Когда с утренней чисткой перышек было покончено, Фрэнки легко сбежал вниз, предвкушая разговор с Сидом и обмен многозначительными взглядами с его сестрой. Но в столовой оказалась только Сильвия, задумчиво ковырявшая вилкой салат, и Фрэнки не сумел скрыть разочарования в своем «доброе утро». Впрочем, он сразу спохватился, что у него нет причин быть невежливым с ней, да и есть как-то вдруг захотелось, поэтому он пристроился рядом, пожелал приятного аппетита и с довольным видом принялся уминать безвкусный салат.

— У тебя глаза красные, — сказала Сильвия, задумчиво взглянув на него. — Тоже заболел?

— Они у меня вшегда на швету крашные, — прошамкал Фрэнки с полным ртом.

— Да я не про то! Под глазами!

— А! Я не спал ночь, — он смутился: такая забота! Как мило с ее стороны беспокоиться о его здоровье!

— Я тоже плохо спала: плакала из-за Эшли, — она горестно покачала головой. — Бедняжка. Она была очень… искренней во всем.

Фрэнки пристально взглянул на Сильвию: интересно, Сид рассказал ей, что его ранила именно Эшли? Вполне мог и промолчать — это в его стиле. Тем более в обстоятельствах, когда наказание за попытку убийства последовало более чем суровое. А если бы ничего не случилось? Как далеко простирается его нездоровое великодушие?

Мгновение раздумий пришло и ушло, а после, повинуясь нахлынувшему порыву, Фрэнки бережно обнял Сильвию — по-братски, пытаясь утешить ее этим нехитрым способом, как до того утешал его Сид. Похоже, кое-чему у того все-таки удалось научиться: Фрэнки не мог припомнить, чтобы раньше так успокаивал кого-нибудь, — не было ни надобности, ни желания.

— Мы не знаем, что теперь делать… — Сильвия прижалась к нему в ответ и склонила голову ему на плечо. — В полиции нам не поверят, родственники Эшли, насколько мне известно, даже не слышали об Искажениях, поэтому проще всего — молчать и делать вид, что ничего не случилось. Но это… это неправильно, она не заслужила забвение, ее родные имеют право знать!

— Не забивай себе голову. Я уверен, что Сид придумает, как уладить дело, — Фрэнки легко спихнул ответственность на друга, даже не подумав о том, что вообще-то сам должен отвечать за случившееся с Эшли. — Кстати, где он, как себя чувствует? Отдыхает?

— Он поехал в больницу. Все-таки согласился, а ты говорил! Минут пятнадцать назад. Так что все утро — для нас одних! — Сильвия грустно улыбнулась, погладила его по щеке и отстранилась, давая понять, что намеки намеками, а она не расположена к любовным шалостям.

Фрэнки поначалу не на шутку расстроился — эх, и зачем брился, если его даже не поцелуют! — потом устыдился того, что Сильвия, знавшая Эшли неделю, похоже, больше расстроена из-за ее смерти, чем он, — хотя на деле это было не так, просто у него и без Эшли забот и тревог хватало; а потом, когда до него дошел смысл фразы «поехал в больницу», уронил вилку на тарелку и разинул рот.

— В больницу! — в ужасе повторил он. — В какую больницу?.. Не может такого быть! Он обманул тебя! Ах, ублюдок!

Вскочив с места, он перевернул сахарницу, распихал сахар по карманам и бросился к выходу.

— Стой, ты чего? — испугалась Сильвия. — Ты с ума сошел?! Да стой!

Но Фрэнки ее уже не слышал: он летел через три ступеньки на улицу, не разбирая дороги, и не спотыкался только чудом.

Зачем Сиду было обманывать сестру? Ясное дело, что ни в какую больницу он не поехал. Так куда же он направился на самом деле? К женщине? Откуда бы он взял эту женщину, если не выходил из дома? В гости к друзьям? Рано утром? Еще и с незажившей раной, с анемией — в таком состоянии только кататься и развлекаться! По каким-то делам, связанным с Симфонией? Может, в библиотеку или в архив какой? Тоже вряд ли: он сказал бы об этом Фрэнки, ведь они работают вместе, как-никак. А значит, оставался только один вариант. И его следовало проверить, причем немедленно.

Фрэнки повезло меньше, чем Мадлен: редкие машины проносились мимо, не желая подвозить его, и ему пришлось буквально броситься под колеса таксомотора, чтобы водитель затормозил и распахнул перед ним дверь с потоком площадной брани. Фрэнки пообещал ему двойную оплату за «Мнимый Рубеж, как можно скорее!», и это отчасти примирило таксиста с перспективой везти неизвестно куда чокнутого тощего уродца. Впрочем, до Мнимого Рубежа они не доехали: вертевший всю дорогу шеей и беспокойно ерзающий на сиденье Фрэнки увидел автомобиль Сида на обочине и велел остановиться, после чего сунул водителю, не глядя, мятую банкноту с прилипшим к ней куском сахара и выскочил наружу.

Как он и опасался, автомобиль был пуст. И навстречу незваному гостю, обрамленные ясенями и оплетенные плющом, распахивались невидимые врата Мнимого Зазеркалья.

Фрэнки обхватил себя за плечи: его била дрожь. Ноги отказывались идти по уже знакомой тропе. Никогда еще он не казался себе таким одиноким, слабым и беззащитным. Он боялся обитателей Зазеркалья, чудовищных, непредсказуемых и агрессивных, боялся самой атмосферы этого места и, наконец, боялся Резонансметра.

«Не ходи туда! — вскричал шестнадцатилетний Фрэнки. — Тебя туда никто не звал! Сиди тихо и не высовывайся! Если ты не пойдешь, это не сделает тебя плохим человеком или предателем!»

«Но там Сид, он болен и он ненормальный, — уперся двадцатилетний. — Он навредит себе. Я хочу быть рядом и помочь. Мое беспокойство за него сильнее страха! Ну ладно, не сильнее, но вполне сопоставимо по размерам!»

Он закрыл глаза, стиснул зубы и заставил себя идти.

***

Мадлен прищурилась, пытаясь разобрать вывеску на осевшем строении с тоскливыми дырами в полусгнившей соломенной крыше. Ноги в кокетливых босоножках на каблуке ныли и кровоточили: пару раз она наступила на стекло, но даже не обратила на это внимания. Больно уж занятным оказалось место, куда ее занесло полубезумное любопытство, за которое она себя теперь уже нещадно корила. Она поступила глупо, нелепо, как влюбленная идиотка — влюбленная идиотка, которая не влюбилась: смешно! Ее чувства можно было сравнить с чувствами человека, поставившего целое состояние на лошадь, проигравшую скачки: досада, бешенство, разочарование, злость на собственную глупость и недальновидность; неудивительно, что ее понесло неизвестно куда на основании дурацких подозрений, после таких-то душевных потрясений!

Она остыла еще в такси, еще до того, как уверилась в отсутствии гипотетической соперницы, но решила продолжить преследование, поскольку любопытство уже было не унять. И результат превзошел все ее ожидания: Сид зачем-то вздумал гулять по каким-то развалинам в лесу! Действительно странное место, и туда человека в своем уме просто так не потянет; даже если учесть, что Сид — пианист, а значит, имеет непосредственное отношение к искусству и прочей эфемерной чепухе, Мадлен знала, что он не принадлежит к сорту сумасшедших романтиков, любящих шататься под дождем и у черта на рогах.

А что насчет его тени? Той его части, к которой Мадлен так и не удалось подобрать ключ? Она смутно догадывалась, что развалины в лесу имеют к этому непосредственное отношение, но от попытки связать одно с другим у нее начинала болеть голова. Может, Сид убил человека и где-то здесь закопал труп? А может, он держал в таком месте какого-нибудь сумасшедшего родственника или собственного ребенка-уродца? В любом случае — здесь какая-то тайна, а владеть тайной — значит владеть информацией, значит — быть способной на шантаж. Неплохо. Не исключено, что ее ревнивый порыв принесет материальную пользу.

Как назло, Мадлен быстро упустила Сида из виду: стараясь ступать бесшумно и не попадаться ему на глаза, она дала ему слишком большую фору, да вдобавок еще засмотрелась на дома, увитые буйно разросшейся зеленью. Но она не падала духом: почему-то ее не покидала уверенность, что она не заблудится. Вжавшись в стену, осыпавшую ей на плечи кирпичную крошку, Мадлен жалела, что каблуки выдают ее, — приходилось идти на цыпочках. Впрочем, в развалинах своего шума хватало: это был и стрекот цикад, и на удивление редкие и растерянные трели птиц, больше похожие на вскрики, и шелест листвы, колыхаемой ветром, и невнятные шорохи, доносившиеся из уснувших навеки построек, — должно быть, летучие мыши. Мадлен старалась не думать о диких зверях, а вообразить что-то сверхъестественное ей не позволяла бедная фантазия; да и что можно вообразить на свежем воздухе в прекрасное летнее утро, пусть даже ты находишься в невозможно странном месте?