На похоронах у меня неизменно урчит живот. Сколько бы раз я на них ни был, всякий раз одно и то же: от голода у меня сосет под ложечкой. Хоронят коллегу, с которым я не очень хорошо, но был знаком. Ему было сорок семь лет. Стол богат: как угощение подают утку с яблоками, селедку под шубой, оливье, салат с копченостями, нарезку, соленые огурцы под водку. Только я, конечно, не пью, – на похоронах за этим следят строго, – наливаю себе в стопку воду. Разговор идет, рассказывают истории с участием погибшего. Смеются. Все как положено. Когда жена почившего напивается, то наклоняется ко мне и со злостью шепчет, отчего то был не я, или любой другой из тех, у которого никого нет и который никому не нужен. Отчего то был ее муж? И плачет. Я обнимаю ее. Как ей объяснить, что у смерти существуют законы? Что у нее свои прописные истины? Что она выбирает? И выбрала ее мужа? Пусть на человеческий взгляд смерть случайна, у нее своя логика. Сколько раз я наблюдал, как умирают те, чье время пришло, – внимательный глаз может заметить это. Стоит человеку отмерить свой срок, как он становится доступен для любого рода происшествий и заболеваний. Если бы только погибший обратил внимание на свое внутреннее состояние, то разглядел бы в себе признаки увядания: смерть как гость, сообщающий о себе вежливым стуком. Я встречал нежильцов, которые через некоторое время умирали. Их всех отличал общий признак – вокруг них была аура смерти, от них исходил характерный запах. Редкий собеседник способен заметить это.

Как объяснить той женщине, что я давно знал, что ее муж на краю могилы?

Я не терплю классической музыки, мне тяжело ее слушать – она уносит слишком далеко, мне с трудом удается вернуться. Она растворяет в себе, переносит за пределы разума, так, что сложно найти дорогу назад. Руки трясутся, ладони потеют, зрение туманится, когда первые аккорды мелодии дают о себе знать. Все выше и выше, исчезаю, и где я – непонятно: не слит ни с природой, ни с миром, но вне его. Так кобра забывает себя под звуки дудочки и следует за заклинателем. Музыка манипулирует сознанием, делая его податливым, как пластилин. Любая манипуляция вызывает у меня протест и отвращение. Не так много вещей вызывают эти чувства – гадливость мне несвойственна.

Собирать деньги с людей не самое увлекательное занятие. Объезжать дома, стучаться, смотреть – смотреть так, чтобы люди без слов понимали, зачем к ним пришли, держать в руках конверты, складывать в сумку, отвозить владельцам. Нет ничего скучнее. Но недавно вышла забавная история.

Дверь открылась, и на пороге показалась девчушка лет десяти, сообщила, что родителей нет дома. Раз нет дома, решил я, остается только забрать девочку с собой. Она весело болтала ногами, слушала в машине «Бременских музыкантов», пока я ходил по заданным адресам, совсем не плакала (дети никогда со мной не плачут), и мы с ней даже поели мороженого. К вечеру я возвратился в ее дом – родители оказались на месте и предоставили положенную сумму. А я не пожалел, что так вышло, – с девчушкой день выдался веселым. Я так и сказал ее отцу, что в следующий раз при похожем раскладе ее не верну.

Меня сморил сон, что от хлороформа. Двенадцать часов пролежал я в кровати, и вот отчего. Накануне преследовал мелкую сошку, до того мелкую, что она затерялась в городской траве. Человек этот был ростом не выше ста пятидесяти сантиметров и широк в плечах. Целый день я караулил его, и все напрасно – его известили о слежке. Я отсек злость – она мешает действовать и думать – и погнался за ним. По всем местам, где он мог бы спрятаться, и застал у любовницы. Она долго не открывала дверь, а когда распахнула, он уже успел перебраться с балкона на пожарную лестницу. Выскочив за ним, я бездумно пустился в преследование, позволив радости от удачи овладеть мною, – то, чего я никогда не допускаю: когда я настиг преследуемого, его приятели обступили меня. Пока двое держали меня, остальные наносили удары и угрожали, в конце швырнули на асфальт и плюнули.

К вкусу собственной крови можно испытывать единственно нежное чувство – смакуешь родное, принадлежащее одному тебе. Облизываю окровавленные губы, как будто они смочены в сладком нектаре. Тело ноет, но эта боль не достигает желанного предела.

Я встал и, качаясь, побрел к машине. Люди шарахались от меня, как от чумного: они недооценивают значение крови.

Заживление продвигается. Через пару дней смогу вернуться к работе.

Звонит Иван, намеревается прийти в гости, но я отговариваю его. Он рассказывает, как у него дела, что он изучает, и как строго к нему относятся преподаватели. Проявление строгости – это спасение, объясняю ему, воспитание идет в верном направлении. А направление как раз определяется, когда судьба преподносит суровые уроки. Прикладываю ладонь к срастающемуся ребру, сознавая, что то – путь к знанию, что не ведает границ человеческого разума.

Жизнь предполагает множество испытаний, чем тернистей путь, тем короче дорога к постижению ее тайны. Каждый раз, подвергаясь боли, предчувствую, что совершил скачок на пути, где конечным пунктом служит знание, открывающее секрет мироздания. В момент наивысшего страдания, на краткий миг, тайна становится доступной, но после исчезает за слоем человеческого. Истина его не терпит, ей нужно обнажение, полное раскрытие, тогда она поверяет себя, чтобы подсказать, что ожидать от вечности.

Я – апологет учения, созданного моментами настоящего, только в нем можно постичь вселенную.

Когда я был ребенком, мне было видение в церкви: старец осенил меня знамением. Его руки были покрыты коростой, а глаза светились огнем. Он взял меня за руку и понес по миру. Мы пролетели над райскими полями, покрытыми цветами, полями, на которых паслись лошади и коровы, и всем хватало места, мы пролетели над каньонами, у которых было не разглядеть дна, в которых водились тени и зубатые чудовища. Я трогал каждого из увиденных: и животных, и монстров, и все они равно занимали меня. Мы неслись все дальше, поля сменяли леса, каньоны – пустоши, и везде нам радовались разные существа. Мне повстречался хромоногий конь с козлиной бородкой – я вскочил на него и проехался галопом, пока не загнал до смерти, за что несчастное создание поблагодарило меня – существование давно не радовало его. Конь оставил меня на берегу озера, в которое я вгляделся. Отражение поразило меня: на голове сверкал нимб, я расправлял крылья, но мое горло было красным – я впивался клыками в коня и высасывал из него кровь – только белые одежды, в которые я был облачен, оставались чисты. Мои волосы кудрявились, как у ангелочков с икон, глаза излучали безмятежность. Я окунулся в воду и вышел из нее нагим. Видение закончилось, и я очнулся у себя в кровати. Меня качало, со мной случилась лихорадка, грипп овладел мной на несколько недель. Но я никогда не пожалею об увиденном.

Мать научила меня молиться на ночь. С тех пор каждый вечер я складываю руки перед грудью и произношу «Отче наш». Молитва имеет целебную силу. Она исправляет внутренние конфликты и направляет. Поэтому поутру я всегда знаю, что и как нужно делать. Люди подвержены сомнениям. Они не знают, как их избежать. Все оттого, что им неизвестно, что сомнения – их выдумка, решения уже заданы, не нужно склоняться вправо или влево, необходимо двигаться к центру. Не существует деления, не существует выбора, все дано изначально, главное – не впускать колебания в жизнь.

Сколько раз я не сходил с дороги, когда бы мог, – то знание удерживало меня на пути.

Ко мне садится Марго. Она красавица. В свои неполные восемнадцать многое изведала. Рассказала об оргиях, в которых принимала участие, о том, что привыкла просыпаться в незнакомых квартирах. При этом на ее лице сохраняется невинное кукольное выражение – редкий дар сочетать в себе внутренний опыт и внешний обман. Ей удается удивить меня несколькими историями (как только начинает казаться, что меня уже ничто не удивит, происходит новое знакомство, которое напоминает, что впереди еще много неизведанного). Она, наивно улыбаясь, убеждала мужчин вступать в связи друг с другом, способствовала тому, чтобы они совершали вещи, им несвойственные. Я – благодарный слушатель, готов выслушивать об извращениях – все втайне мечтают удивить своими. Марго пытается убедить, что в иных обстоятельствах я бы попался в ее сети, чем вызывает у меня усмешку. Можно согнуть человека, у которого нет корня, перед которым стоит выбор, а у меня выбора нет, я действую по наитию. Но она не первая, кто примеряет свой опыт на меня, это свойственно всем людям – делать проекции собственных слабостей на других.