– Немедля идти тебе к майору! Что же ты учинил, обалдуй! Мог бы Серафимку Малозёмова одного в парке встретить, да хоть бы и прирезать, раз так допекло… Теперь, гляди, в крепость попадёшь!

Поручик Егоров отчего-то козырнул вестовому и широким шагом дошёл до дверей майорского кабинета. Постучал. Изнутри хрипнул свирепый майорский голос:

– Входи!

Поручик вошёл. Майор Булыгин сидел за столом, загородясь пачкой бумаг, из которой брал по листу и клал на стол. Бумаги он не читал, это поручик знал точно. И точно знал, что майор сейчас крепко выпивший, раз загородил своё лицо.

Майор отодвинул на край стола положенные поручиком бумаги и опять прохрипел, укрывая лицо:

– Рапорт о твоём нападении на сержанта Малозёмова мною от него получен первым и первым будет рассматриваться офицерами нашего гарнизона на суде офицерской чести!

– Господин майор! – пытался прорваться сквозь бумажную защиту командира поручик Егоров. – Я не мог напасть на сержанта, поскольку с утра сидел дома и писал вот этот отчёт…

– Напасть можно и дома, поручик. Посему идите пока в ту камеру, куда утром доставили государственного преступника, и там подумайте о своей судьбе.

– Но как же…

– Молчать! Выполняйте!

Дежурный по гауптвахте офицер, поручик Колька Свиристелов, молча отворил дверь камеры гарнизонной гауптвахты. Она оказалась пустой.

Поручик Егоров повернулся к Кольке:

– А где… этот?

– Увезли к императрице. Оттуда, вестимо, в крепость. Лучше бы ты, Сашка, зарезал эту сволочь малозёмовскую. Теперь страдай…

От солдатской каши, чем Петра Словцова покормили на гарнизонной гауптвахте, в животе пучило и во рту салило.

Введённый караулом в кабинет Императрицы, Пётр Андреевич узрел сразу и митрополита Гавриила, своего наставника по семинарии, и Екатерину, императрицу. Он пошёл, было, изначально к руке митрополита, но тот концом посоха упёрся Словцову в живот и перетолкнул в сторону императрицы. Да ещё шепнул громко:

– На колени!

Пётр Андреевич встал на колени, пополз к императрице, стоящей у круглого бока голландской печи. От печи так привольно несло теплом, что хоть с коленей и не вставай! Отогреться бы хоть на коленях за три месяца морозного мучения в «бироновском возке»…

Однако Пётр Андреевич поднялся в рост и стоял так в трёх шагах от императрицы Екатерины Великой, каковскую вся Сибирь обожала, и деяния её приветствовала. Стоял к императрице спиной. Ибо она так распорядилась, стукнув его веером по плечу и показав: «Повернись».

Императрица во время обеда выпила много вина, вина плохонького, со своей кухни, и сейчас испытывала позыв пройти в ту дверь, за которой стоит ширма, а за ширмой стоит ночная ваза. Да ещё от преступника несло выгребной ямой! И лицо заросло неприятной, тоже вонючей бородой.

Екатерина прикрывала лицо распушенным веером. Но терпеть никакой возможности уже не имелось. Сложив веер, Екатерина больно стегнула сзади по щеке Петра Словцова:

– Против империи пошёл! Как смел?

И торопливо вышла в уборную комнату.

Митрополит Гавриил тотчас шепнул:

– Петька! Стой так, спиной к императрице, а ко мне не оборачивайся! И на своём измыслии про Александра Македонского тоже стой, как было в Тобольске. А дабы дело не кончилось Шлиссельбургом, али хуже того, Петропавловской крепостью, найди способ немедля связаться с другом своим и соучеником – Мишкой Черкутинским. Он ныне большой фаворит у внука нашей императрицы – цесаревича Александра Павловича. Коего прочат в цари после сына её, Павла Первого… Обскажешь ему, Мишке, свою преморию… он поможет. Добрейшей души и набожности человек…

Екатерина ещё в коридоре, прямо перед караулом, поправила на потолстевшей талии нижние юбки, одёрнула платье и вернулась в кабинет. Привезённый из Сибири преступник так и стоял лицом к голландской печи, а спиной к двери…

Хоть один человек в последний год страшится ещё императрицу Екатерину! Половина её прихлебателей давно от неё отстала и, не ведая отчего, трутся теперь не возле наследника, сына её, паскудного Павла, а возле её внука – Александра. Ну да, после Павла никому иному, окромя Александра, русским царём не быть! Так и прописано в тайном завещании, что уже составлено императрицей… Только вот будет ли что наследовать внуку Александру? С тем, македонским Александром, похоже, попала Екатерина в толстенную и весьма липучую паутину. Именем македонца возьмут да и отберут общей силой европейские государи все земли, что многотрудно завоёваны русскими людьми за последнюю тысячу лет…

Екатерина, сопя носом, что означало небывалый гнев, села за огромный кабинетный стол. Пачка европейских газет на столе, доставленных вчера курьерской скоростью, была на четырёх языках забита прославлением подвигов Александра Македонского. А пуще всего – литографированными копиями его «даровальных грамот» народам Англии, Нормандии, Греции, Италии. Мол, берите эти земли, англы, норманны, греки да италики, да живите на них вечно! Ссссобаки!

Взять сегодня да отдать приказ в литографию, пусть срочно изготовят клише «русской даровальной грамоты». А завтра в государственной русской газете «Ведомости», да в общей газете «S.-Petersbourger Zeitung» пусть появится эта литография «даровального письма» проклятого македонца на русские земли… Вплоть до Камчатки.

– А ну! – приказала Екатерина. – Повернись ликом ко мне! Али стыдно от той благоглупости, что ты публично наговорил в Тобольске?

– От чистой мысли, ваше императорское величество, стыдно не бывает! – звучным, сильным голосом проговорил преступник, когда повернулся к столу императрицы.

– У Емельки Пугачёва, как он твердил на дыбе, тоже чистые помыслы были насчёт меня и моего дворянства… Россию от нас хотел очистить!

– И от нашей Церкви, матушка императрица, – подсказал митрополит Гавриил.

Ему сидеть просто так надоело, да и надобно ведь принимать участие в допросе, а то как же быть?

Екатерина погрозила митрополиту пальцем. Заведя разговор о Православной Церкви, хитрющий поп мог так далеко увести допрос, что и про македонца на месяц забудешь.

– Отвечай мне, своей императрице, откуда ты прознал, что македонец в Россию из Индии не заходил и грамоты даровальной русскому народу не давал?

Пётр Андреевич переступил с ноги на ногу. От долгой езды, скорчась в возке, видать повредились жилы на ногах. Стоять больно.

– Ваше величество, смилуйтесь, дозвольте опять на колени встать, а то ноги не держат! – проговорил преступник. – Одна пытка ехать в бироновском возке! Ног не чую!

Императрица глянула в сторону митрополита. Он качнул посохом, мол, надо просьбу утвердить.

– Вон, подвинь софу, да на неё сядь! – велела императрица. – Да подалее от меня сядь, в баню видать не ходишь… И отвечай мне быстро. Загнал ты Россию, святой проповедник, в такую ямину, что мало у государства времени из неё выбираться. Помедлим – засыплет Европа ту ямину. И нас, и Россию в той яме засыплет. Да с великой радостью!

Петра Андреевича душил кашель, тело знобило и ломало, а после таких слов царицы – хоть выть!

– Читаю я на трёх языках, да понимаю ещё два языка, – торопливо заговорил Пётр Андреевич, неловко усевшись на край софы, – тому обучили нас в Александро-Невской семинарии стараниями вот его, благословенного митрополита Гавриила. А потому имел я возможность читать на тех иноземных языках много толковых книг…

– По двое свечей восковых, кручёных, за ночь сжигал, читаючи! – встрял митрополит. – Но я дозволял нашему эконому выделять Петруше свечи, больно толковый парень…

– Список тех книг у тебя есть? – Императрица упёрлась взглядом в преступника, а сама сильно била указательным пальцем по столу… Палец отсверкивал двумя золотыми кольцами с большими бриллиантами…

Вот точно так же, но в другом дворце, императрица Екатерина пять лет тому назад тоже била пальцем по столу, когда перед ней стоял другой государственный преступник – Радищев. Писака подлый, натворивший множество паскудных дел выпуском своей книги «Путешествие из Петербурга в Москву». Во всём сознался, подлец: и в том, что масон, и что иезуитов слушался, как дрессированная собачонка, и что заграницу любит. И что мечтает в той загранице жить зимнюю половину года, а другую половину года, то бишь – летом (лукавый подлец!) хотел бы проживать в России…