«Я не могу больше обманывать Рона. Довольно!»

Наконец Гермиона собралась с духом и, глубоко вдохнув, вошла в комнату, присела на стул неподалеку от Рона и, направив на телевизор волшебную палочку, выключила его.

Тишина, повисшая сейчас в воздухе, казалась невыносимой и столь разительно отличалась от мирного и уютного молчания между ней и Люциусом, что на секунду она даже зажмурилась. Но затем собралась с духом и негромко произнесла:

— Рон, нам нужно поговорить.

Тот упорно не смотрел на нее, хотя Гермиона и была уверена, что какая-то реакция все-таки последует. Протянулось еще несколько мучительных мгновений, когда Рон наконец нарушил молчание.

— Как дела у твоей подруги?

— Рон… — Гермионе показалось, что язык превратился в наждачную бумагу, и она замолчала. Но потом продолжила. — Я не могу так больше. Это больше не может продолжаться.

С каждым словом Гермиона говорила все более ясно и уверенно. Хотя и боялась, что Рон сделает вид, будто не понимает, о чем речь. И он действительно попытался.

— Продолжаться что, Гермиона? — в его голосе звучала нескрываемая горечь.

— Наши с тобой отношения.

Рон ничего не ответил, и ей было ужасно страшно посмотреть ему в глаза.

Казалось, прошла целая вечность, а они все сидели и молчали, молчали, молчали… Пока Рон не поднялся с дивана.

— В таком случае — уходи…

И повернулся, чтобы выйти из комнаты. Гермиона быстро встала.

— Рон, я…

Но тот вдруг остановился и с искаженным от ярости лицом повернулся к ней.

— Кто он?

Ничего не ответив, Гермиона молча качнула головой. Рон шагнул ближе, и она чуть попятилась.

— Я спрашиваю, Гермиона: кто он, черт возьми?

— Не он стал причиной того, что я решила уйти… — опустив глаза, медленно проговорила она.

— Да неужели? А кто тогда? Я? Потому что вдруг стал для тебя полным дерьмом? Вот так — просто и ясно, а что самое главное — неожиданно? — голос Рона был сейчас настолько лишен каких бы то ни было эмоций, что Гермиона с трудом узнавала его.

— Нет. Просто… Я изменилась. И сейчас каждому из нас нужно в этой жизни нечто разное.

— С каких это пор?

Гермиона пожала плечами.

— Ну же! Ответь! Насколько я могу судить, что-то произошло именно в последнее время. До этого с тобой все было в порядке, и у нас все было прекрасно. Не понимаю… Я просто не могу понять… — вцепившись руками в шевелюру, Рон принялся ходить по комнате, и ей снова стало его мучительно жалко. — Это началось после той командировки, да? Я вернулся, и ты… ты уже была другая… И постоянно хотела секса… Что бы это значило, Гермиона? Тогда у тебя с ним все только начиналось? Черт… но почему? Ведь у нас все было так хорошо до этого…

— Нет… — почти прошептала она в ответ.

— Что — нет? Что — нет, Гермиона?! — Рон пытался держать себя в руках, но голос его был пронизан горькой яростью.

— Я пыталась обмануть себя, что все хорошо.

Она задохнулась от исказившей его лицо боли, которая синхронно отозвалась и в собственной душе, но лгать больше не могла. И уже чувствовала, как тяжкое и муторное бремя, тяготившее ее все эти недели, исчезает, потихоньку опадая с плеч.

На какую-то секунду Рон сжал кулаки, но потом снова взял себя в руки.

— Я уже спрашивал тебя, но теперь спрошу снова: это Снипуорт?

Гермиона чуть не заплакала, но ответила честно и твердо:

— Нет, конечно, нет…

— Тогда кто?

Гермиона опять качнула головой в отрицании. Даже зная, что неопределенность сводит его с ума, сказать ему правду она не могла.

— Пожалуйста, Рон, не надо…

— Я спрашиваю: Кто. Этот. Человек? Потому что. Имею. Право. Знать.

В его голосе Гермиона вдруг услышала столько ядовитой злобы, что на миг даже показалось, будто он готов ударить ее. Хотя и знала, что Рон никогда не поднимет руку на женщину. А потом увидела, как он побледнел, на глазах становясь пепельно-серым.

— Это Гарри?

— Нет! Как ты можешь?! — не выдержав, Гермиона тоже сорвалась на крик. — Пожалуйста, Рон, не спрашивай меня больше. Я уже сказала, что не он причина происходящего!

Но тот уже не мог остановиться.

— Я хочу знать его имя. Скажи мне, Гермиона. Скажи мне! Я имею право знать это!

— Прекрати. Я не собираюсь тебе ничего рассказывать, — категорично отрезала она, пытаясь закончить этот, уже ставший бессмысленным, разговор. — Не надо, Рон. Успокойся.

И тут последние остатки его достоинства и самоконтроля исчезли, и он заорал во весь голос:

— Кто это?! Какого черта ты не можешь сказать мне, кто тебя ебет?!

Понимая, что колени у нее предательски подкашиваются, и боясь вот-вот сползти прямо на пол, Гермиона заплакала, прокричав в ответ уже сквозь слезы:

— Да потому, что не хочу делать тебе еще больнее!

Ошеломленный Рон замер, будто подавившись этими словами, и лишь тяжело дышал, глядя на нее ничего не понимающим взглядом.

— Еще больнее? Как, твою мать, ты можешь сделать мне еще больнее? Когда ты и так уничтожила меня сейчас… — он отвернулся и снова задал этот вопрос, только теперь будто спрашивая самого себя. — Кто, черт возьми, это может быть, чтобы причинить мне еще большую боль?

Гермиона вдруг четко осознала, что должна уйти. Прямо сейчас. Немедленно. Она уже выходила из квартиры, когда обернулась и негромко произнесла:

— Я надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь простить меня. Мне очень жаль… Прощай, Рон.

Потом выскользнула прочь и закрыла за собой дверь, оставляя за нею свое прошлое. Навсегда.

========== Глава 28. Боль ==========

Выйдя из подъезда, Гермиона отошла совсем недалеко и уже скоро устало прислонилась к стене соседнего дома. Сейчас казалось, будто она окаменела от мучительного чувства вины, которое вслед за болью порождало в душе еще и какую-то странную пустоту. Думать не хотелось ни о чем, даже о Люциусе. Особенно — о Люциусе.

Прошло больше часа, а Гермиона все стояла и стояла, и только слезы, которые она даже не удосуживалась вытирать, ручьями стекали по измученному лицу и падали вниз. Боль от потери близкого человека, ощущение собственного предательства и в то же время уверенность, что поступила так, как и должна была поступить — все это смешалось в такую невероятную по силе смесь эмоций, что Гермиона была уверена: этот день она забудет не скоро. А может, и никогда.

В конце концов она заставила себя двинуться дальше и, даже не осознав толком, направилась в единственное место, где смогла бы провести эту ужасную для себя ночь. Приблизительно через час Гермиона оказалась на площади Гриммо и, прошептав заклинание, увидела, как здания по обе стороны от дома Гарри с глухим стоном раздвигаются в разные стороны. Осталось лишь подняться на крыльцо и позвонить, но сделать это казалось чем-то ужасно страшным.

«Что я скажу им? Как я скажу им правду? И как Гарри и Джинни отреагируют на эту самую правду?»

Поняв, что и в этом случае оттягивать неизбежное бессмысленно, Гермиона наконец потянулась и нажала кнопку звонка. Уже совсем скоро дверь ей открыл улыбающийся Гарри, который, увидев ее заплаканное лицо, улыбаться тут же перестал. Лишь отступил назад, пропуская ее в дом, и расстроено пробормотал: «Входи». И Гермиона поняла, что он уже обо всем догадался.

Она прошла на кухню, где за столом сидела Джинни, листающая какую-то книгу. Подняв голову, она удивленно и пристально уставилась на Гермиону, отчего та сразу же ощутила жуткую неловкость, осознав, что рассталась не просто с бойфрендом, а с родным братом лучшей подруги. С которой сейчас придется объясниться.

Джинни поднялась и коротко пригласила ее присесть, что Гермиона и сделала, продолжая чувствовать себя последней дрянью. Следом за нею в кухню вошел Гарри, без слов налил чаю и, поставив перед Гермионой чашку, уселся на соседний стул. Воцарилось тяжелое молчание. Друзья ни о чем не спрашивали, а лишь молча ждали, когда она сама скажет то, о чем уже догадывались они оба.

Долгое время Гермиона не могла говорить и просто сидела, плотно обхватив руками чашку с темной горячей жидкостью. Но продолжаться вечно это не могло, поэтому в конце концов она посмотрела на них и тихо, но отчетливо, проговорила: