– А тебе с того какая печаль? – вдруг настораживается солдат. – Иди, давай! – и прикладом винтовки Яшке в спину тычет.

– Да что рому до печали, коли ветер за плечами, – отшучивается Яшка.

– Вы б отпустили нас, дяденьки! – хнычет Ксанка. – Мы сами до города дойдём. Поняли уже, что нельзя. А вам туда-сюда зря таскаться, ноги сбивать.

– Не положено, – ворчит первый.

– Командир накажет, коли быстро вернёмся, – поддакивает второй.

– А вы в корчму какую загляните, по кружечке пивка намахните, вот время-то и пролетит, – Яшка кивает на горящие в полумраке огоньки пригорода. – Пересохло небось в горле, по такой-то жаре весь день шпиёнов ловить.

Конвойные некоторое время препираются, но уже ясно, что тащиться по пыльной жаркой дороге им неохота. И корчму они внезапно знают, и пиво там дармовое, особливо ежели пригрозить хозяину.

– Не обманете? – сурово спрашивает первый.

– Коренной зуб даю, батя! – скалится Яшка. – Разве ж мимо вас кто прошмыгнёт? Пойдём к какой-нибудь селянке на сеновал проситься, да, мири камлы? – он игриво толкает Ксанку в бок.

Конвойные в голос ржут, отпуская похабные шуточки. Видение наполненных глиняных кружек уже затуманило им разум.

Яшка и Ксанка понуро бредут по дороге, но, едва скрывшись за поворотом, не сговариваясь, быстро ныряют в кусты.

– Данька, Валерка, – побелевшими губами шепчет Ксанка.

– Пусть, – сквозь зубы отвечает Яшка. – Нам нужна карта крымских укреплений. Не зря ведь разделялись в самом начале. Если даже одного уби… ранили, второй уйдёт от погони. Или оба уйдут. Встретимся с ними в Ялте. Сейчас их искать – гиблое дело. Это не возле Збурьевки по знакомым тропам гонять.

Ксанка кивает.

– К тому же брехали беляки. Даньку с Валеркой так просто со свету не сжить. С ними третий был, Грек, помнишь? Если ранили, так его. Слышишь?

Прячась от каждой тени, они возвращаются на конспиративную квартиру.

Товарищ связной ничего об убийстве шпиона не знает, и больше к нему никто не приходил, но он подтверждает, что в городе неспокойно:

– Просто так вам отсюда, ребятки, не выбраться. У любого подозрительного человека проверяют документы.

– Вокзал! – вдруг осеняет Ксанку. – Среди толпы легче всего затеряться.

– По вагонам наверняка будут ходить. К тому же в сторону Джанкоя пассажирских составов сейчас мало.

– Мы поедем на товарном, – решает Яшка. – Они как раз идут ночью.

6

Ксанка боялась, что во время осадного положения товарные вагоны будут усиленно охраняться.

Однако то ли им наконец-то начало везти, то ли беляки были уверены, что через линию обороны не просочится ни один диверсант, но состав ближайшего товарняка охраняло всего лишь четверо часовых: два в голове, два в хвосте.

В сумерках Ксанке и Яшке удаётся улучить момент, когда часовые скрываются на одной стороне состава, и пробраться в один из фуражных вагонов.

Растянувшись на мешках с зерном, Ксанка блаженно вытягивает гудящие от усталости ноги.

– Поспи, если хочешь, я покараулю, – предлагает Яшка.

Ей действительно хочется спать. Поэтому, взяв с друга слово, что он разбудит её через несколько часов, Ксанка проваливается в блаженное забытьё.

Просыпается она от солнечных лучей, бьющих в лицо сквозь дощатые стенки вагона. Под Яшкиной курткой тепло и уютно.

– Где мы?

– До Джанкоя далеко, – улыбается Яшка. – Поезд долго стоял на каком-то перегоне, я уже начал беспокоиться, что шмонать будут. Но обошлось.

Ксанка всматривается в его посеревшее от усталости лицо и чувствует, что начинает злиться. На саму себя.

– Почему не будил?

– Покараулить хотел, подумать… в тишине.

Они быстро завтракают хлебом с тоненькими кусочками сала и вчерашними тянучками, запивают водой из фляги, потом Яшка достаёт из-за пазухи карту.

– Сейчас будут окрестности Тузлы, и поезд начнёт тормозить. Соскочим с него – и пешочком до Курман-Кемельчи, вёрст тридцать, не больше, – его смуглый палец с обломанным ногтем скользит по нарисованным дорогам. – Там можем пересесть на состав до Симферополя. Будет даже быстрее, чем пешком вдоль моря.

Ксанка кивает. В утреннем зыбком свете вчерашнее беспокойство за брата и Валерку несколько поутихло. В конце концов, не из таких передряг выпутывались.

Поезд слегка тормозит, они, сгруппировавшись, выкатываются на насыпь. Яшка – чуть раньше. Встаёт и, вытерев о кумачовую рубаху свежие ссадины на ладонях, помогает подняться Ксанке.

– Ты как, цела?

– Можно подумать, в первый раз, – ворчит она, отряхиваясь. – Коленку только немного поцарапала.

Ей приятна Яшкина забота. Особенно сейчас – когда рядом нет остальных друзей.

Поезд, выпустив клубы пара, исчезает за поворотом. Ксанка видит высунувшегося из последнего вагона беляка-конвойного и насмешливо машет ему рукой. Состав уже далеко – случайная пуля не долетит.

Они собирают выброшенные пожитки. Промывают ссадины водой из фляги. Яшка приносит Ксанке растрепавшийся на ветру платок.

– Выбросить бы, – говорит она. – Что я – деревенская баба, таскать его на плечах?

– На свадьбу наденешь, – скалится Яшка. – Вот победим белых, юной невестой, деревцем гибким пойдешь под венец.

– И поп меня кадилом по лбу – хрясь! – пытается отшутиться Ксанка. – Пошто, Оксана Батьковна, религию опиумом для народа считали, наших бравых офицеров шашкой рубили?

Они перебираются через насыпь и сквозь густую траву сворачивают на сельскую дорогу. Одежда сразу намокает от росы.

– Ну не под венец. На роспись, – не унимается Яшка. – Война закончится, Валерию Михайловичу комнату в городе дадут – чистую, светлую, с высокими потолками. Падёт он на колени перед братом твоим, отдай, скажет, мне руку сестры своей Оксаны. Ай, тэ дэл о Дэвэл э бахт лачи! Счастья вам и детей побольше!

– Причем здесь Валерка? – удивляется Ксанка. – Он – мой боевой товарищ, как… – она запинается, – как и ты.

– Ну, другого найдёшь, – внезапно светлеет лицом Яшка. – Высокого, затянутого в портупею, красивого, сильного, что твой жеребец вороной!

– Яшка, – вдруг серьезно говорит Ксанка. – А как по-вашему, по-цыгански попросить кого-нибудь замолчать?

– Зачем тебе?

– Тебя хочу заткнуть… вежливо.

– А! – Яшка хитро улыбается. – Ну тогда говори мэ тут камам, миро камло…

– Мэ… тут… камам, – спотыкаясь на каждом слове, начинает Ксанка.

Но понимает, что, кажется, Яшка её разыгрывает – уж больно счастливой выглядит его физиономия, – и замолкает, ускоряя шаг.

– Обиделась?

– А что ты меня… сватаешь, кому ни попадя?

– Не буду, не буду сватать! Ай-нэ, сам на тебе женюсь! По-настоящему! – залихватски хлопает себя по бёдрам Яшка и тут же морщится от боли в ладонях. – Паду в ноги Даньке: отдай за меня сестру свою, Оксану. Разве он откажет мне, такому молодцу?!

– На боевых товарищах не женятся, – ворчит Ксанка.

Но внутри неё разливается неожиданное тепло. Вот закончится война, и кто знает, как всё сложится.

7

До окрестностей Курман-Кемельчи их подвозит на телеге местный крестьянин.

Усталый Яшка падает в подстилку и сразу засыпает. Ксанка беседует с попутчиком о ценах на зерно, жарком лете, выгоревших на солнце коровьих пастбищах. Но разговор сам собой сворачивает на наболевшую тему: что всё-таки будет, если красные опять возьмут Крым.

Ксанка еле сдерживается, чтобы не начать агитацию. Тем более что крестьянин – пожилой мужчина на шестом десятке – настроен крайне решительно.

– Что будет? – степенно рассуждает он, затягиваясь самокруткой. – А ничего не будет. Корову у меня отымут – раз, поле обрежут – два. Как бы самого не прибили под шумок. А даже ежели в этот раз они с добром придут, мне от этого ни горячо, ни зябко. Война как-никак, не баран чихнул. Пожгут всё, порушат. Кто ж заново строить будет?

– Они и построят, – встревает Ксанка. – Землю – крестьянам, фабрики – рабочим. Будем жить вольно, никому в пояс не кланяясь.