова забиться в истерике. Голос Люциуса прозвучал совершенно спокойно, однако, взглянув на него, она увидела, что с палочкой в руке тот уже стоит наготове, и приняв боевую стойку.

Даже не осознавая, в чем же на самом деле проблема, несостоявшийся насильник, тем не менее, быстро сориентировался и схватил Гермиону снова, еще раз приставив к ее горлу нож. Та опять заледенела от ужаса, почти с благоговением отмечая, как на лице Люциуса появляется такое знакомое по их общему прошлому выражение яростной злобы.

«Мерлин! Я думала, что никогда больше не увижу прежнего Люциуса Малфоя и как же я ра…» — не успев додумать эту мысль, она услышала его голос, сочащийся ядом и ледяной решимостью.

— Отойди. От нее. Сейчас же!

Но подонок лишь усмехнулся приказу.

— Или что? Чувак, неужели ты и впрямь бросишься на меня с этой веточкой? — он издевательски рассмеялся, кивнув подбородком на палочку Люциуса, напряженно подрагивающую у того в руке.

— Я настоятельно рекомендую тебе сделать то, что я велел, жалкий клоун.

Но мерзавец предпочел продолжить насмешки:

— Ой-ой-ой… Чего бойся! Так это, мужик, что хочу сказать… У меня нож! И приставлен он к горлышку твоей цыпочки. А ты, дурак, все палочкой какой-то передо мной машешь. Поэтому мне кажется, что сила-то на моей стороне, приятель! — он еще крепче надавил лезвием на шею Гермионы, и та ощутила, как из пореза потекла горячая липкая струйка.

Заметив кровь, Люциус нахмурился, а затем на лице его появилось выражение странной и будто горькой решимости.

— Сектумсемпра!

Гермиону ослепил луч света, выстреливший из палочки Малфоя, когда он легким движением полоснул ею по воздуху.

На лице насильника, будто из ниоткуда, появились две глубокие раны, и, совершенно ошеломленный этим фактом, он тут же забился в агонии, схватившись за лицо и невольно отпустив Гермиону.

Она же глядела на человеческое тело, бьющееся в мучениях у ее ног, и понимала, как внутри закипает странная (и извращенная на ее взгляд) смесь жутких ощущений: всплеск адреналина, удовлетворенной ярости, а самое неприятное — желания причинить этому мерзкому человеку еще более сильную и страшную боль. От этих совершенно необъяснимых эмоций Гермиона смогла прийти в себя лишь тогда, когда почувствовала, как ее бережно и при этом внимательно ощупывают руки Люциуса, освобождающие попутно от ужасного, противного и унизительного кляпа, до сих пор торчавшего изо рта. Выдернув ужасную вонючую тряпку, он с силой схватил ее голову, поворачивая лицом к себе и пристально вглядываясь в глаза.

— Ты в порядке? Прости! Прости меня… Как же глупо все получилось! Я не должен был оставлять тебя одну.

На что она смогла лишь кивнуть и успокаивающе прошептать:

— Перестань казнить себя. Со мной все в порядке. Ты же успел. Я знала, что ты успеешь и спасешь меня. Знала… — Гермиона прижалась к нему и с облегчением расслабилась, но, открыв глаза, вдруг увидела, как пришедший в себя мерзавец снова поднялся на ноги и бросился на Люциуса, держа в поднятой руке нож. Тут же оттолкнув Малфоя в сторону, она закричала:

— Нет! Люциус, берегись!

Тот обернулся как раз вовремя, чтобы успеть отшатнуться и, сделав шаг в сторону, избежать столкновения с ножом, нацеленным прямо в его спину. Машинально потянувшись за палочкой, Гермиона чуть не застонала от разочарования, вспомнив, что оставила ее у себя в кабинете.

Однако Люциус не сплоховал и сам: ему понадобилась лишь пара секунд, чтобы в ответ на «Экспелиармус» нож вылетел из руки насильника. На лице которого мелькнуло выражение удивления и ужаса, быстро сменившееся злобой. Набычившись, он снова бросился на Малфоя, теперь уже с голыми руками.

— Левикорпус!

Так и не успев добраться до противника, мужская фигура неуклюже повисла в воздухе на высоте нескольких футов, и округу огласил громкий крик ужаса.

Гермиона перевела взгляд на Люциуса. С ожесточенной яростью он смотрел на висящего вниз головой насильника, и лицо его было сейчас точно таким, каким Гермионе довелось увидеть много лет назад: в Министерстве магии, когда Люциус сражался с ней и ее друзьями. Но сейчас она не испытывала ни страха, ни ненависти, ни отвращения. Лишь восхищение. И гордость. Гордость за своего мужчину. Его гнев, его ярость, его горящие от злости глаза — все это лишь заставляло ее любоваться, и тяжело дышащая Гермиона смотрела сейчас на Малфоя с благоговением. Он же тем временем взмахнул рукой, отчего подонок грузным кулем рухнул на землю и от сильного удара издал истошный вопль. Люциус приблизился и, глядя на него с ледяным презрением, процедил:

— Встань, червяк!

С ужасом и непониманием глядя на то, что он столь опрометчиво назвал «веточкой», тот медленно и с трудом поднялся, выставив перед собой дрожащие руки.

— Черт! Ты ж мне ногу сломал, мужик. Убери нахер свою чертову палку. Ты чего творишь-то, а? Кто ты вообще такой? — он уже не глумился. В голосе явно звучали страх и растерянность.

Люциус опустил палочку и медленно протянул, уже привычно растягивая слова:

— Как тебе удалось убедиться, мразь, я — тот, кто умеет причинять боль, даже не касаясь твоей грязной шкуры. Так вот! Слушай, что я скажу, и запоминай: если ты еще хоть раз осмелишься напасть на женщину (даже не на эту, а на любую другую!), то мучения, которые я тебе обеспечу, заставят пожалеть, что ты вообще родился на этот свет. Ты меня понял?

С перекошенным от ненависти лицом, насильник молчал. Лишь злобно щурился, вглядываясь внимательней, будто пытаясь запомнить Малфоя.