С чего бы это? Никто и никогда до сих пор никакими Мемнонами и Агамами меня не называл. А тут – нате вам, выпендрился! Тоже мне, Агам! Донжуан насекомый. Хотя, если рассудить, звучит не так уж и плохо. По-простому, по-народному, если можно так выразиться. И еще – никому теперь в голову не придет искажать мое гордое имя, как, например, Муше. Гомемнон! Твою фалангу! С другой стороны, кто ведь о чем только и думает…

– Очень приятно, Агам, идемте, я вас представлю, – скромно улыбнулась Золя. – Семен Обусловович всегда рад новым собеседникам. Только просьба одна…

Девушка замялась, и видно было, что она хочет сказать что-то важное, но боится, как бы я не обиделся.

– Золя, – пришел я на помощь, – вы не стесняйтесь, излагайте свои страхи. Я с детства приучен к уважению инородных традиций.

– Вы не обижайтесь, Агам, – еще больше смутившись, тихо произнесла она, – но Семен Обусловович терпеть не может, когда перебивают его мудрые речи. Вы уж…

– Что вы! – воскликнул я. – Ваш покорный слуга – самый благодарный слушатель во Вселенной. Об этом еще мой наставник говорил, господин Сократ, может, слыхали?

«Откуда она слышала про Сократа? Простой старик с провинциальной Зины», – тут же подумал я, что сморозил очередную глупость, но Золя весело кивнула:

– Конечно! О господине Сократе у нас ходят настоящие легенды.

– Легенды? – удивился было я, но тут же решил себя вести достойно. – Да, да, несомненно. Об нем везде легенды ходят. Он у нас личность во всех отношениях эпическая и даже слегка мифологическая.

– Прошу вас, Агам, – улыбнулась Золя, – забирайтесь сюда и следуйте за мной. После беседы с Семеном Обуслововичем я приглашаю вас на ужин к себе. Если вы, конечно, не против.

Такого поворота событий я уж точно не ожидал, поэтому и промямлил что-то невнятное, на что получил вежливое:

– Спасибо, не стоит благодарностей. Нам гости всегда в радость.

Мы долго шли по каким-то узким и сырым коридорам. Странное место. В нашей хрущевской хороме все гораздо проще: залез в щелочку – и дома. А тут прямо римские катакомбы. И что еще удивительно – постоянно встречались по пути другие тараканы, но никто даже словом не обмолвился, так, кивали в знак приветствия и терлись спинами о заплесневелые стены. Я сначала здоровался, раскланивался, но когда понял, что на меня никто не обращает ровным счетом никакого внимания, перестал. Шагал гордо, неторопливо и молча за своей привлекательной проводницей. Озирал по пути окрестности. Хотя, что там было озирать? Сырой полумрак?

Наконец, после бессчетного количества спусков и подъемов, крутых поворотов и еле заметных изгибов, мы проникли в низкое сводчатое помещение, насквозь пропитанное влажной густой взвесью, смешно щекочущей усы.

Посреди комнаты на мягком полусгнившем грибе возлежал огромный черный таракан, плоский как щит Гектора и блестящий, как афоризмы Аристотеля.

– Поздоровайтесь, – шепнула мне Золя, потому что увидела написанное на моей морде удивление. Да-а, по другому я представлял себе главу местного семейства.

– З-з-здрас-сьте, г-господин К-катерпиль-тер, – заикаясь, вымолвил я.

– Катерпиллер, – поправил меня плоский. – Вы к нам откуда пожаловали, молодой таракан? С посольством, или так, ветром надуло?

– П-простите, г-господин К-катерпиллер, – извинился я, – с Зины Портновой мы, из Сократовых.

– А-а, – улыбнулся Семен Обусловович, – Сократовы! Что ж, наслышан, наслышан. И как господин Сократ себя изволит чувствовать? Суставы не шалят?

– Да нет, – осмелел я, – суставы пока в порядке.

– Хорошо… хорошо, что в порядке… Суставы, они, молодой таракан, с возрастом костенеют и ужасную боль начинают нести… Но вам, впрочем, это пока не грозит, – улыбнулся господин Катерпиллер, а потом повернулся к Золе: – Изольда Шестиаховна, будьте добры, приготовьте нам кофию, и можете на сегодня быть свободны. Мы с молодым тараканом должны глобальные темы обсудить, а к вечеру я до вас его отпущу.

– Конечно, Семен Обусловович, – поклонилась Золя и, пятясь, покинула помещение.

Пока она готовила кофе, Катерпиллер раздувал кальян, а я осматривал экспозицию сомнительных полотен, что украшали стены кабинета (а может, то были и фрески неизвестного мастера, клоп их разберет).

– Вы, молодой таракан, простите, что отрываю от созерцания культурных ценностей, мне еще не представились, – густым басом проговорил Семен Обусловович, выдыхая струю ароматного грибного дыма.

– Ой, извините великодушно, – смутился я, – Агамемнон. Можно просто – Агам.

– Хорошее имя, – кивнул Катерпиллер, – наше, тевтонское.

Я спорить не стал. Мол, начнешь хвалиться эрудицией, тут же тебя и выставят, не попрощавшись. А такой образ поведения хозяина меня сейчас, мягкого говоря, не устраивал. Есть-то хочется, да и к Золе… а когда еще на Зину Портнову попадешь? И попадешь ли вообще?

– Ага, – кивнул я, – тевтонское. Нам Сократ так и говорит, гордитесь, тараканы, своим тевтонским происхождением. Мол, не латины какие-нибудь, а истинные славяне во всех своих четырех ипостасях (Господи, чего несу? Это все от волнения).

Но Катерпиллер, кажется, подвоха не заметил. Или сделал вид. Только кивнул и затянулся глубоко-глубоко, так, что в зашевелившемся от богатырского вдоха воздухе мои крылья затрещали. А когда выдохнул, протянул шланг мне.

– Не желаете, Агам? Первоклассный грибачок-с из Правопушкарских подвалов. Соседи в обмен на белую плесень поставляют. Рекомендую.

Я отрицательно покачал головой:

– Простите, господин Катерпиллер, не курю.

– А чего так? – удивился хозяин.

– Понимаете ли, спортсмен, – пояснил я, – дыхалку тренирую.

– Дыхалку? Спортсмен? – снова удивился Семен Обусловович. – И каким же вы, Агам, атлетизмом изволите заниматься?

– Исключительно спринтерским бегом на марафонские дистанции, – объяснил я расширенно. Чтоб понятней было.

– А-а, – уважительно кивнул хозяин, – спринтерский бег на марафонские дистанции я уважаю. Сам в молодости не прочь был, а вот теперь… Эх, нелегкая…

Он так тяжело вздохнул, что мне стало совестно кичиться своей непревзойденной (по внутреннему ощущению) мощью и лихой молодостью, и я уже было хотел начать его утешать, как вдруг появилась Золя. Она несла на спине поднос с кофейником и двумя ослепительно белыми чашками. Комната наполнилась ароматом свежезаваренных в проточной воде желудей. Эвона как! У них тут, на Петроградской, еще и кофе растет! Неплохо, смотрю, устроились.

– С лосьоном, Изольда Шестиаховна? – что-то уж очень сурово поинтересовался у девушки Катерпиллер.

– Конечно, Семен Обусловович, – робко кивнула та. – Разрешите идти?

– Идите, дорогая, до завтрашнего утра вы свободны.

И Золя так же, как и ранее, тихонечко выскользнула из комнаты.

– Прошу к столу, уважаемый господин Сократов, – пригласил Катерпиллер.

Естественно, никакого стола здесь не было и в помине. Поднос Золя поставила прямо на мокрый пол пред хозяйским грибом.

– Да вы не стесняйтесь, присаживайтесь, – Семен Обусловович подвинулся, освобождая мне место рядом с собой, – в лапах правды нет. А разговор, я так чувствую, нам предстоит долгий. Я угадал?

Что мне оставалось ответить? Пришлось кивнуть.

– Вы, как всегда, правы, господин…

– … давайте на равных, зовите меня Семеном, хорошо?

– Хорошо, Семен Обу…

– Семен.

– Хорошо, Семен.

– Вот и славно, Агам. Наливайте кофе, он у нас отменный. Желуди над плитой сушим, на кухне. Там влажности – двадцать семь процентов. Самое то, что надо. Лосьон из ванной комнаты во второй квартире…

Я наполнил обе чашечки, взял одну в средние лапы и осторожно отхлебнул. Божественно! И алкоголя сколько надо. А то многие обычно недоливают, или, наоборот, лишнего добавляют. Вкус портят в угоду желанию. А тут…

– М-м-м… – только и произнес я.

– Согласен, – кивнул Катерпиллер. – Изольда кофе варит превосходный. За то и держу при себе, плесень собирать запрещаю. Как, по-вашему, Агам, прав я?