— Почему вы вообще прячете сестру? Если её так сложно контролировать, к чему всё это? Если её отдать…

— Мама не хотела этого. Мы все не хотим этого.

— Ты хочешь! Ты писал мне о том, что…

— Хватит! Не надо говорить так, будто моя семья — всего лишь помеха. Это не так.

Альбус резко поднялся на ноги и собирался уходить, но друг побежал следом и дёрнул за рукав. Он почему-то остановился, хотя эти слова здорово его взбесили.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Но у тебя вышло именно это.

Альбус считал, что имеет право злиться на родных, потому что в глубине души очень их любил. Но когда его собственные мысли озвучивал кто-то другой, они звучали чудовищно.

— Прости. Просто… Мы столько могли бы сделать вдвоём. Но каждый раз я вспоминаю про все твои обязательства. Тебя столько всего удерживает здесь.

— Ты ведь понимаешь, что я… что ты очень дорог мне, — наконец признался Альбус.

Он ждал ответа на слова, которые никогда не произносил ни перед кем, кроме родителей. Казалось смешным, что они до сегодняшнего дня не заговаривали об этом — обсуждали столько всего, начиная от тёмных искусств и заканчивая историями из детства, но никогда не упоминали, что значат друг для друга. Но вместо ответа Геллерт подошёл ближе и поцеловал его, и мир на мгновение вспыхнул, будто от заклинания. Впрочем, что это может быть, если не чары? Здесь, в глуши, встретить кого-то, кто по-настоящему понимает его, верит в него и… думал о нём так же много, потому что именно об этом говорили осторожные прикосновения чужих губ.

— Ты мне тоже, — кивнул Геллерт, отстранившись.

— Иногда мне кажется, что я всего лишь часть плана, которую можно отбросить, — уже спокойнее объяснил Альбус. — А мои интересы… моя жизнь — всё это ничего для тебя не значит.

— Это неправда. Тебя никем нельзя заменить…

— Не делай всё ещё хуже, — перебил он.

Весь день Альбус думал, что всё испортил, и даже лёг спать раньше, только бы лишний раз не вспоминать о ссоре. Их общие мечты так сильно занимали его, что отбросить мысли об этом было почти мучительно.

Но услышав привычный стук в окно, Альбус тут же распахнул его и открыл принесённую совой записку. Обычно аккуратный почерк колебался. Некоторые слова были перечёркнуты по нескольку раз, но он упорно вчитывался в них при свете прикроватной лампы.

«Не знаю, что на меня нашло сегодня. Наверное, я должен извиниться за всё и попросить, чтобы всё стало, как раньше? Но я не хочу этого делать, потому что о своих словах я и правда жалею, а о том, что поцеловал тебя тогда — нет. Мы с самого начала были честны друг с другом, поэтому я и признаюсь тебе в этом сейчас.

Извиняться я не буду, но если ты попросишь — мы больше никогда не заговорим об этом. И оставим только ту часть нашего общения, которая состоит из книг, чертежей и идей. Но просто знай, что я думаю о тебе постоянно, и не только как о талантливом друге, который часами сидел со мной в библиотеке».

Альбус несколько раз перечитал эти строки: обычные чернила, и сколько ими можно выразить. Но так и не смог написать ответ, потому что просто не знал, что можно сказать.

Он хотел бы описать свои чувства ёмкими, уверенными фразами, будто в научном трактате. Но писать об этом оказалось сложно. Излив душу на бумаге, он признал бы, что нисколько не осуждает чужой внезапный порыв. И что Геллерт значил для него слишком много.

Он не знал, сколько боролся с этими чувствами. С того момента, когда они впервые заговорили друг с другом? Или когда стали проводить всё больше и больше времени вместе. Альбус никогда не испытывал ничего подобного. Он не завидовал однокурсникам, когда те звали девчонок выпить сливочного пива в Хогсмиде или готовили им подарки на Валентинов день. Но с Геллертом хотелось проводить время, прикасаться к нему и, конечно, слушать. Друг рисовал яркие картины будущего, будто перед ним холст, а он — художник, который заполняет пространство пёстрыми мазками.

Геллерт мог творить заклинания без волшебной палочки, и некоторых это поражало. Но сам Альбус думал только о том, что ему даже не понадобилась магия, чтобы стать центром его мира и затмить всех вокруг.

-5-

Вечерело. Деревья отбрасывали мрачные тени. Листва тоже потемнела от дождя, как и мокрый грунт.

— Ты опять читаешь в темноте? — вздохнул Геллерт, опускаясь рядом на ковёр. Он лёг так, чтобы их плечи соприкасались, и тоже просмотрел открытую страницу — между строк мелькали знакомые имена и даты, но вникать совсем не хотелось. — Ты ведь знаешь, что это вредно, — он потянул руку, чтобы аккуратно сдвинуть с переносицы Альбуса очки, и отложил их в сторону.

— Мне оставалось всего двадцать страниц, — произнёс он с притворным раздражением, а потом повернулся, чтобы слегка потереться кончиком своего носа о чужой. Конечно, Геллерт интересовал его куда больше, чем история — особенно, когда он так загадочно улыбался, будто над только ему понятной шуткой, а его горячее дыхание было всего в нескольких сантиметрах от его губ. В такие моменты мир сужался до размеров комнаты — зачем вообще строить планы, когда здесь и сейчас всё идеально.

— Кто-то снова ел лимонный сорбет? — усмехнулся Геллерт, когда провёл языком по чужим губам и ощутил знакомый кисловатый привкус.

Расстёгивая пуговицы на его рубашке, Геллерт не мог оторвать от Альбуса глаз — от чуть раскрасневшихся щёк, растрепавшихся волос, его взгляда, который наконец-то перестал быть таким бесстрастным. Сам же Альбус поначалу смущался своей реакции. Ощущения были приятными. Они волновали его, словно забытая песня, услышанная долгие годы спустя. Всё это каждый раз вызывало невероятный всплеск эмоций и возбуждения — чужие требовательные прикосновения, сухие ладони под тканью рубашки и собственные — сначала нерешительные, а потом торопливые, исследующие движения.

— Ты очень красивый, — прошептал Геллерт, целуя обнажившиеся плечи, потом ключицы, кончик носа.

Альбус должен был сказать что-то в ответ. Но язык как будто онемел, и несвязные мысли казались несусветной чушью. Сложно было выразить всё, о чём он думал последние дни, но ясно одно — приезд Геллерта превратил Годрикову Лощину из захолустья в место, с которым теперь связано столько тёплых воспоминаний…

Да и зачем лишние слова, когда привязанность выражалась не только в признаниях: в полуночных письмах, взглядах, долгих разговорах. Ну и конечно, в том, что Альбус каждый раз буквально таял от его прикосновений. Геллерт был не просто привлекательным: красивых юношей можно встретить часто, но не каждый так глубоко закрадывается в мысли. Дело было ещё и в том, что он искренне восхищался этим человеком, и, кажется, готов был позволить ему всё, что угодно.

— Миссис Бэгшот всего лишь этажом ниже, — напомнил Альбус, немного отодвинувшись.

— Тебя это очень смущает?

— По правде говоря — да, — пробормотал он, и Геллерт рассмеялся.

— Она собиралась в Лондон. Кажется, навестить коллегу. Останешься на ночь?

Конечно же, он согласился, и его не удерживали ни укоризненный взгляд младшего брата, ни молчаливый протест сестры. Эти моменты, когда они наконец оставались в пустом доме и долго изучали тела друг друга, стоили многого. Они видели друг друга насквозь, знали, где и как лучше прикасаться и чего хотят друг от друга. В постели все разногласия бесследно растворялись, и оставался только Геллерт, который своими действиями распалял не меньше, чем желанием поспорить. И его острый язык, который Альбус иногда проклинал, становился умелым и тёплым.

Пожалуй, эта близость сделала его терпимее ко всему, что происходило вокруг — к ответственности за брата и сестру, невозможности воплотить свои мечты в реальность и шаткому финансовому положению.

— Не знаю, правильно ли это, — улыбнулся в ответ Альбус, — но я иногда радуюсь, что тебя исключили из школы.

Эти слова он вспомнил, когда проснулся следующим утром. Альбус не сразу понял, где находится, и некоторое время рассматривал дощатый потолок. А потом слишком долго стоял у зеркала, почистив зубы, и провёл кончиками пальцев по оставшимся на шее тёмным пятнышкам.