…Но потом, при виде ката Шешковского, подлый писака Радищев все фамилии назвал, кто ему ту подлую книгу про путешествие из Петербурга в Москву велел написать (денег дал), да кто её печатал и кто развозил по тайным заказам…
Европа прямо взбесилась, прознав об аресте Радищева. Взбесилась, яко мужняя жена, которой муж рога наставил. Бесись не бесись, а русские только что турок разбили, Крым под себя взяли, а по гарнизонным спискам в России числилось двести сорок тысяч солдат под ружьём, да две тысячи пушек, да ещё двадцать литейных заводов в стране лили пушки круглосуточно… Ежели б не такое число в воинской силе, то за три дня сгнил бы Радищев в Шлиссельбурге, а так – ничего. Три года уже прожил в Сибири, в Илимском остроге, через семь лет, может быть, живым назад вернётся…
– Список тех книг я в уме держу… – Словцов надолго закашлялся, но оправился, – а ради дела готов составить список на бумаге. Все мною читаные книги находятся исключительно в библиотеке Александро-Невской семинарии и под твёрдым оком митрополита Гавриила. Что он и подтвердит.
Митрополит скосил глаза на Екатерину, огладил окладистую бороду и утвердительно кашлянул.
– Не токмо что список, но и все книги по тому списку немедля выбрать и отложить под замок… Пока… – Императрица не договорила, пожевала губами, что значило некую сильную думу.
Митрополит качнул головой. Сотня книг из семинарийской библиотеки – не раззор. Там, в библиотеке, пятнадцать тысяч книг.
– Алексашку Радищева знаешь? – неожиданно спросила Екатерина.
– Про Радищева слышал, но писания его мне, право, без интереса, – тут же ответил преступник. – Мне, ваше величество, история в интересе, а нонешний быт я и так вижу, светлым глазом.
– Ну и что же ты видишь в нонешнем быте?
– А то, что я вижу, так это только в Сибири, ведь я там поставлен проповедовать Слово Божье.
– Что видишь в Сибири? – Екатерина сорвалась на крик. Из кольца при ударе об стол выскочил бриллиант, сверкнул, скакнул по столу и упал на пол.
Матушка императрица тут же изволила покрыть безудержный бриллиант русским непотребным словом.
Митрополит Гавриил тотчас перекрестил Екатерину, самолично нагнулся, поднял бриллиант с ковра и положил на стол перед императрицей. Потом сам перекрестился, ведь при таком бабском настроении императрицы разговора и не будет…
Митрополит Гавриил воздел руки и глухо пробасил: «Эх, Отче наш…»
Екатерина позвонила в колоколец. Крикнула секретарю:
– Караул немедля!
Два рядовых солдата в мундирах кавалергардов вошли в кабинет. Штыки их ружей отсверкивали почище бриллиантового света.
– Митрополиту остаться при мне, а преступника завтра – в Тайную экспедицию, к Степану Шешковскому! – распорядилась императрица караульному сержанту.
Приклады ружей брякнули о плашки паркета, и Петра Словцова вывели из кабинета императрицы.
Екатерина что-то спросила.
Митрополит тут же подставил ладонь к уху. Иногда так надобно делать, притворяться, когда и сам начинаешь свирепеть.
– Пошто ты сам, Гавриил, веришь этому, как его?.. Мальчишке в рясе.
– Словцову, матушка, Петру Андреевичу. А верю потому, что ведь я читал некоторые старые документы об Александре Македонском и смеялся, их читаючи, уж поверь митрополиту христианской Церкви.
– Что же ты чёл?
– Ну, самый ясный документ о «Даровании» русским русских земель хранится в Чехии. Я и тот документ чёл, и копия его у меня есть. Она здесь, со мной. Читать?
– Давай. Чешского документа я не знала.
Митрополит Гавриил вынул из складок митрополичьего убора короткий лист бумаги, осмотрелся, подвернулся к свече, начал читать.
– Погоди, – оборвала его Екатерина, – сейчас вторую свечу велю занести. Да и ты, садись-ка поближе, чтобы мне верней принять каждое твое слово…
Секретарь затеплил вторую свечу, митрополит сел в кресло напротив императрицы и продолжил чтение:
«Мы, Александр, Филиппа, короля Македонского, в правлении славный, зачинатель греческой империи, сын великого Юпитера, через Нактанаба предзнаменованный, верующий в брахманов и деревья, Солнце и Луну, покоритель Персидских и Мидийских королевств, повелитель мира от восхода и до захода Солнца, от Юга до Севера, просвещённому роду славянскому и их языку от нас и от имени и будущих наших преемников, которые после нас будут править миром, любовь, мир, а также приветствие…» [3]
Митрополит остановился читать, ибо Екатерину давил хохот.
– Отсмейся, матушка, да и продолжим.
– Нет, чти, давно так не смеялась, чти, не обращай внимания!
«За то, что вы всегда находились при нас, правдивыми, верными и храбрыми нашими боевыми и неизменными союзниками были, даём вам свободно и на вечные времена все земли мира от полуночи до полуденных земель Итальянских, дабы никто не смел жить, ни поселятся, ни оседать, кроме вас. А если кто-нибудь был здесь обнаружен живущим, то будет вашим слугой, и его потомки будут слугами ваших потомков. Дано в новом городе, нами основанной Александрии, что основана на великой реке Нил. Лета 12 нашего королевствования с соизволения великих Богов Юпитера, Марса и Плутона и великой богини Минервы. Свидетелями этого являются наш государственный рыцарь Локотока и другие 11 князей, которые, если мы умрём без потомства, остаются наследниками всего мира».
– Ну а где же здесь, среди этой пошлой безграмотности про русских? Про Сибирь и Камчатку? – спросила Екатерина.
– Тот, кому ты свой вопрос адресуешь, ваше величество, сей подлый и лживый греческий писака давно и прочно скончался. Неизвестно где похоронен и, вероятно, сие никто и никогда не узнает.
Екатерина взяла из рук митрополита бумагу с чешской копией «Дарования» Александра Македонского, тут же обмакнула перо в чернила, написала в левом углу бумаги, поверх священного текста: «Бредятина полная», поставила число и расписалась.
Вернула бумагу митрополиту:
– Будь милосерден, отец Гавриил, сегодня вечером появись у меня на куртаге и поднеси мне при иноземных гостях этот листок. Я его оставлю на моём столе, а сама пойду тебя провожать, да как бы серьёзно с тобой беседовать. Час меня не будет. Шпионов на куртаге хватит, чтобы сию бумаженцию скопировать. А, главное, мою резолюцию. И тем прекратим все эти мерзопакости вокруг русских земель.
– А насчёт Петра Андреевича Словцова как решишь, матушка императрица?
– А он пусть пройдёт по обычному кругу, какой проходят государственные преступники. Сознаться в обвинительной ошибке я не могу, но суд и петля ему не грозят. Пока что…
Глава восьмая
Когда Петра Андреевича Словцова от кабинета императрицы провели дворцовыми переходами, потом напрямки через заснеженный двор в кордегардию, а потом втолкнули в ту же камеру гауптвахты, он прямо на пороге и застыл. На единственной лавке сидел поручик Егоров.
– Это как же понимать? – упавшим голосом спросил Пётр Андреевич. – Тебя тоже по моему делу… сюда?
Поручик откинул шинель, что закутывала солдатскую миску с кашей, сохраняла тепло. К каше полагался ломоть хлеба и ложка.
– Откушай, Пётр Андреевич, а обо мне не беспокойся. Я здесь по другому разбору. И могу тебя покинуть в любой миг. Задержался вот до смены караула, чтобы спросить: не нужно ли тебе чего? Ты меня от смерти спас там, в Сибири, так я здесь тебе ответно послужу. Говори, что делать надобно?
– Спасибо, что удружил. Найди мне нонче моего однокорытника по семинарии Михаила Михайловича Черкутинского. Они, молодые, высокородные, тут рядом, во дворце, почитай каждый вечер собираются у Александра Павловича, у внука императрицы. Я ему сейчас коротенько напишу, а ты уж, ради Бога, ему записочку-то передай. А на словах… на словах скажи, что императрица на меня беспредметно зла. Ну, он поймёт…
* * *
Когда государственный преступник назвал имя – Михаил Черкутинский, поручик Егоров закаменел. И с горечью подумал, как неловко и стыдно попал он между чьих-то колёс. Тех колёс, что не имеют жалости и вообще – человеколюбия. Ведь весь Петербург знал явно, и о том даже вслух говорил, что Михаил Черкутинский спознался с иезуитами, мало того, даже с масонами! За эту связь, рассказывают, был однажды крепко бит Михайло Ломоносовым. А Гавриил Державин, сенатор и кавалер, откровенно говорил на раутах, что «этот, молодой сановник, поляк и сопляк Черкутинский, набит конституционным французским и польским духом». Не так давно по городу стали говорить, что он сильно и даже нагло хлопочет через внука императрицы, цесаревича Александра Павловича, о дозволении иезуитам вводить в России католическую веру. И даже насильно склонял через оплаченных им особых миссионеров вступать в ту, католическую веру всех российских мусульман и даже идолопоклонников. В Сибири, в Астрахани, в Оренбургской губернии…
