— Вот как? Прямо-таки все? Не просто с даром, а даже с талантом?

— Ну, может и не все с «прямо-таки талантом» — граф нарочно выделил голосом скепсис барона, — но толковые ребята. Говорят, старший особенно неплох. А при передаче поместья наше Величество распорядился, что это поместье наследует тот из сыновей рыцаря, который женится на указанной девице. Так что, думаю, парни такой шанс не упустят, сейчас, когда войн (хвала мудрости Короля!) нет, простому рыцарю сложно иначе стать хозяином на своем.

— Хм… Такие толковые парни, как ты говоришь, и никаких шансов? Удо, а в чем подвох?

— Да нет подвоха, Хендрик. — Граф махнул рукой, перестав балаганить. — Я навел справки: парни — безнадежные практики, как и ты. Только ты с титулом, а они — с магией. У таких один шанс — служить и верить, что король тебя не забудет. Но, может, тебе будет интересно познакомиться с новой родней поближе? Заодно, и мне представишь… Может, вместе уговорим их подсобить по-родственному, с теми лугами, что на границе поместий?

— И это говорит мне самый сиятельный аристократ в околице, а, Удо? А меня еще считают ушлым и чересчур «невозвышенным»…

— Фу! Хендрик, оставь эти «возвышенные» разговоры для столичных хлыщей. Мы с тобой — старые боевые кони, никаким золотом на попонах нашу выучку не скроешь. Крепкое поместье, достаток в деревнях, порядок в семье — те, кому нужно больше, давно крутятся по столицах.

— А ты?

— А я — не кручусь, дружище, меня крутят. Сам знаешь, Его Величество бездельников не любит. Так что я, пожалуй, отдохну дома еще недельку, поохочусь в твоих лесах, раз уж за своими не уследил. А супругу свою дражайшую ушлю заранее, пусть к сезону готовится. Недели на три и правда займу. А на большее можешь не рассчитывать, — в голосе графа вновь проскочили лукавые нотки — особняк свой я переделывать не позволю. Даже ради старой дружбы.

— И на том спасибо! — шутливо отсалютовал ему бокалом барон.

Агата

Этот день начинался как обычно. Наверное, если бы я вела дневник (моя гувернантка утверждала, что это занятие является очень модным среди столичных барышень), то эта фраза была бы самой частой записью в нем.

Вчера папа-барон опять пытался поговорить с Лили. К самому разговору я не прислушивалась, но окончилось все, как обычно, скандалом и истерикой, которую слышно было даже в моей комнате. Папа-барон был прав, Лили, казалось, жила надеждами, внушенными ей тетушкой, и категорически отказывалась слушать кого-бы то еще. Насколько я поняла, приближался день того самого королевского бала. И Лили непременно хотела быть на балу, хотела принца. Другие женихи ее не устраивали, даже если граф Удо лично обещал перезнакомить ее потом со всеми холостыми графскими сыновьями в королевстве.

Так что, сегодняшний день начинался как обычно. Так, как обычно начинались дни в нашей семье в последние две-три недели. Лили дулась в своей комнате и отказывалась выходить к завтраку. Ее горничная тайком носила ей чай и плюшки, думая, что никто ничего не замечает. Но, главное, голодной Лили не оставалась. Мама переживала. Ее переживания были особенно заметны в ее попытках делать вид, что у нас все в порядке. Папа-барон работал. Он всегда много работал, когда что-то не ладилось. Впрочем, работал он всегда. За все годы, проведенные в замке Роде, я многажды видела, как он откладывал работу ради семейных дел или ради роли радушного хозяина. Но ни разу я не видела, чтобы ему нечего было отложить. Маленькая сестричка играла в детской комнате, там же сопел малыш-братик, к счастью, они еще ничего не понимали и эта суета их совсем не касалась. А я…

А я пыталась не попадаться никому на глаза. Ругаться с Лили мне совсем не хотелось (честно, я не видела в этом ни малейшего смысла). И я не совсем понимала, почему папа-барон так упрямо пытается ее защитить от разочарования этим балом. По-мне, так пусть бы набила пару шишек, умнее бы стала.

И вообще, за эти дни я в корне поменяла мое отношение к ней. Если раньше я тайно восхищалась той, что так и не стала моей старшей сестрой, страдала, понимая, что никогда не стану похожей на светскую и аристократическую Лили, то сейчас я смотрела на нее, словно взрослый человек на ребенка. Да она же просто не выживет в этом мире без поддержки папы-барона или мужа.

Она только и знает, какие ткани хороши на обивку мебели, а какие — стен, да чем поклон герцогу отличается от поклона графу. Вроде, вещи и нужные, а, все-таки, жила же я как-то почти шестнадцать лет, и ни одного герцога в глаза не видела. И увижу ли, сложно сказать. А вот такие простые вещи, как оценить качество собранного урожая, как сохранить собранное, как выгоднее вложить выручку с продажи излишков — это ей не интересно. А ведь даже здесь, в поместье, учителя настаивают, что управлять хозяйством должна уметь каждая благородная дама. Лили бы переселить в нашу околицу на месяц, желательно, осенью, как раз в такую пору, как сейчас. Чтобы посмотрела, как живет бóльшая часть благородного сословия. Ведь титулованная аристократия — это капля в море, по сравнению в рыцарями, которые и представляют основную мощь королевства. По крайней мере, так говорил наш храмовник на всех свадьбах, когда упоминал род жениха и невесты.

Взрослая девочка, которая так и застыла в своей вечной обиде на отца. Я не спорю, что мне никогда не понять ее в полной мере. Я-то всегда знала, что моя мама жива и когда-нибудь обязательно вернется. Даже в самые плохие времена я понимала это. И, все же, ей тоже никогда не понять большинство благородных девиц, которые живут в совсем другом мире. Мире, где золота не носит даже самая старшая и уважаемая фру рода. И даже серебряные украшения одеваются не каждый день, а по воскресеньям и праздникам. Мире, где приданое старшей дочери оценивается в меньшую сумму, чем та, которую мне, малолетке, выдают в год на чепчики и булавки. Мире, где мечтают не о принцах, а о рыцарях. Причем, о прекрасных рыцарях-трубадурах девочки мечтают лет примерно до десяти, а потом — о надежных. А потом, как Хельге, выходят замуж за увальня-соседа и искренне радуются тому, что он хотя бы в свой дом ее приводит, а не живут из милости у старшего брата. Избаловали ее совсем, вот что я скажу.

Кроме того, я старалась не попадаться на глаза маме. В своем стремлении все сделать как можно лучше, она до упаду гоняла прислугу, придиралась к каждой мелочи. И, попадаясь ей на глаза, я неизменно выслушивала лекции о том, что я опять все делаю не так: слишком быстро хожу, слишком громко смеюсь, слишком много ем…. по моему, в такие моменты она готова обвинить меня в том, что я слишком часто дышу. Поэтому, сразу после завтрака я под предлогом окончания вышивки убегала в свою комнату. И если и высовывалась оттуда в парк до обеда, то только через «черную» лестницу.

А папе-барону и так было нелегко, поэтому я старалась провоцировать как можно меньше склок и просто не мешать ему работать.

Так и сегодня. выслушав через стену очередную истерику, я тихонько собралась и, предупредив Кати, где меня искать в случае чего, тихонько выбралась на черную лестницу. Проходя мимо кухни, я заглянула туда, чтобы выпросить у кухарки пару пирожков. Наша кухарка — это был третий человек в замке (после папы-барона, конечно, и его секретаря — господина Рихарда), которому я кажется, никогда не мешала. В это время на кухню прибежал мальчишка-лакей с приказом собрать хлеб и прочее, потому что «госпожа баронин желает посетить хижины». Поэтому, поблагодарив кухарку, я быстренько убежала в парк, пока мама не захотела потащить меня с собой. Вообще-то, я ничего против совершения сего благого дела не имела, но только не с мамой. Потому что она опять всю дорогу будет читать проповеди о смирении и помощи ближнему, честное слово, у нее получается даже лучше, чем у местного храмовника.

Хижины — это вообще отдельная история в этом поместье. Никто точно не помнит, когда они появились. Господин Рихард сказал как-то, что их построил один из владельцев поместья, когда оно еще не принадлежало семье фон Роде. А это было страшно даже подумать когда. Лет триста тому назад, наверное. Если не больше. Зато все точно знают, что тогдашний барон распорядился построить рядом с храмом два ряда маленьких хижин (одна комната и кухня с кладовой) и выделить при каждой небольшой огородик, примерно десять на десять локтей. Эти хижины предназначались как жилье для особо нуждающихся: бездетных вдов, одиноких престарелых или больных жителей села, работников, получивших увечья при работе в поместье… Плата за это жилье не взималась, а содержалось оно за счет фонда, который основал барон. Говорят, он завещал хижины и фонд храмовой общине и в завещании призывал кары земные и небесные на головы тех или того, кто посмеет наложить руку на это сиротское жилье. С тех пор и повелось в баронстве, что нуждающиеся могли получить здесь кров и помощь, а каждый барон (за редким исключением) считал себя обязанным внести свою лепту в этот фонд[11].