Опять то же самое, тем не менее, она сумела дать смиренный безразличный ответ:

— Нет.

Люциус усмехнулся.

— Как безжизненно. Правда.

Его внезапная поспешность удивила Гермиону. Она погрузилась в тяжёлые раздумья.

— Скольких людей вы убили?

На этот раз не последовало никакой физической реакции на вопрос, но ответ прозвучал чётко и ясно:

— Не так много, как вы думаете.

— Такой вариант не подходит.

— И, тем не менее, он единственный, который вы услышите.

Она неодобрительно пропыхтела, но продолжила:

— Правда.

Малфой ненадолго задумался, прежде чем его тягучий голос снова добрался до её ушей:

— Случалось ли вам испытывать похоть к человеку, к которому не следовало?

Она снова резко повернулась в его сторону. Её поразил не столько вопрос, как та манера, в которой он был задан. Похоть. Столь библейское и, тем не менее, ёмкое определение. Гермиона почувствовала, как внутри всё сжалось.

— Вы не можете задавать мне подобные вопросы!

— Правду, мисс Грейнджер.

Гермиона раздражённо подскочила на ноги, её ноздри раздувались в праведном негодовании.

— Да!

Он поднял взгляд на неё из своего полулежащего положения:

— К кому?

— Это уже второй вопрос! Я не стану отвечать.

Малфой поднялся, выпрямившись во весь рост, и приблизился к ней пугающе близко.

— К кому? В самом деле, вы обязаны ответить мне более подробно, или вы полагаете, что меня удовлетворит ваше гневное «да»?

— Вы тоже не вдавались в подробности, отвечая на мой последний вопрос.

Его ухмылка стала чуть более явной, а брови приподнялись в изумлении.

Гермиона снова попыталась испепелить его взглядом, скрестила руки на груди, но чувство честной игры взяло верх, и потому ответила — быстро, в спешке глотая слова:

— Я была немного влюблена в Сириуса Блэка… а когда стала чуть старше… в профессора Снейпа.

Она не смела поднять глаза.

Его губы сложились в презрительную усмешку.

— Северус? Это действительно любопытно. Надо же, мисс Грейнджер… может, кто-то ещё?

Затаив дыхание, Гермиона молчала. Теперь она чувствовала его запах ещё сильнее, чем прежде. Его тело вдруг оказалось слишком близко. Реальное. Манящее. Она едва не схватилась за него, чтобы справиться с сильнейшим головокружением, от которого ноги почти подкашивались.

— Кто-то ещё? — с нажимом повторил Люциус.

Гермиона посмотрела ему в лицо, но не осмелилась произнести ответ вслух. Внутренности внезапно скрутило в тугую пружину острым, почти сумасшедшим желанием. Она даже не была уверена, что сумеет противостоять нахлынувшему чувству. Хотела ли она сопротивляться? Должна ли? Её глаза медленно опустились ниже, изучая рельефный мужской силуэт, а затем снова встретились с его взглядом. Малфой опять ухмыльнулся, прежде чем заговорить:

— Плата.

Голос Гермионы прозвучал низко, словно отражение его собственного.

— Вы должны снять жилет… закатать рукава и… расстегнуть рубашку. В конце концов… здесь очень, очень жарко.

— Вы назвали три вещи, мисс Грейнджер.

Она пожала плечами, поясняя:

— Я ответила на два вопроса вместо одного.

Глаза Малфоя отметили каждую деталь её изменившегося лица, и едва заметная улыбка тронула тонкие губы. Проходила секунда за секундой, но он по-прежнему не шевелился.

Она смотрела на него.

Он смотрел на неё.

А затем, всё ещё не отрывая взгляда, его руки потянулись к пуговицам, медленно расстегивая их. Она наблюдала, как он стягивает с плеч жилет и небрежно бросает его поверх мантии. Затем его рука коснулась манжет, пальцы освободили узкие петельки от перламутровых пуговиц, которые составляли пару таким же на его шёлковом жилете. Люциус закатал рукава до локтей. Гермиона зачарованно смотрела на тронутые лёгким загаром предплечья, чётко очерченные мускулы под волосками, которые были чуть темнее, чем на голове.

Он остановился.

— И остальное.

Ещё какое-то мгновение Малфой противостоял ей. Но затем его пальцы потянулись к рубашке, расстегнули верхнюю пуговицу, затем следующую, продолжая освобождать одну за другой; он вытянул аккуратно заправленный низ, оставив его свободно свисать поверх брюк.

Гермиона не сдержалась, резко втянув в себя воздух, и сглотнула. Торс Малфоя оказался рельефным и крепким; темная тень падала на середину грудной клетки; плоский живот чётко очерчен выпирающими линиями, не так, как весь его благородный плавный внешний вид; этого уже было достаточно, чтобы ей захотелось протянуть руку и дотронуться до линий его пресса.

— Кажется, вы начали наслаждаться этой игрой, — она взглянула на него с такой же едва заметной улыбкой на губах. — Плата.

Его взгляд стал почти мучительным.

— Я требую, чтобы вы сказали, что вы обо мне думаете.

Она ответила дерзким взглядом.

— Я ненавижу всё, что вы олицетворяете. Ненавижу вашу предвзятость, предрассудки, ваше пренебрежение, ваше нежелание отступить от глупых умозаключений, продиктованных вам вашими узколобыми предками. Я разочарована, что за годы войны ваши взгляды ничуть не изменились. И почувствовала отвращение, когда вы вошли в лифт, просто надеялась, что не придётся терпеть ваше присутствие слишком долго. Но теперь, когда мы оказались в этой ситуации… — она сделала шаг ближе, — я нахожу вашу компанию… почти приятной.

Люциус глубоко дышал, глаза то и дело опускались к аппетитным округлостям её груди, возвращались к лицу, задерживаясь на губах. А затем снова заговорил, низко и хрипло:

— Плата.

Гермиона не колебалась ни секунды. Сделав шаг в его сторону, остановилась ровно на таком расстоянии, чтобы ни единая частичка их тел не соприкасалась.

— Вы должны поцеловать меня.

Его взгляд словно хлестнул по лицу.

Вот она, стоит перед ним: грязнокровка, женщина, которую он — Люциус свято верил в это — ненавидит. Стоит совсем рядом — поразительно нахальная, дерзкая. И он испытывает отчаянное желание, чувствуя, как пах медленно утопает в похоти.

Грязнокровка.

Поцелуй.

Он наклонился вперёд. Её губы так близко! Пухлые, тёмные и влекущие. Люциус коснулся их ртом, отгоняя ничтожные сомнения прочь.

И Гермиона открылась ему, тут же взметнув вверх руки и теряясь в его волосах. Его язык неистово искал её собственный, проникая в сладкий рот глубже и глубже, и наконец они встретились — сплелись в диком танце, в жаркой борьбе, тесно прижимаясь друг к другу. Его зубы сомкнулись на мягких губах, и Люциус даже слегка ощутил вкус её крови.

Гермиона отчаянно прижимала его к себе, не желая отпускать ни на миг. Их рты не отрывались друг от друга, а дыхание стало глубоким и прерывистым. Но вот руки скользнули ниже, и, наконец, она коснулась этого невероятного мужского тела, горячего и податливого под её пальцами. Изнемогая от лихорадочного желания, она стянула с его плеч рубашку и тут же склонилась к груди, принявшись с наслаждением лизать темный сосок, пока тот не напрягся и не затвердел. Почувствовав это, Гермиона тут же с силой втянула его в рот, умело запорхав по напряженной плоти языком.

Люциус шумно вдохнул, одной рукой прижимая женскую головку к груди, а второй пытаясь избавить Гермиону от одежды. Почувствовав на себе неловкие нетерпеливые пальцы, она отстранилась, позволяя стащить с себя платье. И оно упало на пол, освобождая крепкую красивую грудь, прикрытую тёмно-синим атласом, тем же, из которого были пошиты и её крошечные трусики.

На какое-то мгновение Люциус замер, так хотелось ему впитать в себя увиденное и сполна насладиться им, но вожделение завладело всем его существом с еще большей силой, заставляя торопиться, заставляя раздеть эту чертову куклу как можно скорее. Полностью! Еще минута и Гермиона уже стояла перед ним совершенно обнажённая, пытаясь снова вернуться к изучению его мускулистой груди.

— Ну уж нет, грязнокровная шалунья! Теперь моя очередь.

Он крепко обхватил её за талию, притягивая к себе, и впился в маленький напряженный сосок, втягивая его ртом так сильно, что из груди Гермионы вырвался крик изумления. Ощущая на себе его язык и зубы, ей казалось, что поцелуи и прикосновения Малфоя заставляют таять. Таять и растворяться в каком-то сладостном мучительном безумии. Гермиона почувствовала, как стала удивительно мокрой, истекая от страшного животного желания, от которого тело била сладкая дрожь, а разум застилал туман.