— «Воде скажи спасибо, коль чисто все и любо!»

И все время Юргена не покидало ощущение, будто кто-то восторженными глазами следит за ним. Неотступно следит за одиноким безумным пловцом…

И действительно, зоркие глаза следили за одиноким безумным пловцом. Он еще только вошел во вкус, как раздался свисток и чей-то предупреждающий крик. На пляже появились два долговязых типа. Одного из них Юрген сразу окрестил Свистуном, а второго — Крикуном. Но махать они махали в унисон. Он тоже приветливо помахал им, высунув руку повыше из воды, и тут же нырнул в зеленую бушующую стихию. Когда он вынырнул, Свистун, должно быть чувствуя себя превосходно в этой самой стихии, подплыл уже довольно близко. Тут-то выяснилось, что он умеет не только свистеть, но и говорить.

— А ну-ка, дружок! — сказал он.

Никогда подобные обращения не нравились Юргену, и он отплыл подальше. Однако Свистун оказался из хватких. Он схватил руку нелегального безумца-пловца, сдавил ее силой в 120 атмосфер и не отпускал до тех пор, покуда оба не обрели твердой почвы под ногами. И если честно признаться, то и здесь он не отпустил Юргена. Говорить он хоть и умел, но почти не пользовался своим даром. Только еще один раз сказал: «Ну-ка, дружок!» Но зато Крикун, как и следовало ожидать, был более велеречив. Похожий на своего товарища, словно это были два гребца из одной команды, Крикун сказал:

— Ваше безответственное поведение ставит под угрозу и вас и других. Неужели вы думаете, что мы заинтересованы рисковать жизнью из-за вашего легкомыслия? Вам, должно быть, неизвестно, сколько человеческих жизней уносит каждый год подобная безответственность?

Свистун тоже переключился со знака восклицательного на знак вопросительный. Он спросил:

— Ну, как, дружок?

— Я, конечно, сознаю, но это же так весело.

— В штормовом море ничего веселого нет. Нам, например, совсем не весело выуживать ваш посиневший труп из воды. Совсем не весело.

Понятно, что это был невеселый человек.

— Забирайте вещи и следуйте за нами.

— Куда это?

— На лекцию.

Что ж Юргену было делать? Удрать? Или дать обоим по физиономии? А может быть, намекнуть, что перед ними не кто иной, как смотритель дамб и плотин?!

Юрген подобрал с земли свои вещи, и они гуськом зашагали к станции спасения на водах.

Свистун предупредительно открыл перед ними дверь. При этом ему, должно быть, пришло на ум еще одно слово, и он сказал:

— Так-то, дружок!

Он мог бы сказать что угодно. Мог бы даже запеть арию Фигаро или подпрыгнуть козликом — Юрген ничего не слышал, ничего не почувствовал, не ощутил ничего на вкус, сейчас он только видел!

На неком подобии больничной койки, где обычно откачивали полуутопленников, поджав по-портновски ноги, сидела юная поэтесса и гитаристка Сусанна Альбрехт.

Загорелая, в белоснежном свитере с воротником гольф, она являла собой картину прелести и очарования.

— Юрген! Чудила! Это ты? — сказала она, небрежно отложив гитару. — Ты как сюда попал?

— На лекцию, — ответил он. — Ты тоже?

— Су! Ты еще скажешь, что мы твоего маленького братика поймали? Вы что, друг друга знаете? Откуда? — спросил Крикун.

— Дружок… дружок… — скептически произнес Свистун.

— Еще чего! Мы в одну школу ходим, — сказала Сусанна.

…Он сидел на обочине тротуара и то и дело поглядывал на почтовый ящик на противоположной стороне улицы. Он удрал. Удрал со спасательной станции, из этого чисто побеленного логова, где некая поэтесса и гитаристка предала его, обменяла на одного Свистуна и одного Крикуна. Не то чтобы они хотели его обидеть в этом самом логове. Нет, нет! Шумно, весело встретили его. Правда ведь, они ходили в одну школу, а теперь вот встретились здесь, да еще при каких обстоятельствах! Ни о лекции, ни о выговорах не было и речи. Свистуна звали Майк, Крикуна — Бодо, а поэтесса отзывалась на кличку Су. И его дружелюбно похлопывали по плечу, нежно тыкали в бок и даже сразу чаю принесли с одной-единственной капелькой рома. И тут же выпили за такую своеобразную встречу. Да, да! Но как-то ему все же удалось удрать. Спасатели, и Майк и Бодо, совсем не удерживали его. А прекрасная поэтесса Су сделала небрежное движение рукой…

Вот он и сидит теперь на тротуаре. Так, значит, все и вышло. Сидит себе и смотрит на почтовый ящик на противоположной стороне улицы. Сидит и ждет почтальона. На ящике написано, что почта обязуется три раза в сутки опустошать его. Юрген решил во что бы то ни стало забрать свое письмо.

Пока он его писал, письмо ему даже нравилось. Но стоило ему завалиться на боковую, как оно показалось ему ужасным. Честно говоря, с самого начала письмо было ужасным. Но почему-то он этого сразу не заметил.

Конечно же, он знал его наизусть! Но сейчас, сидя на обочине, он перебирал его в уме, как человек осторожно перекатывает во рту горячую картошку. Время от времени какое-нибудь предложение стукалось о черепную коробку и производило фальшивый тон. Например: «…всегда думал, что нас связывает большее, чем школа».

— Никогда бы я теперь такого не написал! — говорил он себе жестким голосом смотрителя дамб и плотин. — Какая жалкая, слезливая писанина!

Но увы! Стоило только удрать от Майка, Бодо и Су, как его охватила страшная жалость к самому себе. В какую-то минуту он буквально ослеп от слез. Ах, какое это прекрасное чувство — будто слюнявый поцелуйчик!

Выла буря. Не то морской, не то береговой ветер свистел в ушах, стихии негодовали. Так, во всяком случае, ему казалось. Он тогда железно повернулся к Сусанне спиной и теперь даже не знал, помахала ему землячка и школьный товарищ или нет? Может быть, даже гитарой? Вот-вот! К счастью, слез хватило не надолго. И не от обиды они у него набежали, а от злости, от досады на самого себя, от гнева на всё и вся! И было-то их всего несколько капель, никак не фонтан! Только оскорбленное самолюбие, совсем не «муки любви». Но он не отказался бы их испытать, лишь бы они так не назывались. А сейчас вдруг стало ясно то, что он накануне только подозревал и тогда же отбросил: Сусанна Альбрехт, по кличке Су, некогда ученица тренера-конькобежца Рогге — довольно известного и любимого, между прочим! — Сусанна Альбрехт, поэтесса, сама себе аккомпанирующая на гитаре, была ему совершенно безразлична. Да-да, он был абсолютно равнодушен к ней. В какой-то точке своего путешествия, таинственной точке, между прочим, он потерял любовь. Черт бы ее побрал! И почему так мало слов? Они же все стираются, а потом не подходят как следует. Но тут же он перестал хныкать. Остановился и вслушался в себя. Эй, есть там кто? Нет? Нет там ничего! Только немного злости и чуть-чуть досады: как-никак, а он потерпел поражение. А проигрывать он не очень привык. К сожалению, он все же вернулся и написал письмо — преступление, хотя только на бумаге. Наказание за него он отсиживал здесь, на тротуаре. Интересно, в каком виде предстанет перед ним ее величество почта? Лучше всего в виде этакого славного, уютного дедушки. С таким бы он договорился. Но дедушки бывают и совсем не славные. Тидеман, этот страж во храме энциклопедии Майера, совсем не славный дед. Нет, нет, деды — они всякие бывают. Уж лучше пускай явится в виде какого-нибудь помощника почтальона, может быть, даже школьника — с таким можно поговорить, как со своим человеком. Но такой тоже может не согласиться. Не захочет взять на себя ответственность, заставит сперва пойти к заведующему и написать несколько заявлений, да еще печатными буквами. Ну и как же быть?

Прошло битых два часа и еще двенадцать минут, и явилась эта самая почта. А он уже было подумал, что ящик мертвый — для всяких агентов и диверсантов, одна маскировка.

В образе почты явилась та самая женщина, которая вела решительную борьбу против стоянки велосипедов у себя под окном. Муж ее вот-вот должен был вернуться. Да, уж ничего не скажешь, судьба щедро награждала Юргена апперкотами! Он сразу узнал эту женщину, хотя на ней была очень смешная маленькая почтальонская шляпка. Она тоже сразу узнала его и строго посмотрела в упор. Чудно все вышло. Чудней не могло и быть.