— Я не буду сидеть сложа руки, — Джейс, оказывается, все еще здесь.

— Только убедись, что под конец дня будешь живой, — отзывается Алек.

И это последние фразы, которыми они обмениваются, прежде чем Алек уходит с кухни с Изабель на руках.

У нее вопросов куча, а еще она не понимает, почему Джейс не просит банальной помощи, почему — даже если Алек и отказался — ему не нужна она. Вопросы растворяются, стоит только обратно провалиться в сон.

Она просыпается, когда за окном уже темно, и с долей удивления находит рядом Алека, что-то читающего при тусклом свете лампы, в которой давно бы поменять плафон.

— Только не говори, что просидел со мной тут весь день, — говорит, подлезая к нему под руку и губами на пару секунд к его футболке прижимается. — Это было бы высшей глупостью.

— Не то что бы здесь много развлечений.

И вот оно — настоящая эмоция; настоящее отношение к тому, что с ними тут происходит. Она это видит по тому, как он хмурится, по раздраженному тону.

— Прости, — отзывается он тут же. Прижимает ее к себе ближе, в макушку целует.

Только ее всем этим не обмануть. Изабель начинает понимать, что не только ей не нравится быть пленницей на мушке в этом мире, который под себя перестроил Валентин после победы.

Она умалчивает спустя несколько дней, что слышала, как братья собачатся, а старший злится, что они не сдохли все втроем на поле боя. Все лучше, чем быть, блядь, пленниками, у которых не пойми какое будущее.

Все это — попытка ее успокоить. Хреновая, конечно, но она почему-то ему даже благодарна за это.

Только замечать начинает, что Алек почему-то сжимает ее крепче, целуя ночами, в матрац вжимая, и не спит потом до самого утра. Даже когда все только начиналось, кажется, все было не настолько. Он за нее так не держался. Изабель вопросы не задает; заранее ведь знает, что либо он ей эту правду не скажет, чтобы просто самому в нее не верить, либо скажет, а она окажется совсем не готова услышать эту правду.

На чердаке находится упаковка старых ножей. Целый комплект. Для мяса, для овощей, для всего и даже больше. И она тратит почти все утро, чтобы наточить их. Отмахивается от вопросов Джейса, распихивая эти ножи по разным комнатам. Ей нужны отступные. Ей нужно знать, что если рано или поздно придут люди Валентина или он сам, то их ни голыми руками, ни с оружием не возьмут. Это всего лишь небольшая гарантия; больше тянет на иллюзию гарантии.

После этого становится легче почти на две с небольшим недели. Не больше.

И Изабель, кажется, серьезно пугает Алека, когда он все еще лежит на ней сверху, потный и тяжело дышащий, а она совершенно серьезно спрашивает:

— Ты же сможешь меня убить, если другого выхода не будет? — и пальцами по щекам, по скулам его гладит, губами в губы слепо тычется, как потерянный котенок.

Он ее от себя отстраняет.

— Что ты вообще несешь, Из?

— Просто ответь.

— Прекрати, — за плечи ее встряхивает, а она все равно руки к нему тянет.

— Лучше это будешь ты, понятно? Лучше ты, чем…

И хочется только похвалить его; потому что он рот ей затыкает поцелуем совсем в той же манере, в какой она сама привыкла его затыкать. Потому что он целует ее до тех пор, пока у нее мозг разжижаться не начинает, пока она не начинает забывать, о чем вообще говорила.

На грудь к себе затягивает и по плечу, по спине ее гладит. Изабель почему-то кажется все это чертовски несправедливым: они же вместе, здесь вроде как и скрываться уже не нужно. Они же так и хотели, им нечто подобное и было нужно. Только без домоклового меча над головой.

Он отвечает тогда, когда она не помнит суть собственного вопроса. И в тишине звучит громко, несмотря на то, что говорит едва ли не шепотом.

— Я никогда не смогу сделать тебе больно. Даже если ты сама будешь об этом просить, — после паузы, на выдохе: — К тому же, пока нет никакого повода говорить об этом.

Она взгляд на него поднимает спустя пару минут.

Ровно тогда, когда слышит.

— Я не собираюсь тебя терять.

И отвечает почему-то:

— Я тоже, — прекрасно понимая, что и сама, уж если совсем честно, не смогла бы полоснуть ему по горлу одним из тех ножей, что так старательно распихивала по дому.

========== 43 ==========

Изабель говорит, что это напоминает французскую революцию. Или серию протестов в конце шестидесятых. Алек пытается вспомнить, когда хотя бы последний раз говорил на своем корявом французском; о книгах по истории и речи не идет.

Она пытается заменить свою зависимость на сигареты, на дешевое вино, на что-нибудь. Ему не хочется произносить вслух, что до конца года один из них не доживет. Алек просто хочет найти ей лекарство, просто хочет вытащить ее, вырвать прямо из рук у смерти; это же так незамысловато и просто. Изабель кривит губы, перелистывая страницы книги по третьему разу, и затягивается сигаретным дымом. Он видит отчетливо, как у нее рука трясется, когда она убирает ее от лица.

Изабель говорит, что ей пошла бы роль содержанки или любовницы, которую стыдно даже друзьям показать. Или такой, которая медленно умирает от туберкулеза. Алек позволяет ей раз за разом делать себе больно, только пальцы ее в своих сжимает и в который раз повторяет, что он ищет, он правда ищет.

Сам уже в шаге от того, чтобы остатки своей никчемной души выторговать на пару лет жизни для нее.

У нее губы горчат, а целуется она все так же требовательно. И ему даже кажется, что она совсем живая, что в ней так много воли, что она такая сильная; таких наркотики не ломают и уж точно не убивают.

Изабель говорит, что ей хочется в Прованс куда-нибудь, и вина, и его. Так, чтобы он смотрел на нее, как раньше; а не прощался с ней мысленно каждый вечер. Алек старается просто не думать обо всем этом — все как она и просит, — и когда снимает с нее свою рубашку, то все равно как-то слишком долго губами прижимается к ребрам.

Она, кажется, худеть начинает слишком стремительно и курит практически постоянно. И временами пытается играть в независимость, примеряя те старые маски, которые давно уже ни к чему. На ней висят некогда любимые платья, которые всегда в обтяг были. Он голову кладет ей на колени, как ребенок до слез срывается, просит просто держаться. А она лишь волосы его треплет и пепел стряхивает в пепельницу.

Улыбается только как-то горько, будто бы журя напоминает, что это он тут старший, не она, чего же он, разве не справится без назойливой девчонки, что всегда портила ему жизнь. И смеется, воздух хрипами из легких выпуская, когда он ее бедра целует — совсем как раньше, совсем как когда они оба не были обречены на это скорое расставание.

Изабель говорит, что ему бы найти себе другую квартиру, что ему бы не смотреть на то, как она угасает. Больно ведь, она по глазам его видит, что больно. Алек головой мотает так сильно, что ей приходится ладонями его по щекам гладить, успокаивая совсем как в детстве. Ей жалко смотреть, как он до слез отказывается принимать эту суровую правду. Лишь повторяет снова и снова, что выход найдет.

Она не просит дозу, не пытается найти ее сама. Знает ведь, что это никак не оттянет конец. Даже приблизит, быть может. От дыма в легких кашляет; порой думает, что держится лишь благодаря этой своей новой игре — вести себя так, будто бы ничего не происходит. Жаль только, что он крайне херово может поддерживать эту игру.

За окнами и дверями война, а она гаснет совсем не от этой войны. Ему хочется выть от несправедливости.

========== 44 ==========

Это какое-то негласное правило — сбегать в этой семье привыкла Изабель. Уходить от своих вроде как парней, бросать после разового секса, уходить и не оборачиваться, когда жизнь идет прахом, сбегать с семейных ужинов. Сбегать всякий раз, когда появляется в этом потребность; когда кто-то может слишком глубоко копнуть в ее сознание, начать копаться в ее чувствах и причинах поведения.

Поэтому Алек — он не сбегает. Он — в отличие от нее — просто пытается сохранить остатки здравого смысла, дать им обоим возможность на новую жизнь. Но мысленно она называет его отъезд не иначе, как побег. Мысленно она клянет его на чем стоит свет и жалеет, что не может весь свой гнев облечь в письменную форму и высказать ему это хотя бы по переписке.