Всегда и навеки любящий, Келвин».

— Что происходит? — спрашиваю я.

— Я… Я думаю, наши бабушки и дедушки раньше встречались, — Смит берет конверт из моей руки и разглядывает его лицевую сторону. — Это старый адрес моих бабушки и дедушки.

— Смотри, — я указываю на красный штемпель на лицевой стороне. — Он был возвращён отправителю. Она его так и не открыла.

— Или не хотела открывать.

— Меня назвали в честь бабушки. Мама рассказывала истории о том, какой замечательной женщиной она была, я помню это. Некоторые из маминых любимых рецептов были от бабушки. Бабушка по-прежнему разговаривала с моей мамой после того, как её выгнали из дома, до того, как она умерла от рака. Моя мама никогда не знала, почему бабушка находилась с человеком, который выгнал собственного единственного ребёнка из дома.

Смит ставит фотографию на стойку и ходит взад-вперёд передо мной. Я в таком же замешательстве, что и он, если он именно так себя чувствует. Может быть, он сердится… или счастлив. Не могу сказать.

— Дорогой, что случилось? Ты в порядке?

— Это безумие, — он останавливается передо мной и хватает меня за плечи. — Ты понимаешь, что это значит?

— Что?

Красивое лицо, ради которого я так хочу просыпаться каждый день до конца своей жизни, усмехается.

— Мы приняли нашу чёртову судьбу.

— Какую Фейт (прим. на агл. слова «fate» – судьба и «Faith» – имя Фейт произносятся одинаково)?

— Нет, детка. Судьбу.

— О. Честно говоря, я всё ещё не уверена, что сейчас происходит.

— Твой дедушка, который встречался с моей бабушкой, облажался и потерял её. Мой дедушка, который построил этот дом, чего, кстати, я не знал, был там, в нужное время, и забрал её. Происходили события, проходили десятилетия, создавались поколения – и мы нашли дорогу сюда. Друг к другу.

— Мой дедушка просрал свою судьбу…

— А мы её обрели.

— О, Боже мой.

— Знаю! — он сжимает мои щёки и вместе с тем грубо целует меня. — Я хочу взять тебя прямо сейчас, но не хочу причинять тебе боль.

Я тоже этого хочу.

— Это невероятно.

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю.

— Хочешь поехать со мной в офис и посмотреть, смогу ли я откопать старые чертежи?

— Чёрт, да.

Глава 25

Мелли

Три недели спустя

— Милый, со мной всё в порядке, даю слово.

— Хорошо. Если что-то изменится, позвони мне. Я удеру со всех ног и буду рядом с тобой в одно мгновение.

— Ты слишком много беспокоишься.

— Ни в коем случае.

— Иди, — прогоняю я его, но он меня игнорирует.

— Поцелуй меня ещё раз, и я уйду.

Игриво закатив глаза, я обнимаю его за шею.

— Если мне это будет нужно.

— Не веди себя так, будто тебе не нравится мой рот, — он обрушивается на меня и, как всегда, заставляет забыть об окружающем мире. Затем Смит отстраняется и чмокает меня в нос. — Я позвоню тебе позже, хорошо?

— Ага.

Я смотрю, как он выезжает с подъездной дорожки, после чего хватаю свою сумочку.

— Пожелай мне удачи, Мышь.

Она мяукает в ответ.

Прежде чем завести машину, я делаю глубокий вдох.

— Ты можешь сделать это, — говорю своему отражению в зеркале заднего вида. Смит думает, что я еду на последнее обследование, но я солгала. Последнее было неделю назад. Я так нервничаю, потому что никогда ему не лгала и ненавижу это. И боюсь, что это действительно будет больно, очень больно.

Я отбрасываю страх и еду к месту назначения. Когда приезжаю по адресу, который мне дали, меня слегка передёргивает от состояния здания. Но когда я искала татуировщика, всплыло его имя, и это было единственное окно, имевшееся у него из-за отмены записи.

Вылезая из машины, глубоко вздыхаю и иду к двери. Как только я вхожу внутрь, мужчина поднимает взгляд с дивана, на котором сидит.

— Привет. Ты Мелли?

— Да. Вон?

— Ага. Если ты готова, мы можем начать прямо сейчас.

— Готова, как никогда.

Всегда думала, что у мастеров по тату татуировки с ног до головы, но я ошибалась. У него их определённо много, за исключением одной руки. Кто знает, возможно, он покрыт ими в других местах.

Вон ведёт меня в комнату и жестом просит положить сумочку на стул.

— Где, ты говорила, хочешь её?

— Думаю, на бедре.

Когда мужчина смеётся, его глаза светятся.

— Ты думаешь?

— Нет. Я знаю. Знаю, что хочу её на своём бедре. Извини, — я сжимаю пальцы вместе. — Я нервничаю.

— Всё в порядке, — он похлопывает по чёрному виниловому сидению. — Запрыгивай и ложись.

Я делаю, как он говорит, и вздрагиваю, когда холодный материал прикасается к моей ноге.

— Можешь опустить верхнюю часть своих шорт и немного приподнять рубашку?

Я перевожу дыхание и делаю так, как он говорит.

— Ты ведь не передумала насчёт шрифта или чего-то ещё?

— Нет.

Вон трёт мою кожу какой-то холодной жидкостью, и меня бьёт дрожь.

— Прости.

— Не волнуйся.

Я отбрасываю свою нервозность и сосредотачиваюсь на том, что делает мастер. Он надевает пару чёрных перчаток и хватает листок бумаги с маленького стола. Вон тщательно определяет его местоположение, прежде чем устанавливает его на моей коже, прижимает, а затем снимает его. Мужчина несколько раз наклоняет голову, прежде чем дать мне зеркало.

— Так смотрится хорошо?

Дрожащей рукой я беру зеркало и изучаю единственное слово. Оно имеет гораздо больше значения, нежели местоимение. В первый раз, когда Смит поцеловал меня, он сказал, что это то, кем он был для меня. И в глубине души я знаю, что это то, кем я являюсь для него. «Твоя» — это не просто слово, это мой условный знак для него, что я с ним надолго. Он мой, а я его.

— Ты собираешься добавить фон, не так ли?

— Ага, я просто сделаю его отдельно. Всё будет выглядеть так, как ты просила — разбитое сердце, собранное воедино.

— Окей. Давай сделаем это.

Я получаю ещё одну улыбку и пинаю себя за то, что думаю о том, насколько чертовски привлекателен этот человек. Вот я делаю татуировку, символизирующую мою любовь к Смиту, и краснею перед другим мужчиной. Думаю, это значит, что я начинаю исцеляться.

Когда Вон нажимает ногой на педаль, и первая вибрация достигает моей кожи, я подпрыгиваю.

— Извини.

— Ничего страшного. Вдохни.

Вдыхаю.

— Скажи мне, если тебе понадобиться передышка, хорошо?

— Ага.

Я закрываю глаза и пытаюсь представить своё счастливое место. Однако, на этот раз, это не пустынный пляж, окружающий меня. Это Смит. Это его голос, улыбка и глаза. Он заставляет меня чувствовать себя красивой и в безопасности. Я каждое утро просыпаюсь рядом с человеком, который буквально заслонил меня от пули. Сижу на террасе, смотрю на восход солнца и знаю, что каждый день будет лучше предыдущего.

Это также осознание того, что я больше, чем моё прошлое. Я живу своей жизнью так, как хочу сейчас. Я больше не жертва, а чёртов выживший воин. Смит как бы невзначай оставил визитку психотерапевта, и я неохотно позвонила ей.

Пять лет назад женщина, которая должна была мне помочь, заставила меня почувствовать, что мои эмоции не обоснованы. Вроде как мне просто стоит забыть о том, что произошло. Она научила меня считать до десяти, когда у меня случалась паническая атака, но на этом всё.

Я разговаривала с доктором Рейнольдс только по телефону, с тех пор как она вернулась в Чикаго, но по какой-то причине она нашла для меня время. Она заставила меня взглянуть на вещи в совершенно ином свете и дала мне надежду, что я смогу жить нормальной жизнью. Многое ещё свежо, но надежда намного предпочтительнее, чем чувство беспомощности.

— Отлично. Ты свободна.

— Что, правда?

— Да, прошёл уже час, детка, — он снова протягивает мне зеркало. — Взгляни.

Когда полное изображение отражается в зеркале, я едва не выпускаю его из рук.