Маленькая Ин свернулась, замкнулась в себе, как улитка в раковину. Она уж перестала звонко смеяться. В свободное время она вышивала шелком на серой осенней веточке парочку голубеньких птичек с лиловыми клювами и круглыми желтыми глазками — снабжала вышивку черными иероглифами грустных стихов.

По ночам, когда старый Ван всхрапывал, вкусно причмокивая губами на ее груди, она заливалась слезами…

Через два года после свадьбы, маленькая Ин стала понемногу распускать тесемки на панталонах. Груди ее набухли, и лицо получило новое прекрасное выражение молодой матери; на нем можно было прочесть гордость, нежность и затаенную печаль. Старухи, скрыв злобу, меньше стали помыкать ею, она вдруг почувствовала себя госпожой в доме, где обращались с нею, как со служанкой. Старик в чаянии потомства повеселел, смотрел козырем, усилил свое внимание к маленькой Ин, заметно ухаживал за нею. На радостях он подарил ей новое шелковое платье, золотые серьги с красивыми агатовыми цветочками, много мелочей. В одно прекрасное весеннее утро из темного алькова разнесся по всему дому первый резкий крик новорожденного.

Это был худой чахлый ребеночек со старчески сморщенным личиком и бессильным писком, похожим на плач умирающего котенка. Но молодой матери казалось, что во всем мире нет ребенка красивее ее первенца. Она была счастлива своим сыном. Она все время шила ему платьица, вышивала для него шапочки, не отлучалась от его постельки. Вся ее жизнь получила новый строгий смысл и была заполнена им. Ее счастье еще больше возмутило старух. Теперь они шипели исподтишка, по временам тайно посмеивались чему-то.

Вскоре радость молодой матери сменилась тревогой. Ребенок чах и хирел с каждым днем. Он не ел, плохо спал и кричал слабо, с присвистом, как задыхающаяся птичка. Не помогли советы и лекарства врачей и заговоры колдунов и священников. Так же неожиданно, как он явился в мир, ребенок однажды громко вскрикнул и умолк навсегда. Эта смерть страшно подействовала на несчастную Ин. Она вся осунулась, опустилась, стала похожей на тень.

Опять ее единственным утешением стало вышивание нежных птичек на шелку. Она уж не стыдилась плакать на людях. Старухи снова принялись мучить ее, заставляли тяжело работать, в присутствии мужа высмеивали ее худобу, авторитетно утверждали, что она неспособна рожать здоровых детей для потомства. Старый Ван, задумчиво глядя на хрупкую, измученную горем шестнадцатилетнюю Ин, фигурой похожей на десятилетнего подростка, должен был верить им. Но все же он охотнее спал с нею, нежели со старухами, изредка делал ей подарки, проявлял к ней нежное внимание. Он все больше привязывался к ней, насколько мог холил и берег ее. Будь Ин немного опытнее, она могла бы использовать влияние на старика, чтобы улучшить свое положение в доме. Но она была слишком молода, а в многочисленной семье своего отца привыкла к подчинению. Во всем доме у нее не было друга. Даже служанки были подкуплены старухами, не слушались молодой госпожи и обращались с нею, как с равной. Обиженная всеми, маленькая Ин тосковала в одиночестве. Она часто плакала перед маленьким гробиком сына, стоявшим в садике за домом, среди заросших зеленым мхом древних могил важных предков Вана.

В памяти молодой матери навсегда запечатлелось милое сморщенное личико, похожее на высохший лимон, и крохотные ручонки с тоненькими как спички пальчиками, теребившие ее грудь. Она чувствовала сладкое томление во всем теле и остро жаждали мягких, жадно сосущих губок ребенка коричневые, набухшие соски. По ночам ей страшно было подумать, что душа ее милого мальчика навсегда ушла от нее в далекий, невозвратный мир, населенный страшными чудовищами, добрыми и злыми духами. В своей наивной вере она беспокоилась за его загробное существование, ее все время преследовали тревожные мысли, как живется ее крошке, сумеет ли защитить его Милосердная богиня с двенадцатью руками, не забудет ли она его среди массы благих дел?..

От страха и тоски Ин все крепче прижималась к старому Вану. Его также мучила бессонница по ночам. Он все еще окончательно не потерял надежды оставить после себя потомка. Он с удовольствием воспринимал нежные ласки молодой наложницы, любил сквозь сон прислушиваться к ее наивному лепету. В ночной тишине алькова Ин казалось, что во всем мире остались в живых лишь она и Ван. Только он один мог делить с нею тоску по ребенке, любовно вспоминать каждый его жест, мельчайшие события его краткой жизни. Ван утешал, как мог, молодую женщину, нежно прижимал ее к себе, называл ласкательными именами. Тоска по ребенку еще теснее сблизила их, несмотря на разницу лет. Неудивительно, что через несколько месяцев после смерти первенца Ин снова стала распускать тесемки на панталонах, повеселела и окрепла, оформилась в красивую молодую женщину.

Второй ребенок был такой же хилый, как первый, со сморщенной худой кожицей, чрезвычайно похожий на Вана в миниатюре. Это сходство еще больше обрадовало Ин. Старик также повеселел, осыпал молодую наложницу подарками, приносил ей сласти, баловал, как любимого ребенка. Старухи ходили с поджатыми хвостами, льстиво заискивали перед счастливой матерью, всячески старались угодить ей. Чтобы охранить ребенка от злого глаза, Ин одела ему на шейку серебряный обруч, обвешивала его священными гвоздями, заговорами, камешками. Она ни на минуту не разлучалась с ребенком, постоянно мыла его, холила и ласкала, не чаяла в нем души.

Однако, ничего не помогло. Ребенок чах с каждым днем. Он все так же оставался, как при рождении, больной и хилый, с висящей сморщенной кожицей на тонком скелетике и слабо попискивал, как покинутый котенок. У бедной матери разрывалось сердце на части, глядя на него. Напрасно она красила ему щечки и губы алой краской, заплетала ему чубик спереди на бритой головке красной ленточкой, шила для него пестрые штанишки с широким разрезом посредине. Она обошла всех даосов и колдунов в окрестности, воскуривала предкам и богам жертвенный фимиам, горячо молилась Милосердной богине, старательно отбивая лбом поклоны, бросала в отверстия больших деревянных храмовых копилок целые горсти медяков. Не помогли также письменные обращения к важным предкам Вана, сожженные вместе с богатыми приношениями. Пожив короткое время на земле, безгрешная душа младенца отправилась слепо блуждать по миру в поисках нового тела.

Теперь уж не было никакого сомнения в том, что молодая наложница неспособна рожать здоровых детей для потомства. Старухи окончательно восторжествовали. Ин снова почувствовала себя покинутой и лишней в доме, заливалась горькими слезами. Она совсем потеряла вкус к жизни и, сидя перед двумя дорогими гробиками в садике позади дома, мечтала о свидании с ними в загробном мире. В ее воображении загробный мир мало чем отличался от настоящего. Но там она надеялась увидеться со своими малютками.

Смерть малышей очень повлияла и на старого Вана. Сознание, что он может умереть, не оставив после себя потомства, сильно угнетало его. Он осунулся, значительно похудел, перестал есть и спал неспокойно. Вместе с ним должна была исчезнуть и память о славной семье Ванов, чьи предки блистали среди приближенных древних императоров. Он уж потерял всякую надежду дождаться потомства от Ин. Но в то же время, он не мог решиться взять другую наложницу: это было сопряжено с огромными расходами и хлопотами. К тому же, он очень привык к маленькой Ин…

Между тем, молодая женщина, раньше походившая на подростка, незаметно оформилась, превратилась в красавицу. Печаль сделала ее еще красивее, обаятельней. Она приобрела новые благородные манеры, научилась носить дорогие шелковые одежды. Когда она ездила в своей рикше за покупками по городу, яркая и благоухающая, как лан, прохожие останавливались на своем пути, поворачивали головы в ее сторону. Теперь в ней уж нельзя было узнать прежнюю дочь гробовщика Чжао-Го. Правильное бледно-матовое личико, словно выточенное из слоновой кости, смотрело гордо и строго, как на портретах молодых княжон из императорского дома. Она теперь редко улыбалась, но маленькие зубки ее все так же влажно сверкали, как жемчуг на солнце, а губы, узкие и алые, казались ярким кровавым пятном, пугали и притягивали одновременно…