========== Разобраться бы ==========
Я не могла отвести от него глаза. Просто не могла. Я так и замерла с половой тряпкой в руках посреди больничного коридора.
Со мной не было никогда такого, чтобы вот так просто оказаться в полном ступоре при виде представителя мужского пола.
А он прошёл мимо, окинув меня таким ничего не значащим взглядом. Я что, пустое место?!
Если честно, внутри всё клокотало. Причём я не могла определить, что вывело меня из состояния равновесия.
Вроде бы всё так и не так.
День начинался как всегда. Я встала в полшестого. Пришла на работу пораньше, к семи, чтобы вымыть всё к восьми и успеть на планёрку вместе с врачами, а потом на обход.
Вот и мыла, а тут он, и в одежде уличной, и в нашу ординаторскую нырнул. Не видела я его раньше, за все три месяца, что работаю тут, не видела.
***
Родители отсутствовали второй месяц. Та «бабушка», которую я не знала, не умирала и не восстанавливалась. Жила как растение.
Я говорила с родителями по телефону, больше с мамой. Папа ушёл в себя. Переживает очень. Так мама рассказывает.
Дядя Глеб тоже говорил об этой папиной ситуации, с Лёней говорил. Он говорил, что, откуда ни возьмись, возник ещё мой «дед» — отец моего отца. И теперь они с сыном, ну, с Николаем, делят квартиру. Скандалят чуть ли не до драки. К папе и к врачам хосписа, наблюдающим за «бабушкой», они всё время обращаются с вопросом, сколько она протянет. Но она живёт, вернее, существует. Потому что нельзя назвать жизнью то, в каком она состоянии. Она не говорит, хотя папа считает, что она слышит и понимает. Папа говорит с ней всё время, кормит с ложечки, поит поилкой. Она ест и пьет.
Глеб говорил, что мама хотела приехать на неделю — собрать Глебку в школу и Юленьке вещи на осень купить, но дядя Глеб сказал, что мы с ним справимся. Что она папе нужнее, что если возникнет необходимость, он готов приехать к ним и поддержать их. А с нами будет Лёня.
А ещё он Лёне говорил что-то про завещание. Что надо оформить всё и узаконить, чтобы вопросов потом не было. Всё, что у него есть, должно принадлежать нам — его детям. Он так и сказал, что мы его дети.
А Лёня совершенно искренне взял его за руку, и спокойно глядя в глаза, произнёс:
— Я знаю, Глеб. Ты мне веришь?
Разговор прекратился. Конечно, он верит Лёне, как самому себе, или маме с папой.
Вот такие события происходят у меня в семье, то есть дома.
А вот на работе…
Тот мужчина оказался хирургом, только что вышедшим из отпуска. Причём не простым хирургом, а ассистентом кафедры общей хирургии, кандидатом наук. В отпуске он был долго, потому я его и не видела раньше.
Наше знакомство произошло в тот же день, когда я переоделась в чистый халат после помывки полов и вошла в ординаторскую на планёрку.
— Коллеги, — произнёс он, увидев меня в ординаторской, — с каких это пор у нас младший персонал на планёрках бывает?
— А это особый персонал, Илья Владимирович. Это студентка уже второго курса. Говорова Анна Александровна, — ответил ему один из врачей.
— Говорова? Александровна? И полы моет? Проходи. Чай сделай на всех, перед обходом хлебнём.
Моему счастью просто не было границ. Он позволил! Он одобрил моё присутствие!
Но мимолетный эффект надо бы закрепить, и у меня появилась задача — остаться работать в отделении в учебном году.
Второй курс — не первый. Он проще, он не такой душе-и силовыматывающий. То ли студенты привыкают к темпу, и, уже адаптированные, находят время для удовольствий или для работы. То ли мозги привыкают поглощать и систематизировать информацию. Но все говорили, что второй курс проще. А значит, можно и поработать. Хоть чуть-чуть, хоть на полставочки. Главное, видеть его изредка, а может, не очень изредка, а можно и почаще.
Ставя перед ним чашку с чаем, я чуть не перевернула её, так у меня руки дрожали. Но он не заметил, вот просто ничегошеньки не заметил.
Я позвонила родителям и договорилась, и выпросила мое право работать.
Мама была недовольна, она считала что в создавшейся ситуации моя работа — это блажь. Что мне бы сейчас Глебу с Лёней помочь надобно. Что это важнее.
А папа сказал, что сам предлагал мне работать. Что, как только получится перевезти бабушку, они вернутся. И работать он мне разрешил.
Дома я застала совершенно возмущённого Глеба. Он просто негодовал.
— Лёня, ты представляешь, Сашка написал отказ от наследства! Говорит, что ему от них ничего не надо. Я понимаю, что ничего не надо, но хоть нервы бы помотал. А то мать больную, умирающую ему свалили. А квартиру ему не положено. Отец, представляешь, родной отец заявил, что он и так «богатенький Буратино». Сашка пашет всю жизнь как проклятый. Ну что за люди!
— Ты только узнал? Глеб, не пыли на ровном месте. Они такими были и десять, и двадцать лет назад. Они от него ещё когда отказались… Люди, говоришь, а они не люди. Так, существа человекообразные. Давай лучше в субботу культпоход организуем, детей за город вывезем.
На том и порешили.
Действительно, поехали.
Последние дни лета. Красотень кругом. Хотя чувствуется дыхание осени, и по наличию жёлтых отдельных листьев на деревьях, и в жухлости травы, и по золотым колосьям бескрайних полей.
Вот не романтик я ни разу и красоту описывать не умею.
Расположились мы на краю поля перед самым лесом.
Глебка достал карандаш и альбом. Я занялась приготовлением импровизированного стола, а Лёня с Юленькой пошли к речке, которую даже речкой назвать трудно было. Так, ручей.
Поражала тишина. Для меня тишина — это не вакуум, она включает в себя определённые звуки, это и журчание того же ручья, и пение птиц, и шум ветерка, играющего листьями.
Настроение лирическое какое-то было. Я даже не прибегла к наушникам и не включила любимые песни любимых групп. Я слушала тишину, наслаждалась ей, впитывала её каждой клеточкой тела.
Я бродила по полю, ощущая руками спелые маслянистые колосья, я сидела около ручья, предаваясь мечтам. И в мечтах был он, тот хирург из моего отделения.
Я ничего не знала о нём.
Я боялась спрашивать у персонала, думая, что они заметят мое волнение и что они поймут…
Хотя, что можно заметить и что понять, я сама толком не осознавала.
Только сердце пускалось в галоп при каждой встрече с ним. Я не могла спокойно отвечать на его вопросы. Они были так, ни о чём, чисто по работе. Но мои щёки краснели, я терялась, опускала голову и не знала, что ответить.
Хорошо, что никто не знает о моих эмоциях, хорошо, что он ничего не замечает и продолжает относиться ко мне как к пустому месту, или как к любой санитарке отделения.
Хотя мне бы хотелось совсем другого отношения.
Всё-таки как несправедлив мир. Почему он сталкивает людей, дает понять, что вот она, твоя судьба, рядом. А судьба однобокая какая-то оказывается. И если мне чувствуется, что именно он моя судьба, то ему, похоже, так совсем не кажется.
А я млею от звука его голоса, я теряюсь в его присутствии…
Как хочется поговорить с кем-нибудь о моих чувствах. Только вот с кем?
С дядей Глебом нельзя. Он не то что не поймёт, он поймёт, только превратно. Ещё решит предпринять действия какие-нибудь. Ему не понравится, что тот хирург намного старше меня, я не знаю, сколько ему лет, но явно за тридцать. Он может решить разобраться с ним, чтобы тот голову мне не морочил.
И не объяснишь и не докажешь, что Илья Владимирович мне голову не морочит. Её себе морочу я сама. Но от этого совсем не легче.
С мамой бы поговорить. Спросить, как у неё-то всё было. Но она так далеко, не говорить же о таких важных вещах по телефону.
Решение пришло само. Потому что моё решение присело рядом со мной у ручья.
— Анюта, ты какая-то другая стала в последнее время, не влюбилась ли ты у нас, случайно? — он улыбался.
Такой милый и такой… Ну просто идеальный. Такой, каким я хотела видеть того, кого полюблю. Правда, Илья Владимирович вовсе на него не похож.
