В детский сад они шли, как на праздник. Взрослые сказали бы, что они собираются произвести фурор. Собственно, им это удалось, но, к сожалению, не обошлось без пресловутой ложки дёгтя в бочке мёда. Вместе с ними в группу ходила излишне воспитанная девочка по имени Марина Соркина. Характер у Мариночки, с точки зрения ребят, да и воспитательницы тоже, был гаденький. Считая себя истиной в предпоследней инстанции – истиной в последней инстанции мог быть только её папа, руководящий работник, – она позволяла себе осуждать не столь идеальных согруппников, выпячивала собственные «достоинства» и не гнушалась ябедничества. Ей ничего не стоило испортить Антошке и Аньке удовольствие от удивлённо-уважительной реакции на их гордое заявление о том, что теперь, после прыжка, им всё нипочём.

– И всё это вы вг-гёте! – Мариночка сильно картавила. – Ниоткуда вы не пг-гыгали!

– Прыгали! – дуэтом воскликнули Антошка и Анька.

– Они прыгали! – поддержали их слушатели.

– Непг-гавда! Вы говог-гите непг-гавду! Вг-гёте! Я Нинеленовне скажу! Вас накажут. А я буду читать стихотвог-гение на пг-газднике!

– Ну и говори! Ну и пожалуйста! – Аньку мало волновали угрозы противной ябеды. – Ябеда-корябеда!

– Ябеда-корябеда, турецкий барабан! – подхватил дразнилку Антошка, а остальные стали смеяться и тыкать в Соркину пальцами.

– Обзываться нехог-гошо! Вы все дуг-гаки! – заявление было нелогичным, зато искренним.

Сидевшая за воспитательским столом Нинель Виленовна понимала, что назревает ссора и надо бы вмешаться, но ей так этого не хотелось. В прыжок с печки она тоже не верила. Формально неправы были все, но Марина не вызывала у неё сочувствия. Малышовые фантазии казались ей более безобидными, чем упорное стремление начальственной дочки выпячивать свою «праведность». Кроме того, ей только-только удалось отговорить Соркину выступать на празднике со стихами, а вернее откупиться от неё обещанием мороженого. Начинать всё сначала – увольте. Нинель Виленовна тяжело вздохнула, посмотрела на часы, поняла, что выход найден, встала и хлопнула в ладоши.

– Дети! Пора на прогулку. Все идём в раздевалку! Надеваем пальто, переобуваемся и строимся!

Простые действия отвлекли ребятню от выяснения отношений. На прогулке все весело и дружно играли в «ручеёк». Мир был восстановлен. Антошка и Анька сумели пережить свою первую «минуту славы».

Вторая «минута славы» пришла к ним, спустя несколько дней, в песочнице дома номер восемь. Но и здесь не обошлось без огорчения. А произошло следующее. Как и обещал дедушка Олис, родители подарили маленьким друзьям целую связку разноцветных шариков…

* * *

1998

Сколько можно смотреть на эту фотографию? Она не даст ответов ни на один вопрос. «Вспоминай, было ещё что-то. Что-то до жути обидное», – сказал сам себе Антон. Он снова сел и, почему-то не выпуская фотографию, схватился за голову, потрепал волосы. В памяти возникла отчётливая картина: песочница, снова всё та же песочница. Его и Аньку окружают Миха, Илька и Андрюшка, немного поодаль к пустой скамейке привязаны воздушные шарики. Шариков много, они всех цветов радуги. Их подарили родители после праздника в детском саду. Антошка возбуждённо рассказывает приятелям об их с Анькой прыжках с печки, а сам периодически поглядывает, как весело колышутся на ветру «разные, разные, голубые, красные…», в общем всякие, воздушные шары. Но рассказ заканчивается, интерес к теме притупляется, компания придумывает игру в прятки…

Антон закрыл глаза. Как же он ещё тогда не понял, чьих рук было дело? Слишком мал он был, наивен и доверчив. А сейчас?

Антошка спрятался, как он полагал, лучше всех – за пышным кустом сирени, которая в этом году расцвела очень рано, наполнив весь город сладким благоуханием. Просидел он за кустом довольно долго. Водивший его так и не нашёл. Когда ему надоело прятаться, он сам выскочил из укрытия и побежал к месту, до которого надо было дотронуться и громко крикнуть «Палочка за себя!». До места он не добежал. Вместо этого он затормозил у скамейки с шариками. Бывшей скамейки с шариками. «Разные, разные, голубые, красные…» – не было ни одного. Пока он соображал, куда же подевалось их с Анькой сокровище, кто-то закричал: «Смотрите, смотрите! Шарики летят!». Антошка поднял голову. Высоко-высоко, уже над домами в небо поднимались они, все вместе, удалялись, покачиваясь, будто прощались… Антошка заплакал. Он так хотел принести их домой и смотреть, как они висят под потолком, «разные, разные…». Именно он. Аньку шарики мало интересовали. Все знали об этом. Нашёлся кто-то один, кто отвязал их от скамейки, пока никто не видел, даже мамы. И отправил в полёт. Нарочно, чтобы сделать Антошке больно… Плакать было стыдно, но слёзы текли, помимо его воли. Антошка старательно прятал лицо, но он мог не волноваться – в эту минуту все, кто был на площадке, смотрели, как в невероятной весенней синеве растворялись маленькие разноцветные пятнышки.

Вместе со слезами у Антошки потекло из носа. Когда он принялся наскоро вытирать лицо рукавом пальтишка, на его плечо легла чья-то большая добрая рука, и он услышал голос:

– Не стесняйся своего горя, малыш. Плакать не стыдно, стыдно доводить людей до слёз. Когда-нибудь ты узнаешь, кто тебя обидел, но обязательно простишь. В мире и без того хватает зла, чтобы копить обиды и опускаться до мести. Запомни это, малыш, – рука мягко подтолкнула его к другим детям.

Когда Антошка поднял голову, чтобы посмотреть, кто же это с ним говорил, рядом уже никого не было, только поодаль стояла Андрюшкина бабушка. Антошка хотел спросить, не она ли сейчас с ним говорила, но не успел – шарики улетели, площадка ожила, к нему подбежала Анька и стала тянуть его к песочнице, не давая сосредоточиться и отыскать того, кто так зло над ним подшутил.

Теперь Антон ещё больше, чем тогда, хотел узнать, кто был тот мелкий пакостник, и по-прежнему не понимал – за что?.. Спросить? Но всё же, кого из четверых? Он второй раз попытался рассуждать осмысленно. Анька? Нет. Она нашла бы другое время и другой способ уничтожить Антошкину радость. Взяла бы у бабушки иголку и дома хлопнула бы все шары по одному, наслаждаясь звуковыми эффектами. Андрюшка? Вряд ли. Он слишком открытый и непосредственный, чтобы гадить втихаря. Причём до сих пор. Если уж он и решился бы на неблаговидный поступок, то предпочёл бы сделать это на глазах у противника, да ещё и с комментариями. Илька? Нет. Представить себе Ильку тайком отвязывающим шарики Антон не мог. Сотворить какой-нибудь, пусть и не очень хороший, по мнению взрослых, эксперимент – это пожалуйста, по его части. Но чтобы его исследовательский дух опустился до некрасивых, ненаучных опытов… Нет. Миха? Возможно. С психологической точки зрения он наиболее вероятная кандидатура. Он мог испытывать тихую радость даже не столько от самих поступков, сколько от наблюдения за результатами, сохраняя инкогнито…

* * *

1 июля 1936

Хотел вести дневник методично и подробно. Не получается. Снова пропустил несколько дней. Но за это время развернулись некоторые события, из-за чего было не до записей.

28-го мы без приключений добрались до Усть-Кажи. Это небольшой посёлок, образовавшийся менее ста лет назад. В нём всего несколько улиц с простыми названиями, как Центральная, Береговая, Подольный и Продольный переулки. Домики здесь так себе. Ничего выдающегося. Зато природа! Воздух! На ночёвку нас снова разместили в нескольких домах. Мы ночевали в том же составе. Меня не покидало ощущение, что Катерина наблюдает за мной всё пристальнее, хотя она весь вечер беседовала. То с нашими хозяевами, то с мальчиком. Не могу не заметить, что иногда меня восхищает её способность располагать к себе людей. С каждым она разговаривает на его языке и всегда находит именно те слова и темы, которые интересны собеседнику. Вот только общение со мной у неё не очень складывается. Может быть, поэтому она иногда так странно меня разглядывает? Может быть, она ищет ко мне ключ? Только зачем? Научные интересы у нас разные, взгляды на действительность тоже. Хочет присоединить меня к своей коллекции человеческих субъектов? Изучить, классифицировать, а потом – на булавку и под стекло. Пишу и сам себе удивляюсь: ну за что я её так не люблю?