Любецкому срочно нужна была помощь – его рубануло порвавшимся тросом при швартовке корабля. Российские военные врачи выходили сына «предателя».

…О своем романе с младшим Любецким Людмила призналась матери, но Ольга Михайловна долго не могла сообщить об этом мужу. А когда все же отважилась, тот разъяренным тигром метался по квартире! Пачку сигарет до рассвета на кухне выкурил и бутылку водки выпил.

– Саша, успокойся, – тихо сказала мужу Ольга Михайловна, – кажется, у Люды с Богданом серьезные чувства. У них любовь.

Кручинин не сдавался:

– Любовь разная бывает! Хохлы такие хитрые, что бронзовой Екатерине Второй голову могут своей «любовью» задурить. Сорвется с постамента и побежит за этим Богданом!

Ольга Михайловна подкрадывалась к самому главному:

– Ну, и пусть хохол. От хохлов у русских такие красивые детки получаются… Смирись, не вставай, отец, поперек дороги дочкиной. Значит, судьба… К тому же… Где-то под День флота у нас с тобой еще один внук появится…

В тот момент Ольге Михайловне показалось, что мужа хватил сердечный приступ и он не дышит.

Но тут в рассветных сумерках спальни раздался тяжелый протяжный вздох, а следом за ним – лютый командирский рык Кручинина:

– День чьего флота?!

– Нашего, Саша, нашего, – русского. Это тебе подарок. Люда уже и имя нашему внуку выбрала. Дмитрием назовут, Димушкой. В честь деда твоего – Дмитрия Андреича…

Эта новость заметно остудила Кручинина. Но и на свадьбе Людмилы и Богдана, и в день рождения Димушки Александру Ивановичу стоило усилий, чтобы пригасить в душе неприязнь к Любецким.

Сын Павел суровел каждый раз, когда появлялась тень холодного разговора о Любецких. Он дипломатично гасил намерения Александра Ивановича развить тему.

– Пап, как у них получилось, так и получилось…

За этой дипломатичностью Павла скрывалась его братская любовь к сестре.

Старший сын был «национальной гордостью» Александра Ивановича – степенный, основательный.

Когда Павел служил на «отцовских» флотах – Тихоокеанском и Северном, каждая добрая весть про сына, доходившая до Кручинина-старшего от тамошних офицеров, грела ему душу (в советское время офицеры эти наезжали в крымские военные санатории каждое лето).

– И никто не скажет, что Павлик служит и растет в должностях с помощью папкиной мохнатой руки, – с гордостью говорила Ольга Михайловна, когда старые сослуживцы, приехавшие на отдых в Крым, наведывались к Кручининым в гости.

И все же однажды Александр Иванович решился замолвить словечко за сына. Когда пришла пора вешать китель на гвоздь и уходить на пенсию с Черноморского флота, Кручинин обратился к Главкому ВМФ России адмиралу флота Владимиру Чернавину с просьбой перевести сына в Крым. Но Главком отказал:

– Пусть сын еще послужит и на Балтике, освоит еще и тот театр военных действий, а потом посмотрим.

И лишь через три года после того разговора с адмиралом флота Павла перевели в Севастополь. В тот самый год, когда отца торжественно проводили в отставку в штабе Черноморского флота с благодарностью министра обороны и подарком в виде наручных часов – таких «Командирских» за 36 лет службы на флоте у Кручинина накопилось с дюжину.

А вот младший сын Олег был болью Александра Ивановича. В отличие от Павла, жил он как-то бестолково. Учебу в военно-морском училище бросил, когда до офицерских погон оставался год. Стал ходить на торговых судах в загранку – мечтал скопить денег на машину и квартиру. А на берегу зарплату проматывал на кутежи и дорогие подарки родне и знакомым. Александр Иванович из-за этого не раз устраивал выволочки сыну. Порты и деньги портят моряков.

Потом Олег женился на молоденькой певичке из портового ресторана. В том же ресторане Олег из-за ревности однажды устроил нешуточную драку, разбил пианино – дело дошло до суда. Сына из экипажа вытурили, а штраф суд назначил такой, что он вывернул все карманы Олегу.

Ольга Михайловна тайком сдала в ломбард кольцо с бриллиантом, доставшееся ей еще от бабушки. Не стало денег в семье Олега – и любовь жены-певички кончилась. Развелись. Олег вернулся в родительский дом с зубной щеткой и бритвенным станком.

Ольга Михайловна много дней слезно уговаривала мужа устроить Олега на флот:

– Там из него человека сделают. Раз уж мы с тобой не сумели…

Кручинин поначалу раздраженно отказывался:

– Не та у Олега репутация… Как я людям в глаза смотреть буду?

Но отцовское все же взяло верх над офицерским – поехал Кручинин в кадры флота просить за сына. Олега приняли на мичманскую должность. Ушел на корабль. И вот уже сколько? Да лет пять там служит.

Олег к решению Людмилы выйти замуж за Любецкого отнесся с веселым простодушием:

– А что такого? У нас на корабле у офицеров и мичманов почти через одного жены – украинки. А у украинцев – русские. Любовь – она такая штука… интернациональная.

Как ни старалась Ольга Михайловна уводить разговоры за праздничным столом подальше от политики и от того, что происходило в те дни в Киеве, у нее это не получалось. Да и Павел с Богданом Любецким порознь то и дело выходили из-за стола с суровыми лицами, прижав к уху мобильники – часто шли звонки со службы.

И Александр Иванович уводил беседу с Любецким-старшим все чаще к их некогда общим сослуживцам, которых судьба развела по разным черноморским флотам – российскому и украинскому.

Но все равно беседа эта упорно подплывала к тому, что происходило в те дни в Киеве и в Крыму – «Майдан, Майдан, Майдан»…

Лишь дочка Людмила и невестка Наталья увлеченно кудахтали про детей, да про цены в магазинах. Павел с Богданом скупо перекидывались своими флотскими новостями. Внук Димушка сосредоточенно тыкал пальцем в свой айпэд…

Ольга Михайловна решила внести свежую струю в разобщенную вечеринку.

– Все, все, все! – громко сказала она, хлопнув ладонями, – мужчины, больше о политике ни слова! Олежка, сыграй нам что-нибудь…

Олег взял старую гитару, щипнул струны раз, два, нахмурился и повесил инструмент на тот же гвоздь (гитара была подарком первой жены).

Затем приставил стул к старенькому пианино, поднял крышку, пробежался пальцами по клавишам. И брызнули светлые, солнечные звуки «Севастопольского вальса».

…Пианино Кручинины купили еще когда Павлу было лет десять – Ольге Михайловне очень хотелось, чтобы дети умели играть. Но ни у первого сына Павла, ни у дочки Людмилы дружбы с пианино не получилось. А вот Олегу передался отменный музыкальный слух матери – играл он волшебно.

– У него же талант! – восхищенно говорила Ольга Михайловна мужу, когда еще во время учебы Олега в школе подложила ему на пюпитр ноты своей любимой оперетты Дунаевского «Белые акации».

С тех пор Ольга Михайловна приобщила к ней и Александра Ивановича, заставив выучить его отрывок дуэта Ларисы и Кости. И еще там, в северном гарнизоне, вытащила его на сцену матросского клуба с «семейным номером». Правда, Александр Иванович частенько забирался не в те ноты, но молодая жена ему это прощала.

И с тех пор, кажется, не было у Кручининых такой вечеринки, когда бы они не играли этот номер (пожелтевшая тетрадь с нотами всегда лежала на пианино).

Когда Олег закончил играть «Севастопольский вальс», все дружно захлопали, а Ольга Михайловна сказала весело:

– А теперь, пожалуйста, – наше, семейное…

Александр Иванович подошел к жене, обнял.

Олег негромко наигрывал вступление, а Кручинины по очереди душевно и ладно пели. Ольга Михайловна с чувством тянула:

Александр Иванович, слегка фальшивя, откликался: