Толпа ответила на эти слова яростным плеском аплодисментов и криками «Ганьба (позор – укр.) Януковичу!», «Слава Украине!».

Пожилой человек в стареньком сером пальто и такой же заношенной кепке курил на тротуаре под мокрым, облысевшим каштаном и внимательно вслушивался в речи майдановских ораторов. Затем бросил окурок в урну, и, прижимая к себе белый полиэтиленовый пакет с буханкой хлеба и пачкой кефира, стал протискиваться в толпу. Там он узнал бывшего министра внутренних дел Украины Юрия Луценко. Тот беседовал с группой плотно обступивших его молодых людей.

– Извините, можно вопрос? – выждав момент, пожилой человек в сером пальто обратился к бывшему главному охраннику правопорядка на Украине.

Луценко настороженно взглянул на него поверх тонких очков в золотой оправе и сделал добродушную улыбку:

– Будь ласка, а чого ж не можна?

– Я тут слушал и вас, и других… – начал старый киевлянин, – Если вы говорите о независимости Украины от России, то почему призываете к зависимости от Европы? По-вашему, получается, что русский хомут надо снимать, а европейский надевать? Ради чего?

– Вы москаль? – с ехидной ухмылкой спросил старика Луценко.

После этих его слов раздалось дружное ржание молодых глоток.

– Я уже семь с половиной десятков лет чистокровный украинец, – со спокойным достоинством ответил старик, – Но не пойму, чего ж нас так припекло именно сейчас родниться с этим Евросоюзом? Мы что, на печи лежать будем, а он вареники в сметане нам в рот запихивать? Так это только у Гоголя было… Ну, вступите вы в Евросоюз, а чем Украину кормить будете?

Тут Луценко завелся, отвечал многословно, раз за разом вставляя вопросительное «Да?».

– Я вам сейчас на пальцах все объясню, батько. Украинцы, как и все люди, хотят жить хорошо. Да? Поэтому и тянутся к Европе, потому что там люди живут лучше, чем в Украине и в России. Да? Почему, мы плохо живем? Украинцы плохо живут потому, что в Украине низкая производительность труда. Да? Она ниже в 10 раз, чем в Германии, Бельгии и в других развитых странах. А причина в том, что в этих странах техническая оснащенность труда во много раз выше, чем у нас. Да? Это все равно, что мы копаем землю лопатой, а они экскаватором. Да? Или…

Старик перебил его:

– Извините, и что – Европа нам этот экскаватор даром даст? Его же покупать надо! А гроши нам тоже Европа даст? На чужие деньги из нашей власти получится хороший слуга и плохой хозяин…

– Дед, вали-ка ты домой, к своей бабке, – раздался сбоку молодой голос,– не разводи тут москальскую пропаганду!

И снова – ржание.

А Луценко, словно не расслышав старика, продолжал говорить:

– Менять, менять эту воровскую власть надо, хлопцы! Гнать Януковича и Азарова в шею! Украина гибнет от коррупции! Мы должны спасать ее от этой заразы! Каленым железом выжигать!

– Пан Луценко! – снова обратился к нему старый киевлянин, – Как же вы будете спасать от коррупции Украину, если ваше уголовное дело о мошенничестве до сих пор не закрыто? Вы ведь незаконно дали квартиру своему шоферу в центре Киева! Или крикун Аваков будет Украину от коррупции спасать? Он тоже под уголовным делом аж два раза ходил, земелькой торговал, в Италии от тюрьмы скрывался! А вору потакать – что самому воровать!

«Вход в Европу» казался обитателям Майдана совсем близким, но Европа и поныне не торопится распахивать свои двери

Чьи-то сильные руки вырвали старика из плотного круга, оцеплявшего Луценко, и толкнули в спину так, что он выронил пакет – буханка хлеба упала на мокрую брусчатку.

Старик поднял ее, бережно, как грудное дитя, обтер рукавом пальто и оглянулся. Перед ним стоял высокий широкоплечий хлопец в черной спортивной шапочке с желтым трезубцем во лбу.

– Бугай, що ты робыш з пристарилою людыною! – раздался в толпе возмущенный девичий голос.

Но никто не отреагировал – по мегафону объявляли нового оратора.

Верзила с трезубцем во лбу приблизил свою физиономию к лицу старика и пробубнил:

– Дед, вали нах… отсюда! Ты свое отжил. Тебе уже пора заказывать место на Лукьяновском кладбище.

Старик еле оторвал его мощную клешню от рукава своего тощенького осеннего пальто и совершенно спокойно ответил:

– Сынку, кажется мне, что весь этот ваш майдановский сход не в ту сторону Украину тянет… В Европу… В Европу… А знаете, что в Европе про интеграцию с Украиной говорят? Там говорят, что одна своя пчела лучше, чем пригоршня чужих мух… Ну, запишут Украину в Европу и что? Завтра по колено в манне небесной жить станем? А кто тут работать будет? Всем этим Луценкам не Европа, нужна… Европа – это так, повод скинуть Януковича с Азаровым… Им не Европа, а власть нужна. Чтобы своей шайкой было проще отхапать шмат Украины. Да пожирнее! Себе прибавить, а у нищих украсть – вот такая им нужна власть…

Хлопец процедил сквозь зубы:

– Дед, да мы скинем эту воровскую власть!

– И замените ее такой же воровской… Луценковской или аваковской, тимошенковской или порошенковской. Той, что рвется к корыту… Не на тех ставите, хлопчики, ох, не на тех… Верзила хмыкнул:

– Э неее, дед, Майдан не ошибается.

– Майдан – это еще не народ! Народ – это вся Украина. А вы у нее спросили, куда она хочет?

Верзила махнул ручищей и снова втиснулся в гомонящую толпу.

А старик, все так же бережно прижимая к груди пакет с буханкой хлеба и пачкой кефира, стал пробираться сквозь шумное людское сборище к тротуару.

Этого старика со снежной сединой на висках звали Николаем Ивановичем Хмельницким. Он заведовал кафедрой истории нового киевского национального университета. Был он доктором наук, автором нескольких книг по истории Украины и слыл ярым ненавистником национализма. А еще был он сторонником украино-российского братства, беспощадно критиковал всех, кто пытался доказывать, что многие беды Украины идут от того, что Московия «пожирает украинскую самостийность», а без «сильного национализма» республике не выжить.

Осенью какого же года?… Кажется, 1995-го… Да-да, 95-го, ездил он во Львов, читать лекции в тамошнем университете. А в выходной день пошел прогуляться по «стометровке» – любимой многими львовянами аллее, ведущей от памятника Адаму Мицкевичу почти до самого драмтеатра имени Марии Заньковецкой.

Издавна повелось так, что там на лавочках и вокруг них горожане с утра до вечера устраивают жаркие политические дискуссии.

В тот день только и было разговоров о появлении какой-то новой, социал-национальной партии Украины, ее презентация как раз и должна была состояться вечером в театре. По этому поводу было размножено огромное количество листовок – студенты пачками раздавали их прохожим.

Николай Иванович взял одну из них, присел на скамейку. И стал читать: «В связи с перспективной массовой деградации людей, целых народов, мы являемся последней надеждой белой расы, человечества вообще. Нам решительно надо сепарироваться от северо-восточного соседа…»

Хмельницкий сплюнул и выбросил листовку в урну рядом со скамейкой. Хотел закурить, но чварк-чварк – зажигалка выдохлась.

– Простите, огоньку можно? – сказал он сидевшему рядом профессорского вида мужчине в очках, шляпе и плаще. Тот с недоброй усмешкой глядел на него и молчал. Николай Иванович подумал, что, возможно, человек этот глухой или иностранец и не понимает его. Но в руках «профессора» была львовская газета.

– Простите, огоньку можно? – повторил Хмельницкий. Мужчина свернул газету и буркнул:

– По-москальски не розумию! Вы вкраинець?

– Да.

– О чому ж не розмовляете на ридний мови? Чого балакаете на кацапськой?

– И на ридний мови розмовляю, – смиренным тоном ответил Хмельницкий, ошарашенный таким поворотом разговора.

– Ось таки, як вы и губите Украину! Своим (тут он взял ядовито-насмешливую интонацию) русь-сь-сь-ским языком!