– Однако Бенжамен существует, – сказала я, пристально глядя в серо-зеленые глаза Мэтью, зашторенные воспоминаниями. – Я встречала его в Праге шестнадцатого века.

– Так он жив? – спросил Хэмиш.

– Не знаю. Я создал его в двенадцатом веке и полагал, что он погиб вскоре после превращения в вампира, – ответил Мэтью. – Через несколько сот лет Филипп слышал о ком-то, чей словесный портрет совпадал с обликом Бенжамена. Установить истину мы не успели. Тот вампир исчез. В девятнадцатом веке ходили слухи о Бенжамене, однако доказательств не было.

– Ничего не понимаю, – замотал головой Маркус. – На генеалогических древах изображают и умерших. Значит, Бенжамен должен был бы там присутствовать.

– Я от него отрекся. И Филипп тоже. – Не желая встречаться с нашими любопытными взглядами, Мэтью закрыл глаза. – Подобно тому как через клятву на крови можно сделать кого-то частью твоей семьи, можно из семьи и изгнать. И тогда, согласно вампирскому праву, такой вампир считается безродным и вынужден сам о себе заботиться. Маркус, ты знаешь, какую значимость придают вампиры родословной. Отсутствие признанной родословной у вампиров считается таким же пятном, как у ведьм – быть под властью чужого заклинания.

Теперь я яснее понимала, почему Болдуин может воспротивиться моему включению в генеалогическое древо семьи де Клермон в качестве дочери Филиппа.

– Значит, Бенжамен действительно мертв, – сказал Хэмиш. – По крайней мере, с юридической точки зрения.

– А мертвые иногда восстают и преследуют нас, – пробормотала Изабо, заработав мрачный взгляд сына.

– Не представляю, какое преступление мог совершить Бенжамен, если вы с дедом отреклись от него. – Маркус по-прежнему находился в замешательстве. – В свои ранние вампирские годы я был просто ходячим ужасом, но ты же от меня не отрекся.

– Бенжамен был одним из немецких крестоносцев, отправившихся с армией графа Эмиха в Святую землю. По пути, в Венгрии, их разбили, и тогда он примкнул к солдатам моего брата Годфри, – начал Мэтью. – Мать Бенжамена была дочерью очень богатого ближневосточного купца. Торговые связи семьи требовали знания языков. Он сносно знал еврейский и даже арабский. Он был ценным союзником… поначалу.

– Так Бенжамен был сыном Годфри? – спросила Сара.

– Нет. Моим, – ответил Мэтью. – Через какое-то время Бенжамен нашел более выгодный товар для торговли – семейные тайны де Клермонов. Он грозился раскрыть жителям Иерусалима существование не только нашей породы, но и ведьм с демонами. Узнав о его предательстве, я потерял самообладание. Филипп мечтал создать на Святой земле надежную гавань для всех нас. Место, где мы могли бы жить, не ведая страха. Бенжамен имел силу уничтожить надежды Филиппа. Самое ужасное – это я дал ему такую силу.

Я успела изучить мужа, чтобы представить степень его чувства вины и раскаяния.

– Почему ты не убил его на месте? – спросил Маркус.

– Смерть была бы слишком быстрой расплатой. Я хотел наказать Бенжамена за его вероломство. Хотел, чтобы он познал страдания, через которые проходили вампиры, ведьмы, демоны. Я сделал его вампиром. Если бы ему вздумалось разоблачить де Клермонов, он разоблачил бы и себя… А потом я отрекся от него, – помолчав, добавил Мэтью.

– Тогда кто учил его выживанию? – тихо спросил Маркус.

– Я обрек его на… самообразование. Это было частью его наказания, – ответил Мэтью, выдерживая пристальный взгляд Маркуса. – Это же стало частью и моего наказания. Бог заставил меня искупить мой грех. Я отрекся от Бенжамена, не зная, что он унаследовал от меня бешенство крови. Только через много лет мне стало известно, в какое чудовище превратился Бенжамен.

– Бешенство крови? – Маркус с явным недоверием смотрел на отца. – Это же невозможно. Носящий бешенство крови становится бездумным и безжалостным убийцей. Уже почти две тысячи лет не было ни одного случая бешенства крови. Ты мне сам рассказывал.

– Я солгал, – дрогнувшим голосом ответил Мэтью.

– Мэтт, у тебя никак не может быть бешенства крови, – возразил Хэмиш. – О нем упоминается в документах вашей семьи. Там же перечислены симптомы: слепая ярость, неспособность рассуждать и всепоглощающий инстинкт убивать всех без разбору. Я ни разу не замечал в тебе даже малейших признаков этой болезни.

– Я научился управлять ею… за редкими исключениями.

– Если бы Конгрегация узнала об этом, за твою голову назначили бы вознаграждение. Судя по тому, что я здесь вычитал, не только любой вампир, но и любой демон и любая ведьма имели бы законное право тебя убить. – Последнюю фразу Хэмиш произнес с нескрываемой озабоченностью.

– Не только меня. – Взгляд Мэтью скользнул по моему округлившемуся животу. – Моих детей тоже.

– Невинных малюток… – пробормотала ужаснувшаяся Сара.

– И Маркуса тоже?

Вопрос Фиби прозвучал спокойно, но ее пальцы вцепились в край стола так, что побелели костяшки.

– Маркус всего лишь носитель, – попытался успокоить ее Мэтью. – Симптомы проявляются немедленно. – (Фиби явно вздохнула с облегчением.) – Когда я сотворял Маркуса, то искренне верил, что излечился. С момента последней вспышки прошел почти век. То время называли эпохой Разума. Нашими умами владела гордыня, и мы верили, что можно излечить все беды прошлого: от оспы до суеверий. А потом ты отправился в Новый Орлеан.

– Мои собственные дети… – ошалело произнес Маркус, затем до него начал доходить смысл отцовских слов. – Вы с Жюльет Дюран приехали в город, и они начали гибнуть. Я думал, это Жюльет убивала их. Оказывается, ты. Ты убивал их из-за бешенства крови, которое им передалось.

– У твоего отца не было выбора, – вздохнула Изабо. – Конгрегация знала о беспорядках в Новом Орлеане. Филипп приказал Мэтью разобраться на месте и сделать это раньше, чем вампиры узнают истинную причину. Откажись тогда Мэтью, вы все были бы мертвы.

– Остальные вампиры, входившие в Конгрегацию, были убеждены, что бич древности – бешенство крови – вернулся, – сказал Мэтью. – Они намеревались разрушить город и сжечь его до основания. Я возражал, называя причиной безумия молодость и неопытность, а не бешенство крови. От меня ждали, что я убью не только этих взбесившихся деток, но и тебя, Маркус.

Признание ошеломило Маркуса. Изабо и бровью не повела.

– Филипп негодовал, но я уничтожил только тех, у кого проявлялись симптомы. Я убивал их быстро, без страха и сожаления, – признался Мэтью.

Его голос стал мертвым. Я не впервые слышала этот голос. Я ненавидела тайны, которые он хранил, и горы вранья, навороченные ради сокрытия этих тайн. Однако сердце за Мэтью у меня все равно болело.

– Остальные выходки моих внуков я объяснял вполне обычными причинами: бедностью, склонностью к пьянству, алчностью. Затем я взял на себя ответственность за случившееся в Новом Орлеане, оставил свой пост в Конгрегации и поклялся, что ты не будешь сотворять детей до тех пор, пока не станешь старше и мудрее.

– Ты говорил мне, что я неудачный вариант. Позор для семьи. – От подавляемых эмоций голос Маркуса сделался хриплым.

– Я должен был заставить тебя остановиться. Я не знал, как еще это сделать.

Мэтью признавался в грехах, однако не просил о прощении.

– Мэтью, а кто еще знает твою тайну? – поинтересовалась Сара.

– Верена, Болдуин, Стасия и Фрейя. Фернандо с Галлогласом. Мириам. Марта. Ален. – После каждого имени Мэтью немного разгибал пальцы, сжатые в кулаки. – Хью, Годфри, Хэнкок, Луиза и Луи тоже знали.

– Я хочу знать все. С самого начала, – заявил Маркус, с горечью глядя на отца.

– Мэтью не может рассказать тебе эту историю с самого начала, – тихо произнесла Изабо. – Только я могу.

– Нет, Maman, – затряс головой Мэтью. – В этом нет необходимости.

– Ошибаешься, Мэтью. Есть. Я принесла болезнь в семью. Я такая же носительница, как и Маркус.

– Ты? – ошеломленно переспросила Сара.

– Этой болезнью страдал мой производитель. Он считал ее великим благом. Я превращалась в ламию – страшное, кровожадное чудовище, убить которое почти невозможно.