Прохожие невольно останавливались и кто с улыбкой, а кто насупленно пытались понять, что происходит.

Ирина шла перед тягачом с видом военачальника, расправив плечи и чеканя шаг. В одной руке – мобильный, в другой – милицейская рация, из которой ежесекундно доносились чьи-то хриплые команды. Ей почему-то казалось, что все вокруг смотрят только на нее. И была недалека от истины.

Колонна медленно продвигалась к мэрии. Настолько медленно, что старушки, стоявшие на троллейбусных остановках, приходили в отчаяние и осыпали шествующих проклятиями. Впрочем, когда клоуны начали в разные стороны разбрасывать пластиковые пакеты с символикой фирмы, противников карнавала поубавилось. Хватали целыми пачками.

Группка подростков с гиканьем выбежала на мостовую и попыталась присоединиться к шествию, но пацанов в момент отогнали бдительные милиционеры.

– Пусть идут! – закричала Ирина. – Это же хорошо!

Но ее не слушали, теснили мальчишек к тротуару.

А на Пушкинской творилось что-то невообразимое. Автомобили облепили площадь, звуки клаксонов слились в единый какофонический вой, но вскоре и он потонул в бодреньком марше духового оркестра.

– Запускайте шар! – скомандовала Ирина в мобильный.

И через минуту над Тверской, прямо между мэрией и памятником Юрию Долгорукому тяжело поднялась наполненная гелием резиновая телефонная трубка размером с небольшой крейсер.

Перед мэрией за ночь успели сколотить небольшую трибуну. Возле нее столпились телевизионщики и фотокорреспонденты. Все ждали мэра. Он появился, когда колонна поравнялась с трибуной. Легко взбежал по ступенькам и, поправив кепку, приветственно замахал руками. Затем на трибуну поднялся напыщенный Петер Свенссон, специально по такому случаю прикативший в Москву, и торжественно преподнес мэру новейшую продукцию своей фирмы. Защелкали фотокамеры. Настал момент истины. Акция удалась.

Затем мэр что-то долго и запальчиво говорил о важности делового сотрудничества, к чему-то призывал инвесторов, грозил противникам реформ… Свенссон улыбался, не выпуская руки мэра из своих рук, а фотокамеры все щелкали и щелкали.

Ирина махнула водителю тягача, чтобы он ехал дальше, а сама остановилась, завороженно глядя на запруженную людьми и телевизионной техникой площадь перед мэрией. Как-то не верилось, что все это организовала она сама. Практически в одиночку, без чьей-либо помощи. Справилась. Осилила. Чудо свершилось.

– На Пушкинской транспорт можно запускать, – сказала она в рацию.

– Понял, – ответил знакомый голос. – А как насчет баньки?

– Думаю… – улыбнулась Ирина.

На самом деле она думала о том, как бы познакомиться с мэром. Другой такой возможности может и не быть. А он уже вроде как отговорил свою речь и, еще раз крепко пожав руку Свенссону, начал спускаться по лесенке.

Расталкивая репортеров, Ирина приблизилась к трибуне, и тут ее заметил Петер. Он поднял над головой большой палец, мол, все в полном порядке.

А еще через секунду прогремел выстрел.

– На землю! – закричал кто-то.

И несколько крепких парней повалили мэра на землю, закрывая его своими телами. Толпа вздрогнула, громко ахнула, затем на какое-то мгновение над площадью воцарилась мертвая тишина, после чего началась безумная паника. Люди бросились врассыпную, сбивая друг друга с ног. Вопили женщины, орали мужики, плакали дети…

Лишь телеоператоры не двигались с места, хладнокровно фиксируя события на пленку. Через несколько минут этот кошмар покажут по телевизору. Если уже не показывают в прямом эфире.

– Что там происходит? – взволнованно спросила рация.

Ирина смотрела на Свенссона. Тот стоял на трибуне, накрепко вцепившись побелевшими пальцами в поручни и дико вращая глазами, в которых легко читалось беспомощное отчаяние. Наверное, пытался вспомнить, когда ближайший рейс на Стокгольм.

– Всем постам! К мэрии! Быстро! – приказывала кому-то рация. – Черт побери, что вы там натворили?

– Это вы мне? – переспросила Ирина.

И в этот момент к ее ногам упал огромный кусок красной резины.

– Тебе, Пастухова, тебе! Что там у вас?

– Кажется, это просто шарик лопнул…

– Что?! Кто лопнул? – недоуменно закашляла рация.

– Шар… Воздушный…

Везли на простой электричке. Набили полный вагон калек, уродов, старых и малых, в дверях встали по двое крепких мужиков и покатили по рязанской дороге.

Хоть все окна в вагоне были открыты, через час езды дышать уже было нечем. Впрочем, это мало кого волновало. Народ привычный и не к таким «прелестям». Люди вокруг Сынка сидели поначалу притихшие, испуганные, а потом потихоньку развеселились. Слепой гармонист начал даже наигрывать что-то веселенькое, «Камаринского», что ли. Сынок в музыке плохо разбирался. Он больше думал о том, что реклама называет красивым словом «имидж».

С детства еще знал, что везде и всегда держаться надо независимо, обособленно, на вопросы отвечать не сразу, а лучше вообще не отвечать. Тогда кажется, что ты мудрее и основательнее. К Сынку сразу же подкатили двое пронырливых и крикливых мужичков. Обоим лет за пятьдесят. У обоих не было по уху и по руке. Только у Саши справа, а у Паши слева. А в остальном они были похожи, как родные братья-близнецы.

– Ага, мы инвалиды с детства, – опередил догадки Сынка Паша. – Мы родились сросшимися, как сиамские близнецы, а великие советские хирурги нас разрезали.

– Чтоб им пусто было, – неожиданно добавил Саша. – У нас на двоих три руки было. Им бы, сукам-коновалам, хоть одному эту руку оставить…

– Мне.

– А почему это тебе? Мне!

– Ага, у тебя нет левой, а у меня – правой! Кому нужнее?

– Тебе какая разница? Ты левша!

– А у меня был выбор?

Близнецы уже чуть не подрались, когда вошел здоровяк из тамбура и цыкнул на них:

– А ну-ка, тихо, мелочь.

Братья тут же успокоились.

– Могли бы кому-нибудь руку оставить, так нет, – продолжал Саша, – равноправие, мать их так.

– Хорошо, пускай руку тебе, а ухо мне!

– Почему тебе ухо?

– Потому что тебе руку!

Сынку уже надоел этот дурацкий спор, и он спросил:

– А куда нас везут, знаете?

Сиамские близнецы задумались и ответили чуть не хором:

– На курорт. – И сами же рассмеялись собственной шутке.

– Не знаем мы, – отсмеявшись, сказал Паша. – И какая разница? Кормят, платят – хуже не будет.

– Я слышал, – понизил голос Паша, – американцы построили такое место для инвалидов. И там людей не хватает. Вот нас и везут.

В добродетельных американцев Сынок не очень-то верил, хотя эту версию выдвигали уже несколько его попутчиков. Но уж слишком не походили на помощников благотворителей крепкие ребята, охранявшие бомжей.

– А не понравится – смоемся, – оптимистично заявил Саша.

«Действительно, – подумал и Сынок, – чего я дергаюсь? Не покатит – уйду и все».

Скоро уставшие от монотонности дороги бомжи в вагоне задремали. Сынок тоже поклевал носом, даже увидел какой-то замысловатый сон почему-то из жизни Древней Греции. Кажется, если ему не изменяла память, это было что-то о Спарте. Еще когда-то учитель истории, которого обожали все – и пацаны и девчонки, – рассказал им историю о пареньке, который в этой самой Спарте нашел лисенка и принес его на урок, спрятав за пазуху. Лисенок, зараза такая, начал его кусать, а он не мог виду подать, чтобы учителя не заметили. Так лисенок прогрыз ему живот до самых кишок. Вот Сынок себе и приснился этим пацаном…

– Подъем! – гаркнули над самым ухом. – На выход!

Электричка подкатывала к какой-то небольшой станции. Какой, Сынок не разглядел – на улице уже был вечер.

Бомжи стали хватать свои пожитки и тянуться к выходу, но крепкие парни эти мешки, котомки, рваные сумки и пакеты у бомжей вырывали из рук и выбрасывали.

– Нечего, нечего, там вам все новое дадут.

У Сынка никаких пожитков не было, поэтому ему волноваться было нечего, а вот с сиамскими близнецами повозились – те вцепились в свой небольшой солдатский мешок и ни за что не хотели его отдавать. Стояли плечом к плечу и довольно ловко отбивались от крепкого парня.