17. Неизбежность

Их снова и снова сталкивает. Какой-то невидимой силой, с каждым разом все сильнее и сильнее. Кажется, им скоро головы разобьют эти столкновения. Алек хрипит, что отдать ее не может, что пускай она ему нож под ребра всадит, а потом уже уходит, куда посчитает нужным. Изабель носом в его плечо утыкается, глаза закрывая. Ничего не помогает; так или иначе они друг для друга — приговором, что сродни смертному. Лихорадочным «не отдавай» отдает где-то на языке, горечью и изничтожающим сознание ядом исходит.

18. Стены

В собственные мысли, в ту самую пресловутую душу никого не пускает. У Алека стен сотня и еще пара десятков для надежности. Об них хоть руки в кровь, хоть грудью до последнего вздоха — он не пустит, они непробиваемые. Изабель губы поджимает; принять то, что спустя столько времени он все еще может бояться — а что это, если не страх? — удается с трудом. Она готова сидеть за всеми этими стенами, она готова руки к нему тянуть, как в детстве, и ждать, когда он просто подойдет. Когда снова вернется к ней, частью нее станет. И прекратит скрываться за своими стенами, наконец осознав, что никто не стремится сделать ему больно.

19. Война

Во всем виновато насилие вокруг. Кровь, крики, суматоха. Во всем виновато охватившее всех безумие. У Алека где-то глубоко под кожей, под мясом, в костях самых, в самой сути — вытащить ее. Сдохнуть, но вытащить ее. Она не кричит, не взвизгивает, как кто-то рядом, когда бетонная стена взрывается с оглушительным грохотом. У него перед глазами темнеет, он отключаться начинает, кажется; а дрожащий голос в самое ухо почти в истерический крик из «Алек», «Алек, не смей», «Александр, мать твою» — единственное, что доносится из вакуума. Изабель руками до боли хватается за него, пальцы где-то на куртке на спине сжимая. Ей плевать, что она почти не дышит под тяжестью его тела. Ей плевать на творящееся вокруг; самое страшное — он такой тяжелый, он ужасно тяжелый. Изабель помнит, настолько тяжелые были мертвецы в морге. И ей до одури страшно просто, что он не встанет уже.

20. Безнаказанность

Ей все можно. Начиная от побегов из дома в четырнадцать и заканчивая обтягивающими платьями без нижнего белья в двадцать шесть. Изабель губы в улыбке тянет, прекрасно знает, что так или иначе из любой авантюры сможет выйти абсолютно чистой. Ей себя не запятнать. (К ее грязной репутации ничего прилипнуть уже априори не может.)

Это ненормально, что она готова любое наказание понести за возможность просто быть с ним. Алек повторяет ей почти постоянно, что их рано или поздно поймают, что у них будущего нет, а она не имеет права так легко забывать об этом.

Изабель безнаказанной выходит постоянно; всю вину брата, любые его наказания на себя тянет без зазрения совести. Ей не нужна эта чертова безнаказанность за свои выходки, если страдать приходится ему. У Алека губы сухие, когда он в висок ее целует, когда говорит негромко, что вот тогда, когда их поймают, когда их под трибунал за все это пустят, он ей ни крупицы вины не отдаст. Он соврет, он скажет, что изнасиловал ее, но не позволит ей страдать.

Она на колени к нему лезет, пальцами в волосы его вцепляется, носом почти в висок. И молчит. Потому что ему никогда ее не обогнать. Ему никогда ни узнать, что она давно все пути ему для отступления приготовила. Ее безнаказанность нахрен выгорит, так пускай. Она ему страдать не позволит.

21. Свадьба

Ревновать к хреновой Лидии Бранвелл, которая ни разу ее брата и за руку не держала, крайне глупо. Изабель сипит слишком слабое «не делай этого», чересчур ожесточенное «ты себе жизнь рушишь», за гранью злобы «я тебя возненавижу». И какую-то эгоистичную червоточину в груди ощущает, когда Магнус так вовремя врывается на эту блядову свадьбу, от которой ее тошнит почти что буквально.

22. Каблуки

Этот цокающий звук — слишком характерный. Ритмичный, звонкий. Туфли, сапоги могут быть разные, но, кажется, по этому ритму ее узнать можно. Слух улавливает через коридор. Перепутать с кем-то другим — невозможно. И порой, когда он курит уже четвертую где-то сигарету подряд в шестом часу утра, когда на пару секунд прикрывает глаза, то кажется, что вот-вот услышит этот звук. А потом — ее тихий, ласково-заботливый голос.

23. Сигареты

Изабель терпеть не может сигаретный запах. Ее едва ли не выворачивает, у нее слишком чувствительное обоняние, ей просто не нравится. Она нос морщит, окна открывает и не понимает, откуда у ее идеального со всех сторон брата вдруг такая отвратительная пагубная привычка.

Спустя четыре с половиной месяца Алек не напоминает ей о том, что она не переваривает этот дым, когда она у него из пальцев сигарету вытягивает, делает приличную такую затяжку и притягивает его к себе ближе, увлекая в бесконтрольный, жадный какой-то поцелуй.

24. Засосы

Глупо и безрассудно, но она начинает его метить первой. Так все кажется чуть более реальным, чуть более настоящим, чуть более. Шею, ключицы, совсем какой-то пошлый след на животе. И просит без тени игр или смущения ее разметить; можно грудь, можно бедра, можно там, где никто не увидит. Ей нужно видеть, ей нужны подтверждения просто, что все по-настоящему.

Алек носом в ее шею утыкается, отказывается портить, марать этими следами ее кожу.

Сдается меньше, чем через неделю. Сдается под натиском накрашенных губ, льнущего тела и совершенно твердой убежденности в собственной правоте во взгляде.

25. Ломка

Стараться оторваться от нее — провальная идея, работающая лишь на упрямстве и на остатках каких-то там догм на задворках сознания. Без нее ломает неподдельно, это уже необходимость слепая, это уже что-то сложнее, запутаннее, необходимее.

Она простыни сжимает, потея от настоящей ломки. Губами сухими просит уходить, просит не смотреть на нее, жалкую и такую никчемную сейчас. Не добивать своим присутствием лишь хуже. Эта ее зависимость пугает; он мысли о том, что может потерять ее насовсем, раз и навсегда, отметать от себя пытается. Не получается даже тогда, когда она пальцами в его рубашку вцепляется до царапин кровавых на коже и успокаивается хоть на минут двадцать, проваливаясь в забытье.

26. Отрицание

Все это — лишь помутнение рассудка, чего-то настоящего, искреннего и серьезного среди этих грязных мыслей быть не может. Нехватка секса или адреналина, или опасности, или еще чего-то-другого-там.

27. Озлобленность

На себя, на нее, на весь это гребанный мир. Потому что мысли в голове запутанные, мысли неправильные, если просто сравнивать с теми, что должны быть, с теми, которым положено курсировать в голове туда-сюда. Руки ее от себя убирает и говорит, что она нихрена не помогает, она только хуже делает. Должна отталкивать от себя, должна взывать к разуму, должна думать, если он не думает. Хоть кто-то здесь должен соображать здраво.

28. Покой

Он успокаивается рядом с ней, она его заземляет, просто одним своим присутствием помогает найти правильный путь. И он ей за это безмерно благодарен.

29. Разрядка

В ближайшей тесной подсобке, едва задрав платье и расстегнув брюки. Длительностью всего в один перекур; просто чтобы вспомнить, что все по-настоящему, что взаимная ревность беспочвенна, что они друг у друга.

Изабель помаду с губ Алека оттирает пальцами, пока он ее платье одергивает на место.