Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В Оперативном управлении Генштаба мне вычертили маршрут к Воронежу. Он пролегал через Брянский фронт. В одной из деревушек, помеченной на карте флажком, я разыскал командный пункт фронта и командующего К. К. Рокоссовского. В просторной пятистенной избе с высоким крыльцом, за простым столом я увидел Константина Константиновича. Стройный, удивительно красивый, он ничуть, как мне показалось, не изменился со времени нашей встречи под Москвой. Он вышел из-за стола, протянул мне руку, усадил на стул и лишь тогда сел сам. Рокоссовский всегда был сама учтивость, сама вежливость, само внимание к любому человеку.

Знал я и других начальников - с другой повадкой. Они встречали человека, не поднимаясь со стула, не подавая руки, слушали, уткнувшись в бумаги, перебирая их, не глядя на посетителя. Знал я такого человека и в высокой должности, который на жалобу, что к нему трудно дозвониться, нимало не смущаясь, говорил: "Меня надо жалеть". И всегда, когда я сталкивался с такими, неизменно но контрасту вспоминал Рокоссовского.

Константин Константинович прибыл сюда всего лишь несколько дней назад. Дел у него невпроворот, поэтому я не рискнул надолго его отвлекать от дел. Прежде всего спросил, как он себя чувствует после Сухиничей. Рокоссовский понял, что именно я имел в виду. В боях за этот город он был ранен осколком снаряда. Наши спецкоры говорили мне, что Рокоссовский чувствовал себя плохо: ничего не мог есть, любые движения причиняли ему сильную боль. И все-таки взяли верх его выдержка и самообладание: тот, кто не знал, не догадался бы о его ранении. А всякие разговоры об этом генерал решительно отводил. Вот и сейчас он сказал:

- Да, бои были тяжелые...

И все.

Рассказал о делах фронта. Войска отходят. Утешением не может быть то, что они не бегут, отступают с боями.

- Как же будет дальше?

- Что можно ответить на такой вопрос? Единственное, что теперь стало ясно, - главное направление ударов врага: на Сталинград и Кавказ. На этом пути надо его и сдержать, остановить, но силенок у нас пока все-таки мало...

Распрощавшись, я сразу уехал на Воронежский фронт. Создан он был несколько дней назад, в штабе еще организационная "суматоха". Шли ожесточенные бои за Воронеж, и мне посоветовали не терять времени и побывать в 60-й армии, отбивавшей атаки немецких войск на Воронеж.

Командующего армией генерала М. А. Антонюка я нашел на его КН, в лесочке. Он сидел у небольшого, размеров чуть больше табуретки столика, рядом с ним - начальник штаба армии. Они что-то горячо обсуждали, рассматривая карту. Хотя им было не до "гостей", но встретили добродушно. Командарм усадил меня рядом и, показывая линию фронта, я бы сказал, довольно рыхлую, объяснил обстановку. В это время из соседней палатки прибежал оператор и взволнованным голосом доложил:

- Передали - немцы нажимают, наши отступают...

Антонюк побежал на НП: он был рядом, у кромки лесочка.

Здесь было несколько человек и среди них генерал И. Д. Черняховский, командир только что сформированного 18-го танкового корпуса. Тут же - наш корреспондент Василий Коротеев. Перед нами лежало широкое зеленое поле с рыжими пятнами. Даже невооруженным глазом видна была панорама боя: немцы наступают, а наши, рассыпавшись по полю, отходят, а кое-где и бегут. Антонюк огляделся и, повернувшись к Черняховскому, вдруг попросил:

- Дай танки, иначе не остановим...

- Не могу, - отвечает комкор. - Ты же знаешь, почему.

- Да, но видишь, какая обстановка. Сейчас немцы будут тут. Надо бросить танки... Дай танки.

- Не могу, - твердо сказал Черняховский. - Сталин мне лично категорически приказал не бросать танки по частям, а держать их в кулаке. Он запретил распылять силы. Не могу...

Совершенно неожиданно командарм обратился ко мне:

- Скажите ему, что надо дать танки, скажите, чтобы дал танки...

Память с поразительной отчетливостью воскрешает все, что я испытывал тогда. Что мог я сказать? Как я мог вмешаться в это дело, даже если бы не было приказа Сталина? Я промолчал. Нетрудно представить, как я себя чувствовал в тот момент...

Но в эти минуты, откуда ни возьмись, подошли "Катюши". Они дали несколько залпов, и немцы залегли. Залегли и наши и стали окапываться. Враг был остановлен. А вечером вместе с Антонюком мы пошли по окопам, и беседы с бойцами и командирами оставили впечатление, что нынешняя расстерянность была все же только горестным эпизодом, что Воронеж не сдадут. Встретил я здесь и разговорился, сидя на бруствере окопа, с сержантом, оказавшимся моим земляком по Изюму. Не помню всего, о чем мы беседовали, но в памяти осталась одна его фраза, я бы сказал, афористичная:

- Немцы - сила, но дух наш сильнее...

Еще день я знакомился с войсками 6-й армии, где встретился с командармом генералом Ф. М. Харитоновым и членом Военного совета армии Л. З. Мехлисом. 13 июля днем я уже был в Москве, и на меня навалились новые бесконечные заботы: газета есть газета!

14 июля

После того как возвратился из поездки, а затем побывал в Ставке, я не мог не задуматься, как дальше вести газету. Ломать голову было над чем. В статьях и даже в передовых, где наиболее точно обрисовывалась обстановка на фронтах, мы писали. что враг угрожает "жизненно важным центрам страны". Что это означает, какие это центры?

Невольно вспоминалась битва за Москву. Уже шли бои на Бородинском поле, все больше и больше нарастала опасность для Москвы, а газеты тогда тоже писали, что враг пытается пробиться к нашим "важнейшим жизненным промышленным центрам". Надо ли объяснять, что одно дело, когда на страницах газеты звучит призыв самоотверженно сражаться за столицу нашей Родины, и совсем иное - когда речь идет о безымянных "жизненных центрах". Но об угрозе Москве не положено было писать, поскольку об этом ничего не говорилось в сообщении Совинформбюро и других официальных публикациях. А сказать надо было во весь голос. Стали думать - что делать? Заглянул ко мне в тот час Илья Эренбург. Узнав, что меня тревожит, сказал:

- То, что не положено в официальных документах, позволено писателю...

Так появилась его знаменитая статья "Выстоять!" Та самая статья, о которой политрук дивизии генерала А. И. Родимцева написал Илье Григорьевичу: "...Это самое лучшее, что Вы написали. Это своего рода Ваш "Буревестник".

В этой статье впервые в печати было сказано: "Враг угрожает Москве!" После этого мы уже прямо писали о начавшейся ожесточенной битве за столицу.

Вспомнив все это, я позвал Эренбурга, и снова пошел у нас разговор о том, кому что положено. И вот в сегодняшней газете появилась его столь же знаменитая статья "Отечество в опасности". В ней все было сказано прямо и ясно:

"Немцы подошли к Богучару. Они рвутся дальше - к солнечному сплетению страны - к Сталинграду. Они грозят Ростову. Они зарятся на Кубань, на Северный Кавказ..."

Так впервые на страницах газеты появилось направление главного удара врага - Сталинград и Кавказ! Все стало в газете на свое место.

И такой же, как и в дни битвы за Москву, страстный призыв:

"Преступно не видеть угрозы и преступно растеряться от угрозы... Немцы идут на Восток... Их остановит русское мужество. Их погонит назад русская отвага... Победа не валяется на земле. Победа не падает с неба. Победу нужно высечь из камня, вырвать из тверди... Теперь идет вопрос о жизни и смерти...

Отечество в опасности, друзья!.."

Для следующего номера газеты готовится передовица об этом же. Она объяснит причину наших поражений, цели вражеского наступления, перспективы войны, требования, которые Родина предъявляет ныне к каждому советскому воину. И все же надо признаться: мы побоялись в передовице, в которой читатель видит обычно выражение официальной точки зрения, так же смело, как мы это делали в октябрьские дни прошлого года, упомянуть об угрозе Сталинграду и Северному Кавказу. Наверное, мера нависшей опасности была нами не до конца осознана.

72
{"b":"63946","o":1}