Наиль Абдулов был домашним мальчиком. Его мама, Елена Игоревна, закончившая музыкальное училище имени Мусоргского по классу фортепьяно, иногда концертировала, но в основном находилась дома, занимаясь параллельно сыном и творчеством. Папа Наиля, Азим Булатович, доктор физико-математических наук, заведующий кафедрой высшей математики Политехнического института, в сорок лет женившийся на восемнадцатилетней пианистке, души не чаял в жене и сыне. Он очень старался, чтобы его семья ни в чём не нуждалась и, в частности, нанял для Наиля няню, которая, фактически, превратилась в домоправительницу, избавившую молодую мать от большей части хозяйственных забот. Елена Игоревна была рада такому положению вещей, поскольку за чуть ли ни с младенчества самостоятельным, упрямым Илькой требовался глаз да глаз. За день шустрый Наиль успевал набедокурить так, как иным не удавалось и за месяц. Ему ничего не стоило размазать по письменному столу кашу, к которой тут же прилипали папины бумаги; выпить воду из кошачьей миски; разобрать на части любую состоящую из разных деталей вещь; открыть замок и удрать на лестницу и ещё много чего в том же духе. В один из таких побегов, пока мама и няня были заняты составлением меню на завтра, он продвинулся на один пролёт дальше родной лестничной площадки. Но, услышав этажом ниже возбуждённые голоса, предпочёл ретироваться обратно. Вечером, когда папа вернулся с работы и заговорил с ним, Наиль неожиданно понял, почему одни из голосов на лестнице показался ему знакомым. Но спрашивать папу, зачем тот днём вместо того, чтобы зайти домой, ссорился с кем-то в подъезде, мальчик не решился. Непонятное происшествие быстро вылетело у него из головы. До поры, до времени.

Антошка и Анька жили в одной квартире, ходили в обычный детский сад в бывшем доме-коммуне инженеров и писателей на улице Рубинштейна и вообще, как говорила потом Анька, «вели знакомство с доутробного состояния». Дело в том, что жизнь замысловато переплела их семейные судьбы. Антохина мама, Василиса Петровна, которую назвали таким сказочным именем в честь деда, и Анькин папа, Марти Олисович, выросли в этой самой квартире. Василиса, родившаяся на год позже Марти, относилась к нему, как к старшему брату. В школы они ходили разные, но просто потому, что обучение в те годы было раздельное. Мальчиков и девочек объединили под одной крышей, когда Марти Карху учился уже в десятом классе. Старшеклассников решили не трогать, дали завершить учёбу в привычной обстановке. Успешно окончив школу, Марти поступил в Политехнический институт. Василиса считала себя гуманитаром и мечтала о поступлении на литфак педагогического. На университет она не замахивалась, сознавая границы своих возможностей. Вместе с Василисой в институт имени Герцена собиралась и её ближайшая подружка Зойка. Но так получилось, что Зойка, придя к Василисе перед самой подачей документов, в дверях столкнулась с Марти Карху и… пропала. С детства знакомая с подружкиным соседом, она и предположить не могла, в какого лебедя превратится этот некогда гадкий утёнок. Педагогика и литература были тут же забыты. Зойка кинулась в Политех вслед за своей любовью. Поначалу Марти с нордическим спокойствием воспринимал повышенное внимание со стороны девчонки. Но её пылкие взгляды в сочетании с восточной красотой сделали своё дело, и молодые люди стали проводить вместе всё свободное время. На этом сюрпризы не закончились. В свою очередь сама Антошкина мама, тогда ещё будущая, на поэтическом вечере в Доме культуры пищевиков, в просторечье «Лепёшке», встретила свою «половинку». Дмитрий Вишнёв оказался, как неожиданно выяснилось позже, приятелем-сокурсником всё того же Марти. Две молодые пары поженились в один год после окончания институтов, поселились в одной коммунальной квартире на углу Загородного и Социалистической вместе с мамой Василисы и родителями Марти. Отца, Петра Савельевича, Василиса не помнила – ей было всего полтора года, когда он погиб на фронте. Марти эвакуировали. Его родители, как и Пётр Савельевич, тоже воевали. Им повезло. Яна Ивановна, будучи хирургом от бога, была назначена, несмотря на молодость, главврачом санитарного поезда, который ни разу не подвергся ни обстрелам, ни бомбёжкам. Олис Тойвович, в мирной жизни переводчик, вместе со своей ротой дошёл до Берлина, не получив ни одного ранения. Осенью сорок пятого они вместе с сыном вернулись домой.

С разницей в полгода молодые Вишнёвы и Карху обзавелись потомством, и водили теперь это потомство в одну группу маленького детского сада на улице Рубинштейна. Антон с Анной практически не ссорились, с удовольствием играли в одни и те же игры. В пятилетнем возрасте неизбывной страстью обоих были машинки и солдатики, а излюбленным и категорически неодобряемым взрослыми развлечением – забираться на двустворчатый шкаф в комнате старших Карху и с визгом прыгать оттуда на бабушкин диван с толстыми, похожими на поросят валиками.

Коммунальная квартира, в которой жили Антошка и Анька, состояла из четырёх комнат. Одну из них Антоха, Василиса Петровна и Дмитрий Евгеньевич Вишнёвы делили, разгородив её шкафом и ширмой, с Василисиной мамой Клавдией Васильевной Игнатовой. Две смежные комнаты занимали Карху. Ту, что побольше, когда родилась Анечка, отдали детям, меньшая, по решению семейного совета, осталась за Яной Ивановной и Олисом Тойвовичем. Зоя, полное имя которой было Зойтуна Камильевна, выросшая в атмосфере почитания родителей, с радостью была готова уступить, как она говорила, «хоромы» матери и отцу Марти, но те категорически возражали, аргументируя своё решение заботой о внучке, которой нужен воздух. Яна Ивановна прямо заявила:

– Раз уж наши окна выходят во двор-колодец и практически упираются в противоположную стену, то воспользуемся хотя бы внутренним пространством для создания ребёнку сносных условий. Это я вам как врач говорю!

Спорить с этим утверждением было бессмысленно, и дискуссия прекратилась. Старшие Карху обосновались в небольшой комнатке с большим шкафом, на который у подросших Антошки и Аньки были свои виды. Со шкафом в их представлении могла конкурировать только печь в комнате Вишнёвых, но забраться на неё пятилетние проказники пока не могли.

Последняя, четвёртая, комната принадлежала нелюдимому старику, которого малыши слегка побаивались, но, несмотря на это, любили заглядывать к нему, чтобы всем вместе кормить на подоконнике воробьёв, целыми стаями слетавшихся на угощенье. Дед, который мало общался со взрослым населением квартиры, детей к себе пускал с удовольствием. Звали его в глаза Демьян Силантьевич, а за глаза – домовой или «ДД», что означало «дед Демьян». Он и внешне чем-то напоминал домового из-за белой шапки волнистых волос и такой же белой густой бороды. А главное – из-за внимательных почти чёрных глаз с прищуром, в которых периодически появлялось странное задумчивое выражение. В такие моменты казалось, что Демьян Силантьевич находится где-то, то ли в прошлом, то ли в будущем, во всяком случае, точно не в настоящем.

* * *

Итак, однажды ясным апрельским днём тысяча девятьсот семьдесят третьего года в песочнице дома номер восемь по Социалистической улице сошлись пятеро пятилетних граждан. Была суббота, и с детьми гуляли в основном мамы. Только за Андрюшкой наблюдала сидевшая поодаль бабушка. Вишнёва и Карху, пристроившись на скамеечке под сиреневым кустом, оживлённо обсуждали «выброшенные» в хозяйственном на Лиговке новые «умопомрачительной красоты» импортные зонтики и преимущества польской косметики, изредка поглядывая на своих чад. Чада мирно загружали песком игрушечный самосвал. Мама Мишки Зайцмана на краешке скамейки, середину которой занимала бабушка Андрюшки Яскевича, штудировала очередной конспект. Сына она могла не контролировать – спокойный воспитанный очкарик не был склонен к решительным действиям, предпочитая свободе надёжное материнское общество, по которому всю неделю очень скучал. Мама активного Наиля Абдулова, напротив, пристально следила за происходящим в песочнице, стоя в непосредственной близости к ней. Поэтому она первой заметила произошедшие там перемены. Ей показалось, что ни с того, ни с сего над песочницей вдруг пронёсся невидимый вихрь.