А теперь, когда младшие девочки стоят вместе, завершая свой нехитрый туалет, самое удобное время рассказать о тех переменах, что произошли в их внешности за прошедшие три года, поскольку именно сейчас все три выглядят как нельзя лучше.
Джо стала гораздо менее угловатой и научилась двигаться легко, если не грациозно. Вьющиеся волосы снова отросли и свернуты в тяжелое кольцо, которое выглядит более привлекательно на маленькой головке, венчающей высокую фигуру, чем прежние короткие завитки. На ее смуглых щеках свежий румянец, в глазах теплый блеск, а с ее острого языка сегодня слетают только нежные слова.
Бесс стала тоньше, бледнее и даже еще тише, чем прежде, а красивые добрые глаза кажутся больше, но в них часто мелькает выражение, огорчающее тех, кто смотрит на нее, хоть это выражение само по себе и не печальное. Оно – печать страдания, переносимого с трогательным терпением, но Бесс редко жалуется и всегда говорит с надеждой, что «скоро ей будет лучше».
Эми по праву считается «красой семьи»: в шестнадцать лет у нее вид и манеры взрослой женщины – не красавицы, но обладающей неуловимым очарованием, которое называется изяществом. Его замечаешь в линиях фигуры, в форме и движениях рук, в том, как ложатся складки ее платья и золотые локоны, – все, не поддающееся определению, но гармоничное и столь же привлекательное для многих, как и сама красота… Нос по-прежнему досаждал Эми, так как было ясно, что он уже никогда не станет греческим; огорчал ее и рот, слишком широкий, и острый подбородок. Эти черты, нарушавшие все каноны красоты, придавали неповторимость всему ее лицу, но она не догадывалась об этом и пыталась утешиться своим прекрасным цветом лица, ярко-голубыми глазами и роскошными, золотистыми и необыкновенно густыми кудрями.
Все три были одеты в костюмы из тонкой серебристо-серой ткани (их лучшие летние наряды), в волосах и на груди красовались красные розы; и все три выглядели именно такими, какими себя чувствовали, – девочками со свежими лицами и счастливыми сердцами, отвлекшимися на время от повседневных дел своего полного трудов и забот существования, чтобы прочесть задумчивыми и мечтательными глазами чудеснейшую главу романа женской жизни.
Предстояло обойтись без формальностей и соблюдения строгостей этикета, все должно было быть как можно более просто, естественно и по-домашнему, так что появившаяся на пороге тетя Марч была шокирована, увидев, что сама невеста бегом спускается вниз по лестнице, чтобы приветствовать гостью; что жених прикрепляет над дверью упавшую цветочную гирлянду, а на лестнице мелькнула фигура отца-священника, шагающего наверх с серьезной миной и бутылкой вина в каждой руке.
– Да что же это такое! – воскликнула старая дама, заняв отведенное для нее почетное место и расправляя с сильным шелестом складки своего бледно-лилового муарового платья. – Тебя никто не должен видеть вплоть до самой последней минуты, детка.
– Моя свадьба не спектакль, тетя, и те, кто придет сюда, придут не за тем, чтобы разглядывать меня, критиковать мое платье и подсчитывать, сколько стоил мой свадебный завтрак. Я слишком счастлива, чтобы меня заботило, что говорят и думают о моей свадьбе, и я собираюсь сделать ее такой, какой хочу… Джон, дорогой, сейчас я подам тебе молоток. – И Мег исчезла в передней, чтобы помочь «этому Бруку» в его в высшей степени неуместном занятии.
Мистер Брук даже не сказал «спасибо», но, наклонившись, чтобы взять неромантичный инструмент, поцеловал свою прелестную невесту за створчатой дверью с таким видом, что тетя Марч поспешила вынуть носовой платок, чтобы вытереть слезы, неожиданно навернувшиеся на ее колючие старые глаза.
Послышался шум, крик и смех Лори, сопровождавшийся нарушающим все приличия восклицанием:
– Юпитер Аммон![7] Джо опять опрокинула пирог!
Все это вызвало суматоху, которая едва улеглась, когда в дом прибыла толпа кузин и «гости начались», как обычно говорила в детстве Бесс.
– Не позволяй этому юному гиганту подходить близко ко мне: он досаждает мне хуже комаров, – шепнула на ухо Эми тетя Марч, когда комнаты заполнились гостями, над которыми возвышалась коротко остриженная черная голова Лори.
– Он обещал вести себя очень хорошо сегодня и способен быть совершенно очаровательным, когда захочет, – ответила Эми и ускользнула, чтобы предупредить Геркулеса[8] о необходимости держаться подальше от дракона, но это предупреждение привело к тому, что юный герой принялся преследовать старую даму с такой самоотверженностью, что привел ее в полнейшее смятение.
Не было никакой свадебной процессии, но, когда мистер Марч и юная пара заняли свои места под цветочными гирляндами, в комнате внезапно воцарилось молчание. Мать и сестры толпились рядом, словно не желая расставаться с Мег; голос отца не раз прерывался от волнения, что, впрочем, лишь делало службу еще более красивой и торжественной; рука жениха заметно дрожала, и его ответов было почти не слышно, но Мег взглянула прямо в глаза мужа и сказала «да» с такой нежной доверчивостью в лице и голосе, что сердце матери дрогнуло от радости, а тетя Марч всхлипнула вслух.
Нет, Джо не заплакала, хотя был момент, когда слезы подступили к глазам. От этого проявления чувств ее спасло лишь сознание того, что Лори пристально смотрит на нее с забавным выражением лукавых черных глаз – выражением, в котором к веселью примешивалось глубокое душевное волнение. Бесс прятала лицо на плече у матери, но Эми стояла величественно и неподвижно, словно изящная статуя, а яркий луч солнца касался ее белого лба и красного цветка в волосах, что было ей в высшей степени к лицу.
Боюсь, то, что произошло дальше, совершенно не принято в обществе, но в ту самую минуту, когда Мег была надлежащим образом повенчана, она воскликнула: «Маме мой первый поцелуй!» – и, обернувшись к матери, с чувством поцеловала ее. А на протяжении следующих пятнадцати минут она была больше чем когда-либо похожа на розу, так как каждый из присутствующих в полной мере воспользовался предоставленной ему привилегией поцеловать невесту – от мистера Лоренса до старой Ханны, которая, нарядная и в совершенно невероятном чепце, налетела на нее в передней, восклицая со всхлипываниями и смехом:
– Благослови тебя Бог, дорогая, тысячу раз! И пирог ни капельки не пострадал, и все выглядит замечательно.
После этого все оживились, и каждый сказал что-нибудь блестяще остроумное или попытался сказать, чего было вполне достаточно для общего веселья, ибо все рады посмеяться, когда на душе легко. Не было показа свадебных подарков, так как все они уже были перенесены в маленький домик, ожидавший Мег и Джона; не было и обеда из множества блюд – всего лишь небольшой завтрак, состоявший из пирога и фруктов. Мистер Лоренс и тетя Марч пожали плечами и переглянулись с улыбкой, когда чай, лимонад и кофе оказались единственными видами нектара, который разливали три Гебы[9]. Никто, однако, ничего не сказал, пока Лори, настоявший на том, чтобы собственноручно подать напитки невесте, не появился возле нее с нагруженным подносом в руке и озадаченным выражением на лице.
– Неужели Джо по неосторожности перебила все бутылки с вином? – спросил он шепотом. – Или я просто нахожусь под властью иллюзии и жестоко заблуждаюсь, будто видел несколько бутылок не далее как сегодня утром?
– Нет, твой дедушка любезно прислал нам лучшее вино из своих запасов, и тетя Марч тоже, но папа оставил лишь две бутылки для Бесс на случай болезни, а остальное отправил в госпиталь. Он считает, что вино следует употреблять только во время болезни, а мама говорит, что ни она, ни ее дочери никогда не предложат вина ни одному молодому человеку в нашем доме.
Мег говорила серьезно, но ожидала, что Лори засмеется или нахмурится. Он не сделал ни того, ни другого и, лишь бросив на нее быстрый взгляд, сказал, как всегда повинуясь первому порыву:
