Мне пришлось скрыться, и я прибежал сюда и размышлял, много размышлял. Я бунтовал, во мне горел огонь непокорности. Я хотел мщения и справедливости. Мне казалось, небеса дали мне оплеуху, и что только в моих силах все изменить.

Инцидент не остался незамеченным. Меня стали искать. А я стал искать приспешников среди своих. Меня не понимали, отворачивались и предавали. Я понял, что должен быть один. Понял, что только я, и никто кроме меня.

А после я понял, почему не смог убить двух ангелов. Его — потому что подопечная была в списке, я забрал ее и ему не нужно было ее защищать. Ее — потому что подопечного не было в списке, и она защищала его.

Хранители должны были иметь мой знак отличия, я делал их элитой, так я считал. Своим гарпуном я оставлял истинным свое клеймо. Тем, кто не щадя живота своего, плотью своей готов рисковать ради своего подопечного.

Меня назвали безумным. Я стал им. Хотел стать. Я был одержим своей праведной идеей и одержим сейчас. И ты, малышка, тоже меченная мною. Спустя столько лет скитаний и игры в прятки, я, может быть, нашел себе партнера. Потому что все остальные безумные жнецы — просто спятившие дикари. Каждый сам себе на уме, со своей идеей. Они глупы, и их косят боевые, не смотря на их старые заслуги, не оказывая не почестей ни уважения. Рубят как домашний скот, без предупреждения и сантиментов.

Твои перья забрали. Отдали в назидание остальным. Но они, достойны? Кто они сами? Лучше ли они тебя? Помоги мне проверить.

— Это не моя война.

— Это твоя вендетта, милая, тебе это нужно не меньше, чем мне. — Жнец впервые повернул голову и посмотрел ей в глаза. — Ты все еще можешь летать, малышка, на пылающих огнем крыльях. Ты же так хочешь посмотреть на святую гору, не правда ли?

— Это невозможно.

Жнец засмеялся. Громко и некультурно, казалось даже через силу.

— Я скитаюсь по этому грешному земному шару века. И я знаю самую страшную тайну Падших. Видел своими глазами, как они отправлялись в свой последний полет к солнцу. Лишь найди половину своих перьев и расправь крылья, поверь, они засияют огнем. И только тогда моя война подойдет к концу, останешься только ты — единственным борцом за справедливость, покажи им!

— Я правда смогу лететь?

— Да. Но это билет только в один конец. Подумай, за что ты борешься. Напрасно ли пройден весь твой долгий путь? Ради чего или для чего? Тебе не нужны ответы. Ты и так это прекрасно знаешь. Тебе нужно лететь, как можно скорее. Гончие кошки сорвались с цепи и уже скалят нам свои клыки в спину. Ты можешь идти против них. Никогда не видел, чтобы с непокорными так церемонились. Ты нужна им. Ты — новый символ сопротивления этой черной системе с белыми крыльями маразма и абсурда! Дай мне руку, и пойдем! Лишь только покажи мне их лица, и мы вернем все твои перья, до единого!

***

Глаза слезились от боли и обиды. Ее грубо держали за волосы и силой тащили по коридору. Мелькали стены, перила, двери. Но Ангел был непреклонен, с лицом каменного истукана он тащил ее вниз, к выходу из больницы. Парадные двери распахнулись и глаза острой болью пронзил свет. В ровный ряд, образуя коридор, стояли ангелы. Она видела их глаза, в тех кратких проблесках она успела прочесть удивление и страх от необычного зрелища, назидание и укор, брезгливость, пренебрежение, осуждение, безразличие, насмешку, ехидство. Но ни у кого не было ни капли жалости или сочувствия.

Ее вывели в центр сада. На дворе уже были сумерки, и все присутствующие медленно стеклись, образуя круг вокруг нее. Каждый смотрел на нее и не отводил глаз, все хотели видеть продолжение.

Рука держащая ее волосы грубо оттолкнула ее голову, затем схватив за предплечье резко поставили на дрожащие ноги.

Авраам сверкнул огненной плетью и со всего размаха обрушил огненный жгут на ее спину. В глазах поплыло пятнами от боли, пересохшее горло сдавило судорогой, воздух выбило из легких и задыхаясь она пыталась сделать спасительный глоток кислорода.

И снова эти глаза вокруг. Кто-то смотрел зачарованный зрелищем, но были и те кто невольно отворачивался.

Она не успела сделать новый вдох, как снова огненная плеть ударила по ее спине. Теперь всем ее чувством была раздирающая, жгучая боль. Лица, глаза смазались, она видела небо. Знакомая грубая хватка снова схватила ее за волосы и подняв, держала, пока ей заново наносили удары плетью.

Она чуть не захлебнулась в своей рвоте, когда почувствовала запах тлеющих крыльев и паленых костей.

В ушах стоял жуткий гул, голова была налита свинцом. Удары прекратились, но боль не утихала, а лишь нарастала. И тут стоящие вокруг с адским огнем в глаза набросились на нее и стали рвать ее перья. Ее жалкая попытка отмахнуться чуть не стоила ей сломанных костей. Упав, она смогла закрыть лицо руками и зажмуриться прежде чем ее прижали ногами и коленями в снег.

Она не слышала себя, лишь чувствовала по напряжению связок, что истошно кричит и захлебывается в рыданиях.

Ее ободрали и общипали, и довольные ангелы снова расступились в круг, делясь при этом ее перьями с теми, кому не досталось. Довольные и взбудораженные, с нездоровыми искрами в глазах они исчезали, словно трофеи прижимая ее перья к груди.

— Проклинаю… небо… ты слышишь… я проклинаю тебя!

***

Анна снова кричала, пока безумный, прижав свои большие пальцы к ее глазам, вытягивал из нее воспоминания. После чего на его лице играла улыбка.

— Проверим, достойны ли твои братья и сестры хотя бы одного перышка твоих крыльев…

Анна шла по кафельному полу, ступая без звука, еле касаясь босыми ногами холодного кафеля. Ее приход, словно Кентервильское привидение сопровождал легкий звон цепочки, да волочащийся за ней гарпун, который острым краем царапал мраморный пол.

Она хотела ударить, и бить собиралась по самому больному. В ее глазах блестело безумие, которое наступало на горло ее оставшимся чувствам гуманности, жалости и сострадания. Утешая себя тем, что если не она, то рано или поздно, брошенные на произвол падут более жестокой смерти, а она лишь несет им успокоение. Мир и покой. Нравственность предопределяет совесть. Она, верившая в справедливость, решила нести ее сама.

Вывеска над белыми дверями гласила «Педиатрическое отделение». Серые стены, серый свет из под свинцовых осенних туч. Даже ее кожа — такая же серая, так же олицетворяла собой скорбь и траур сегодняшнего дня.

В коридоре она повернула в первую же палату. Шесть детей. И один ангел-хранитель, юноша, стоящий у окна и о чем-то мечтавший.

Анна обхватила рукой цепь и резким движением закрутила гарпун с правой стороны. Гарпунн со свистом и визгливым железным отголоском по холодному полу соскочил с земли и затанцевал в свисте ветра который стал исходить от вращения цепи.

— Который твой? — без эмоций вопросила Анна.

Хранитель непонимающе посмотрел на нее. После чего двумя неторопливыми шагами, как краб — боком подвинулся к маленькому спящему мальчику.

Резкий выпад, более сильный, чем она хотела, метнулся в изголовье кровати, и расколотил стену на несколько мелких осколков шпаклевки.

— Предупредительный, — усмехнулся жнец.

— Ты что творишь?! Совсем спятила?! Ты не имеешь права!

Холодный взор синих глаз впился в хранителя. Словно ощущая их сосущую бездну, хранитель смолк с подступившим к горлу комком.

— Страшно?

Молчание сваливалось в ком, который готов был развалиться в противный гулкий звон.

— Спаси. Умри за него. Ты можешь. И я уйду. Даю слово дитя небесного…

— Ты П-падшая — с легким заиканием выдавил хранитель. Было видно как он напрягся и его прошиб легкий пот.

— К этому тебя не готовили. Не рассказывали наставники, что за такими как ты тоже приходит смерть. Умри за свое дитя, за самое дорогое. И я уйду.