Между тем Кэви долго шарил рукой по карманам, извлек наконец, большой ключ и подошел к шкафу. "Ну, так и есть, подумал я, - он хочет показать мне какие-то проекты". Щелкнул замок, и за распахнутыми дверцами шкафа я, вопреки ожиданиям, увидел не полки с книгами и папками, а сплошную мелкоячеистую металлическую сетку. В ней была небольшая дверка, обтянутая той же сеткой. Кэви достал еще один ключ и открыл дверку. Щелкнул выключатель, и при свете электроламп я увидел внутри шкафа квадратное помещение с двумя кожаными сидениями, одно напротив другого. Я смотрел с недоумением, ничего не понимая. И вдруг в голове мелькнуло: "Лифт!"

Профессор жестом пригласил меня войти.

Мы уселись друг против друга на мягких кожаных сиденьях. Кэви тронул кнопку, и я почувствовал, что мы скользим вниз. Спуск был очень большой, как я полагаю, не меньше тридцати метров.

Выйдя из кабины, я увидел, что мы находимся в огромном совершенно пустом зале с куполообразным, матово светящимся потолком. В центре его поднимается большая, метра полтора в диаметре, металлическая колонна, внутри которой - лифт. От зала по радиусам расходятся в стороны восемь сводчатых, ярко освещенных коридоров. Над каждым из них на светящемся голубом плафоне отчетливо видны римские цифры, последовательно от одного до восьми. Пол зала покрыт черными и белыми .плитками, в шахматном порядке. Такой же шахматный рисунок узким кольцом опоясывает зал по верхнему краю стены. Потолок сводчатый облицован плитками шестигранной формы, покрытыми люминесцентным составом. Состав дает приятное голубое свечение, отчего свод напоминает вечернее небо. Все это очень красиво и в то же время подавляюще! Профессор сделал знак следовать за ним. Мы направились в один из коридоров, над которым выделялась римская цифра "I". Коридор уходил вдаль. Он имел в ширину метров шесть и столько же примерно в высоту. Освещался он большими голубыми плафонами, расположенными с двух сторон на расстоянии метров десяти один от другого. На каждом плафоне чернели большие порядковые арабские цифры, с правой стороны - четные, с левой - нечетные. Стены гладкие. Я не мог определить, из чего они сделаны - из металла или какого-либо другого материала. Щелкнув ногтем по стене, я почувствовал легкую вибрацию, очевидно, это была обшивка толщиной миллиметров пять, неплотно прилегающая к кирпичной кладке. В коридоре стояла полная тишина. Наши шаги гулко отдавались вокруг. Впрочем, мне казалось, что весь воздух наполнен легкой, едва ощутимой вибрацией, что он словно наэлектризован, пронизан невидимыми излучениями. Мы шли и шли, профессор, не оборачиваясь, - впереди, я - за ним. Наконец он остановился перед плафоном, на котором была цифра 20.

- Здесь, - проговорил Кэви и нажал невидимую кнопку. Обшивка стены под плафоном поползла в стороны, и мы оказались перед дверью, ведущей в небольшой боковой проход.

- Идемте, - Кэви вошел в проход, я последовал за ним. Пройдя метров десять, мы оказались в просторном, хорошо освещенном помещении, вдоль стен которого выстроились металлические шкафы с огромными подвижными раструбами наверху. При звуке нашчх шагов раструбы быстро и бесшумно повернулись в нашу сторону. В дальнем конце комнаты стоял небольшой диван и рядом - столик с магнитофоном.

- Это семья музыкантов, - произнес профессор.

- Музыкантов? - переспросил я, не веря своим ушам.

- Вы удивлены?

Кэви достал из маленького настенного шкафчика рулон с магнитной лентой и зарядил магнитофон.

- Вот послушайте, - он включил магнитофон и сел на диван.

Полились чудесные звуки какой-то незнакомой мелодии. Помещение отличалось великолепным резонансом. Я заслушался. Звуки рождали почти зримые обра зы. Я видел море, сверкающее зеленоватыми холодными валами, лес, освещенный пламенем заката, и разбежавшиеся по небу перистые облака. Передо мной возникла шумная многоголосая толпа... Но вот исчезл а и она, и я увидел полутемный кабинет и ученого, склонившегося над своими рукописями. На лице его - напряженная работа мысли. Кто он? Кажется... я его знаю. Да ведь это же Кэви! Я внезапно осознал, что смотрю на него, вытаращив глаза, а он сидит и улыбается своей непонятной улыбкой. Магнитофон умолк, Кэви убрал рулон с лентой в шкафчик.

- Нравится? - спросил он.

- Что за гипноз! - вырвалось у меня. - Я почти галлюцинировал. Так воздействовать на слушателя мог только Паганини!

Кэви усмехнулся.

- Паганини? Нет, пожалуй, он не смог бы достигнуть такого психологического эффекта.

- Но, профессор, кто автор этой музыки? Мне она совершенно незнакома.

Кэви загадочно посмотрел на меня.

- Машина.

- Машина? Вы смеетесь!

- Нет. Перед вами сложнейшие кибернетические системы. Внутри шкафов заключено так называемое резонаторное устройство. Вы, конечно, имеете представление о строении органа слуха у человека, но я все же кратко напомню. Так вот, слуховым аппаратом является внутреннее vxo, а точнее - кортиев орган. Он связан с мембраной, напоминающий невиданной сложности арфу, которая состоит из 24000 упругих волокон - это тончайшие струны слухового аппарата. Волокна настроены на разные тоны. Это - резонаторы. То же самое имеется и здесь. Разница лишь в сложности. В шкафах проходят миллионы ферромагнитных струн. Они способны резонировать самым разнообразным звуковым, ультразвуковым, инфразвуковым воздействиям. Во внутреннем ухе человека происходит переработка физического процесса - звука - в физиологический процесс - нервное возбуждение. Последнее по специальным нервам достигает слухового отдела мозга. Вот там-то звуковая информация трансформируется в сложнейшие процессы ощущения и восприятия. Говоря словами известного ученого, внешние сигналы не принимаются в чистом виде, а проходят через преобразующую силу аппаратов - живых или искусственно созданных. Взгляните...

Профессор нажал на кнопку, в стене около шкафа открылось небольшое круглое окно, через которое просматривалось длинное, метров в десять, помещение. Шкаф представлял лишь наружный выступ этого помещения. Все оно заполнено сложнейшим устройством. Я различал нечто вроде тончайшей многорядной платино-германиевой сетки, в промежутках которой переливалось всеми цветами какое-то аморфное вещество. Оно словно скользило по поверхности микроскопических ячеек. Мерцающий свет причудливо отражался на стенах.

Видя мое недоумение, Кэви пояснил:

- Это и есть мозговой отдел машины, а выражаясь техническим языком, - запоминающее устройство и интеграционный механизм. Информация, поступающая от резонаторногр устройства, интегрируется здесь в одно сложное, если можно так выразиться, электромагнитное звучание. Чтобы вам было ясней, приведу пример: человек воспринимает мелодию не как простую сумму, последовательность звуков, а как гармоничное целое. Причем в зависимости от внутреннего состояния человека одна и та же мелодия воспринимается им по-разному. Но об этом после... В этой сложнейшей системе вы не видите привычных вашему глазу деталей. Это... электроплазма, или можно придумать другое, более удачное название. Одним словом, система, чрезвычайно чуткая и динамичная. Память машины определяется не числом известных вам тригерных ячеек, а молекулярной структурой плазмы. Молекулярные ячейки... Представляете? Их сотни миллиардов. Расположение молекул определяет структуру памяти. Интегратор обладает и словесной памятью. Он получает информации от резонаторного устройства фонем и от экранов, на которые могут проектироваться печатные и письменные буквы и нотные знаки.

- Позвольте, ведь машина, как вы утверждаете, способна к композиторской деятельности, а композиция не то же, что математическое вычисление...

- Вы правы, но об этом я скажу позднее. Они получили хорошее музыкальное образование... Принцип научения машин творческой деятельности не нов. Вспомните: французская "Каллиопа" занималась "литературным творчеством", другая машина, запомнившая около ста популярных песенок, сама фабриковала им подобные. Это были вычислительные машины. Мои же обладают индивидуальными свойствами. Получение звуковой информации, ее анализ и интеграция - только первый, притом относительно простой этап их деятельности, второй, значительно более сложный - творчество.