— Чего молчишь-то, Люциус? Язык проглотил? Как непривычно для тебя… Это, наверное, Гермиона так положительно влияет на твое поведение. Что, не можешь и словечка грубого промолвить в ее присутствии, да?

— Рон, пожалуйста…

Но на этот раз его взгляд уже был полон агрессии.

— Я сказал… не перебивай меня, Гермиона! — тон Рона внезапно стал таким холодным и злобным, что она невольно вздрогнула.

В ту же секунду Люциус тоже поднялся и шагнул вперед, становясь рядом.

— Я думаю, мистер Уизли, что вам лучше вернуться внутрь и найти кого-нибудь, кто сможет сопровождать вас домой. Боюсь, что в подобном состоянии вы не сможете аппарировать отсюда сами.

Рон посмотрел на Люциуса с такой ядовитой ненавистью, что Гермионе вдруг стало страшно. Страшно до головокружения. До тошноты.

— Да не тебе, блядь, указывать, что мне нужно делать, Малфой! Я… пока еще сам осознаю происходящее, и осознаю, кто находится рядом со мной и где именно мы все находимся… Понятно, что не дома. Вот только не воображай себя могущественным волшебником… ладно? Единственным на этой вечеринке. Пойми, а то ведь…

Люциус оставался совершенно спокойным.

— Я бы не советовал угрожать мне, мистер Уизли.

И тотчас в глазах Рона вспыхнул огонек ярости.

— Или… «что»? Забыл, что одно твое неверное движение, и окажешься в Азкабане до конца своих дней? — Рон подошел к ним еще ближе. — Ну же! Давай, Малфой, покажи, наконец, что ты собираешься со мной сделать?

Над ними повисла какая-то зловещая, можно сказать, пугающая тишина. Два волшебника стояли всего лишь в футе друг от друга: напрягшиеся, разъяренные, сосредоточенные. Готовые нанести удар в любой момент, пусть даже еще так и не достав палочек.

Гермиона почти заледенела от ужаса, охватившего ее от этого зрелища. Все, что она понимала сейчас лучше всего, было то, что положение очень и очень опасно. А самое главное: их никто не увидит здесь, в сумерках густых зарослей министерского парка.

«Да даже если и увидят, то будет поздно!»

Она схватила Малфоя за рукав.

— Люциус! Пожалуйста, давай уйдем отсюда. Сейчас же уйдем.

Тот не шелохнулся, и Гермиона могла лишь слышать его глубокое и быстрое дыхание. А еще чувствовать, как тело под ее рукой напрягается все сильнее и сильнее, непроизвольно готовясь к предстоящей схватке.

Услышав, как она назвала счастливого соперника по имени, Рон повернулся к Гермионе. На его лице явно читалась смесь боли и гнева. Какое-то (как ей показалось, бесконечно долгое) время он смотрел на нее с выражением мучительного отчаяния. А потом хрипло прошептал:

— Гермиона, — и поднял руку, случайно задевая ее локоть.

Гибкие пальцы сомкнулись вокруг его запястья в это же мгновение, сжимая так, что лицо Рона исказилось от боли. Не обращая на это внимания, Люциус сжал запястье сильней и шагнул еще ближе, оттесняя его от Гермионы. А потом прошипел, низко и холодно:

— Не смей. Дотрагиваться. До нее.

— Люциус, отпусти его, — спокойно, но твердо велела Гермиона, однако тот проигнорировал ее.

Дыхание Рона стало тяжелым и хриплым, было заметно, что ему очень больно, но он упорно старается скрыть это, потихоньку начиная трезветь.

— Ну вот, Малфой, наконец-то узнаю тебя, — насмешливо выдавил он. — Видишь, Миона? Не так-то просто леопарду выбелить свои пятна…

Напоследок слегка крутанув запястье Рона, Люциус резко бросил его и, развернувшись, направился прочь. За ним, виновато глянув на бывшего бойфренда, шагнула и Гермиона. Какое-то время Рон молчал и просто потирал ноющую руку, но потом, повернувшись в их сторону, насмешливо проговорил:

— Вот как, Малфой… драпаешь с поля боя… Для тебя это, видать, уже стало привычкой?

Люциус замер как вкопанный. Напряженный, словно натянутая струна, он смотрел прямо перед собой, и Гермиона чувствовала какой-то необъяснимый жар, исходящий от него. Стало страшно. Сердце бешено колотилось, когда она всем своим существом ощущала растущий гнев Малфоя, передававшийся и ей потоком какой-то странной силы. Тряхнув головой, она попыталась игнорировать эту силу.

— Люциус, пойдем отсюда. Нам нужно уйти… — мягко попыталась она уговорить его, но Малфой будто не слышал ее.

Он повернулся к Рону.

— Что ты сказал? — низкий размеренный голос Люциуса был полон такой откровенной злости, что даже воздух вокруг них стал ощутимо прохладней.

— Я сказал, что для тебя самоизолироваться в критический момент стало уже привычкой. Видишь ли, Малфой, у меня тоже память неплохая… И я помню, как ты даже не дрался в Финальную битву. Ты… не боец, Малфой! Понял? Ты слишком слаб, ты легко… сдаешься… — презрительно засмеялся Рон.

Гермиона затаила дыхание, понимая, что теперь не в силах остановить эту ссору. Однако уже в следующий миг неожиданно поймала себя на мысли, что вместе с волнением ощущает еще и странное, почти извращенное любопытство. Понимая, что не может предотвратить их столкновение, она не была уверена, что хочет сделать это.

Взглянув на Люциуса, Гермиона увидела, как лицо его каменеет, почти на глазах превращаясь в маску гнева, ненависти и боли. Она осторожно дотронулась до его руки — мышцы были жесткими и напряженными — а потом едва заметно пожала предплечье пальцами и глубоко вдохнула.

Люциус же тем временем неспешно сделал в сторону Рона еще один шаг и ответил:

— Чтоб ты знал, мальчик, тогда я искал своего сына.

— Своего сына? — Рон насмешливо фыркнул и, отвернувшись в сторону, негромко пробормотал: — Ну да. Конечно же. Будто он заслуживал этого.

Еще не дослушав до конца, Люциус достал волшебную палочку. Его ноздри хищно раздулись, когда он приподнял руку, показывая, что готов к дуэли. По-прежнему не пытаясь остановить это безумие, Гермиона схватилась за горло: дышать она почти не могла.

Рон тоже вытянул руку с волшебной палочкой вперед. На его губах появилась слабая улыбка.

— Да… Так-то лучше, Малфой. Хоть сейчас покажешь, на что ты способен. Давай… давай посмотрим, чего ты можешь. Я жду не дождусь.

— Думаю, ты пожалеешь об этом, щенок… — Люциус продолжал медленно приближаться к нему. — Отойди, Гермиона, — бросил он, не поворачивая головы.

И та послушно шагнула в сторону. Нет, разумом Гермиона понимала, что должна что-то сделать, должна попытаться остановить их, но… желание посмотреть на это противостояние до конца оказалось таким захватывающим, что она повиновалась Малфою без единого слова.

— Ну уж нет, не пожалею, — парировал Рон. — Я ждал достаточно долго. Фурункулус!

Из его палочки выстрелил оранжевый луч, который Люциус отклонил, одним едва уловимым движением поставив голубоватый щит.

— Сектусемпра! — попытался Рон снова.

Этот луч Малфой мгновенно растворил встречной волной света. Ничего не предпринимая против Рона, он продолжал медленно, но упорно приближаться к нему.

— Так-так… милый мальчик. Значит, ты ждал этого достаточно долго? Что ж… тогда нужно было подготовиться чуть лучше, Уизли.

— Локомотор мортис! — крикнул тот, но заклинание отклонилось и ушло в сторону, так и не коснувшись ноги Люциуса.

Выкрики Рона становились все более отчаянными, он видел, что противник приблизился к нему уже почти вплотную.

— Петрификус Тоталус! Левикорпус! Инкарцеро!

На этот раз Малфой даже не потрудился поднять палочку. Казалось, синий свет щита порожден самим телом, прикрывая его целиком. Ошеломленная волшебница вдруг ощутила невольную дрожь, глядя, как неспешно и упорно движется вперед Люциус. Глядя на бывшего бойфренда. И теперешнего любовника. Где-то в уголке сознания мелькнула мысль, что нужно броситься к ним, остановить Люциуса, оттащить его, но… мысль эта исчезла так же внезапно, как и появилась.

Малфой сделал еще несколько шагов, и на лице Рона мелькнуло выражение паники. Он попытался остановить соперника в последний раз, отчаянно выкрикнув в его сторону:

— Инфламарэ саеколорум!

Из палочки в сторону Люциуса вылетело мощное пламя, и Гермиона испуганно вскрикнула, будучи почти уверенной, что оно вот-вот поразит того. Но тут же увидела, как Малфой поднял левую руку. Пламя ударило его прямо в ладонь, и Люциус приостановился и зажмурился, словно не в силах двигаться дальше. Но потом поднял голову, вытянул ладонь перед собой и сделал шаг. Во взгляде его сверкнула яростная решимость. Так, с мерцающим лицом, продолжая ладонью поглощать языки пламени, он приблизился к Рону почти вплотную. И глядя во все глаза, Гермиона понимала, что искреннее восхищение, несмотря на мучительную болезненность ситуации, охватывает ее все сильнее и сильнее.