Наташа молча сглатывает, очевидно не имея ни малейшего желания останавливать Артёма. А может даже и руководствуется тем же самым, ибо находиться рядом с ним сейчас было слишком, а так... так хоть будет время побыть наедине с собой.

— И это всё? — дожидаясь полнейшей тишины, окутывающей двор, Лера вопросительно изгибает бровь и поворачивает голову а Оксане. Хотя та, к слову, ошарашена произошедшим не меньше остальных. — А дальше что?

— А дальше вы сделаете всё, что он хочет, если не хотите повторения, — в роль вливается Богданов, хлопая протрезвевшими глазами.

— Тебе откуда знать? — Сименс фыркает, а Гоша, в свою очередь, невесомо кивает за его спину, ненароком намекая, что осведомлён о прошлой жизни былой спутницы.

— За проведённое с ним время я понял, что он — человек настроения, — Морт решает разбавить неловкую паузу, выступая спасительной палочкой Оксаны, которая уже затравленными глазками на всех смотрит. — Он может проснуться с утра с желанием скупить весь детский мир и пойти раздать игрушки в детдом, а уже к вечеру может ходить с битой и ебашить всех подряд, — кусает губы, вещает, а сам пытается план его действий выстроить, основываясь на малых знаниях.

— И что нам делать? — Глеб повторяет вопрос, атакующий, по всей видимости, голову каждого. Только вот никто ответа не находит.

— Он заявил о себе, теперь только ждать, когда появится снова. Скорее, он что-нибудь попросит, — Морт чешет репу, затем переносицу трёт, стараясь выдохнуть, — и если не выполним, с удовольствием пульнёт по кому-нибудь снова. Он больной... ему нравится жизнь всем отравлять.

— Уж точно... — вздыхает и стоящая за Мироновым блондинка, накручивая на палец волосы.

Но последующее всеобщее молчание длится недолго, поскольку Вишну вдруг бегло хмыкает, пряча улыбку и разворачиваясь, дабы спокойно себе в общежитие вернуться. Просто потому что стоять посреди двора больше нет смысла.

И эта его ухмылка незамысловатая адресована никому другому, как Оксане, которую он напоследок окидывает колким взглядом. Девушка только плечи инстинктивно поджимает, стараясь спрятать взгляд. Но последнее терпит поражение.

Они устремятся в общагу практически сразу, и Окс вдруг быстро извинится, шепча Сименсу на ухо тихое «Сейчас вернусь» и ускальзывая тенью к лестнице на второй этаж. Голова отключается, она даже не знает, зачем это делает. Просто на автомате догоняет Гошу, останавливая того уже практически у двери и мешая сделать ещё хотя бы шаг.

— За что ты меня так ненавидишь? — спрашивает даже будто с претензией, нелепой такой, смешок у него вызывающей.

— А за что мне тебя любить? — только сейчас, находясь столь близко, она чувствует его любимые Лакост и мизерную нотку перегара, которые его шарму отнюдь не мешают.

— Ты же видишь, что происходит, — она по-прежнему стоит стеной и преграждает ему путь, облизывая губы, — я... я просто не хотела подставлять тебя под удар, ибо моя жизнь оставляет желать лучшего...

— У тебя бы не было такой жизни, не уйди ты тогда от меня, — он перебивает, приглушает голос и выдыхает практически не слышно, но его низкий тембр плотно осаживается в её голове, заставляя изменить выражение лица. — И вообще, можешь говорить, что хочешь, меня это уже не волнует, — мысленно ругая себя за ту слабость, которую ему позволили остатки алкоголя, он пытается исправить ситуацию и хочет шагнуть к двери. Но Окс делает шаг вместе с ним, не давая проходу.

— Поэтому ты писал мне всё это время? — она видит, видит по его глазам, что коснулась больного. Не в силах через себя переступить, продолжает, снова вцепляясь в сердце острыми коготками. — Поэтому напивался и строчил письма, которые отправлял на наверняка заученный адрес, — снова выстрел глазами, обездвиживающий, теперь она подходит практически вплотную и не боится, что он оттолкнёт. — Я готова поспорить, что наше фото до сих пор стоит у тебя на заставке, — она легонько оттягивает уголок губ и с каким-то странным вожделением смотрит в его озлобленные глаза. Его скулы заходятся мелкой вибрацией, шевелится даже кончик носа, а пальцы сжимаются в кулаки и словно сдерживают, когда её губы оказываются непозволительно близко к его, — так скажи мне в лицо, что не встанешь под пулю, если на кону будет моя жизнь... — она практически мурлычет, полностью приватизируя его личное пространство и наконец вызывая в нём те эмоции, которые он до того усердно подавлял.

— Сука, — секунда, и он хватает её за предплечья, делая вперёд два шага и впечатывая в стену, — какая же ты всё-таки сука... — вот только ей, кажется, всё это нравится. Она лишний раз не шелохнётся, только растянет пухлые губы в улыбке ещё больше, разводя в Богданове пожар. — Ты права, я не позволю никому тебя убить, — знакомый отдалённый запах бренди, она чувствует его, когда Вишну произносит каждое слово ей прямо в лицо, всё удерживая. Хотя это и не нужно, — я пущу пулю в лоб тебе сам, чтобы раз и навсегда от тебя освободиться, — зрачки ходят ходуном, а где-то глубоко лишь мысль: как давно... как давно, блять, он так близко не видел этих глаз. Как давно не вдыхал запах её волос, как давно не слышал этот приторный голос. Пускай он был обманчив, пускай девчонка однажды утащила за собой в облака, в последствии уронив на землю и заставив больно удариться, но чёрт возьми... полученные шрамы того стоили. Уж слишком велико сейчас желание растерзать её, посадить на цепь, показав свою волчью натуру. Но Вишну из последних сил держится, больно впиваясь пальцами в бархатную кожу.

— В очередь, — снова усмехается, наверняка зная, что в очередной раз об этом пожалеет.

И пока огонь не воспылал, он резко срывает с неё руки, чуть отталкивая и скрываясь в своей комнате. Хлопает дверью, да так, что Окс непроизвольно вздрагивает. И вместе с ней, кажется, все окна.

Голова откинута на стену, и только сейчас она замечает стоящего в пролёте Сименса, облокотившегося на проём. Его глаз ей увидеть не суждено, уж слишком большое между ними расстояние. Но убежать сейчас через другой выход — как минимум нелепо, и набрав в грудь побольше воздуха она уверенной походкой шагает к нему, сокращая это самое расстояние и заверяя себя, что просто пройдёт мимо и снова окажется в их кухне, где обязательно выпьет облепиховый чай.

— Что это было? — он ненароком интересуется, когда девушка проходит мимо.

— Ничего особенного, — старается уйти от разговора, но покрасневшая кожа вновь терпит грубость, когда Глеб останавливает, хватая за руку.

— Ты чувствуешь к нему что-то? — сейчас она точно чувствует что-то иное, сродни недоумения. И это чётко выражено в больших глазах.

— Тебе то что? — морщится от грубых прикосновений, стараясь выдернуть руку. Но он молчит. Ничего не отвечает. Просто смотрит, словно выискивая в её глазах ответ на её же вопрос. — Что?? — снова вопрошает, настораживаясь и, возможно, начиная чуточку ерепениться, как только видит непроглядный отблеск ярости, украшающий радужку нефритовых глаз.

— Иди в комнату, — это можно было назвать рыком, исходящим глубоко изнутри. Еле слышным, но устрашающим, вынуждающим не задавать больше вопросов и в конце концов беспрекословно подчиниться. — Топай! — гулкий приказ слышал бы весь этаж, если бы тут, разумеется, кто-то был.

Она не перечит. Просто пугается, даже не от голоса скорее, а от странной смены настроения. Кажется, уже где-то она видела подобное, и ничего хорошего это не сулило. Поэтому и шагает, как приказали, как только крепкие пальцы отпускают руку.

— Ненормальный, — она прошепчет себе это под нос не сразу, а как только спустится на этаж. Да и ни к чему сейчас усугублять положение, потому что мало кто знает, на что он способен. Точнее — она не знает. А шанс это узнать сейчас упорхал в больницу, и от этого ситуация становится не лучше.

Она закроет за собой дверь совсем скоро, томно выдохнет и пройдёт на кухню, наконец позволив себе заварить свой любимый облепиховый чай. И пока чайник медленно будет закипать, устроится на подоконнике, рассматривая за окном осенний пейзаж. Ненадолго окунётся в мысли, что было бы неплохо сейчас прослыть не такой бесполезной и, возможно, зайти к Морту, дабы перекинуться парой фраз об общей теме. А затем зайти к Наташе, которая, вероятно, сейчас тоже не сильный сторонник одиночества.